Алексей Петренко: «К Михалкову ходил как в школу»

Народный артист СССР поступил в театральный институт только с третьей попытки

При подобной фактуре в свои 73 года он не кажется патриархом. Напротив – глаза блестят молодо, а сам Алексей Васильевич полон масштабных творческих планов. Да и в личной жизни произошло большое событие: осенью прошлого года женился. (Его вторая жена, с которой он прожил 30 лет, журналист Галина Кожухова-Петренко умерла в 2009-м.) Алексей Петренко убежден, что для него начался новый этап и в творчестве, и в семейной жизни. Но говорить захотел о том, с чего  начинался его артистический путь.

– Алексей Васильевич, кого вы благодарите, принимая очередную заслуженную награду: руководителя курса Ивана Александровича Марьяненко или родителей? Может, судьбу?

– Голливудские актеры, когда получают «Оскара», они маму, папу благодарят, жену. А я не задумывался. Мы же не голливудские актеры, мы в общем не задумываемся, кого благодарить. А жаль, что не задумываемся. Я благодарен судьбе за то, мои родители – мои родители. Благодарен за то, что родился на Украине – песенной и очень юморной, игривой, – такой «ртутной» Украине. Я счастлив, что два раза поступал и не поступил в Киевский театральный институт. Вот видите, судьба как ангел-хранитель, она распоряжается по-своему и всегда распоряжается лучше, чем ты бы сам распорядился.

– Почему не поступили, можно узнать?

– Причина банальна. По мастерству я проходил все туры. Но… Первый раз двойка была по русскому диктанту, второй – не написал сочинение. Вернее, начал писать как надо, в духе Котляревского: «Платон Кречет был хлопец моторный, болячкам не придавал значения, горилки не желал сроду – пил только кипяченую воду…» И мне надоело писать, какой Кречет чистый, положительный-расположительный герой. Перерыв. Я отправился в туалет. Выхожу из туалета и говорю сам себе: «Да ну его на хрен, это сочинение!» Пошел, купил бутылку водки и – в общагу. Там еще жили те, что не прошли первый тур. С ними я и выпил эту водку. Вернувшись в Чернигов, устроился на завод слесарем. Второй раз провалился – подался в молотобойцы. А потом из молотобойцев – в матросы. Чтобы в третий раз поступать, пришлось брать отпуск.

– В школе вы хорошо учились?

– Я никогда хорошо не учился, никогда не учил уроки. Прогуливал школу. Отца вызывали, спрашивали: «Что же он у вас такой больной? Две трети учебного года не посещал уроки…» Отец: «Как больной? Он же каждый день уходил в школу! Что-то я не припомню, чтобы он болел…» – «Да? Но медицинские освобождения приносил постоянно». А меня дружок научил: надо ногтями горло поцарапать и – в детскую поликлинику. Или еще: если белым налетом с языка глаза натереть, они начинают гноиться. «Ну, все, конъюнктивит!» А этот «конъюнктивит» элементарно собственной же мочой удаляется! Много способов симуляции есть – я не буду все раскрывать, а то читатели ваши молодые от армии так косить начнут.

– Как же вы готовились к поступлению?

– Никак! Работая молотобойцем, так за 8 часов намашешься кувалдой, что только поесть и – спать. Хотя… Я еще умудрялся на дискотеки ходить! Не на дискотеки – на танцы, мы их называли «дрыгалки». И я не высыпался, уставал страшно. Какая там учеба! Конечно, я ничего не учил. Так что, когда я поступал в театральный, мои знания были на нуле.

– И тем не менее поступили!

– Трофим Карпович Ольховский, мой будущий педагог (Иван Александрович Марьяненко был руководитель курса), когда посмотрел на меня, послушал, говорит: «Вот тебе записочка к библиотекарю, монолог выучишь к завтрашнему дню. А я попробую переговорить…» И он пошел к педагогам, которые экзамены принимали: «Я хочу, чтобы цей хлопец у меня учился». Мне тихонько подсовывали готовое сочинение, со всеми знаками препинания – оставалось только переписать. По истории заранее давали билет, который я должен был выучить. И так далее. И я поступил в Харьковский театральный институт. Вот как судьба распорядилась. Киевский институт был хороший, а харьковский – великий. Там находили приют изгнанники. Алексей Борисович Глаголин, например, сын режиссера императорских театров. После того как отец его  эмигрировал вместе с белыми, наш институт его приютил.

– «Похороните меня за плинтусом» – фильм хороший, но, несомненно, тяжелый… Каково вам было работать на этой картине?

– Хороший? Я не согласен. Я и просил, и воевал там… Продюсеры хорошо к картине руку приложили, они считали: чем грязнее, тем лучше. Я был против. Я говорил: «Ну хоть один человек должен быть в семье, за которого мальчик может уцепиться? Пусть им будет дедушка. Пусть у них будет мужская солидарность». – «Нет, нет и нет!» Где-то на середине съемок я хотел уйти, но они вызвали жену мою из Москвы. Чтобы она меня приструнила, дескать, не слушается режиссера. Как когда-то в школу родителей вызывали. Жена мне об этом по телефону сказала. Я говорю: «Ты не вздумай ехать! Хрен с ними, пусть делают, как считают нужным». Но все равно я свое чуть-чуть протащил, но мало.

– С Никитой Михалковым тоже спорили во время съемок?

– Никита Михалков... К нему надо ходить как в школу. Про Никиту два слова буквально.  Съемки картины «Двенадцать». Спрашиваю однажды у Гафта: «Валентин Иосифович, вы уже получили зарплату?» – «Какую зарплату?» – «Ну как же?.. Привезли деньги, гонорар можно получить». Он удивленно: «Что, нам еще платить будут? Это мы должны платить за мастер-класс, который получаем!» «Мы должны платить за мастер-класс!» Вот! Так Никита ведет съемки. После Гафт снялся в эпизоде в «Утомленных солнцем – 2», подходит к Михалкову и спрашивает: «Никита, сколько с меня?»

– Алексей Васильевич, как бы вы охарактеризовали сегодняшнюю ситуацию в стране? Знаете что! А попробуйте это сделать словами из какой-то песни. Уже давно не секрет ваше отношение к старинным песням, духовным песнопениям, балладам. Вы даже «Хованщину» Мусоргского спели…

– Тут песня не подходит – охарактеризовать положение в стране и вообще выразить, что делается и что хотелось бы, чтобы делалось. Это все-таки Мусоргский,  «Хованщина». Или «Борис Годунов» Мусоргского и Пушкина. Даже скорее Пушкина и Мусоргского. А еще – Крылов Иван Андреевич. Я не буду всю басню «Конь и всадник» читать вам, ограничусь лишь цитатами:

«Какой-то Всадник так Коня себе нашколил, // Что делал из него все, что изволил, // Не шевеля почти и поводов, // Конь слушался его лишь слов…» И финал: «Сколь ни приманчива свобода, // Но для народа // Не меньше гибельна она, // Когда разумная ей мера не дана».

Вот с нашего народа скинули узду, которая была слишком жесткая и жестокая. И все ринулись делать кто во что горазд. Контроль снят, цензура снята, то есть делай, чего хочешь, вороти, чего хочешь. Ну и каждый в меру своей испорченности стал воротить. И наворотили! Наверное, Иван Андреевич самое точное дал определение сегодняшней ситуации.

– Какой власти вы бы отдали свое предпочтение? Сегодняшней? Прошлой?

– Жить при какой власти я бы хотел? Я бы предпочел жить при власти, которая была бы перво-наперво разумной. При такой власти, как, допустим, в Сингапуре. Сингапур был сточной канавой всего региона. Туда грязь  со всего мира на кораблях свозилась. Пришел человек, кстати говоря, этнический китаец, сингапурец по рождению, и за 30 лет его правления Сингапур превратился в самую чистую землю, какая есть. Там за одну брошенную жевательную резинку штраф 500 долларов, за плевок – 500 долларов. Притом доносят. Доносителю отдают часть денег. Ни одной резинки, ни одной бумажки, нигде ничего нет. Нанотехнологии у них уже давно. А у нас только собираются их внедрять. Сингапур стал процветающим государством, где люди живут, а не выживают. Еще вопросы подобного рода есть?..

 

Беседовал Михаил Верещагин