«Богомольная важная дура»
Сперва «Лолита», потом «Левиафан», потом «Тангейзер», потом думское предложение предварительно отсматривать репертуар и сценарии. И вот уже бывалые деятели искусства вспомнили давно забытые слова: «репертком», «залитовать», «неконтролируемый подтекст», «вредное творчество», «непроходной автор»... Заговорили о той страшненькой даме, которую Пушкин именовал дерзко и просто – «богомольной важной дурой, нашей чопорной цензурой».
Вероятно, я счастливый человек. С цензурой в том виде, в каком её помнят старожилы советского театра, кино или телевидения, я столкнулась один раз, в самом начале 1991-го.
Мы сдавали большое художественно-музыкальное полотно из цикла «Петрополь». За окном бушевали митинги, табачные бунты и перестройка, параллельно заседало Политбюро, и Эдуард Шеварднадзе предупреждал о перевороте. Наверное, поэтому в программе были перемешаны песни барда-бунтаря, фрагменты из спектакля БДТ «Театр времён Нерона и Сенеки», отрывки из статей Камиля Демулена на фоне торгующей Сенной. Ещё был Иосиф Бродский. К тому времени легально изданный на родине. В частности, такие строки: «Подсчитано когда-то, что обычно – / в сатрапиях, во время фараонов, / у мусульман, в эпоху христианства – / сидело иль бывало казнено / примерно шесть процентов населенья. / Поэтому ещё сто лет назад / дед нынешнего цезаря задумал / реформу правосудья. Отменив / безнравственный обычай смертной казни, / он с помощью особого закона / те шесть процентов сократил до двух, / обязанных сидеть в тюрьме, конечно, / пожизненно…»
И вот на худсовете, который даже в канун августовского путча собирался на телевидении исправно, опытная редакторша, услышав строчки про «деда нынешнего Цезаря», что-то посчитала на пальцах и строго спросила: «А «дед нынешнего цезаря» это кто?» Чем повергла меня в когнитивный ступор. Я слышала в словах Бродского отзвук надежд и тревог, которые терзали и вдохновляли современников, а тут прямой вопрос. Она нахмурилась, ещё раз что-то посчитала и повторила ещё более сурово: «Это – Ленин, да?» Точно говоря, если по порядку считать советских «цезарей», то «дедом нынешнего» был скорее Андропов. Но я по молодости не нашлась с ответом. К счастью, аргумент с вождём не показался убедительным и программа вышла в эфир без купюр. Именно тогда я узнала, что такое «неконтролируемый подтекст».
«Неконтролируемый подтекст» – это когда видят второй смысл в словах простых, как гвозди, слышат три шутки там, где их только две. Это когда полноватая дама из Управления культуры видит в «Тартюфе» намёк на самого секретаря обкома и узнаёт в «Недоросле» собственного сына-оболтуса. Видит и запрещает. Как клевету на наше удивительное прошлое, более чем великолепное настоящее или на будущее, которое выше всего, что может нарисовать самое смелое воображение.
Увидел же строгий председатель Госкино Алексей Романов «серьёзные идейные просчёты» в гротескной и при этом бесконечно романтичной и трогательной «Интеревенции» Геннадия Полоки.
Я не в восторге от экспериментов современных творцов. Меня коробит брань в инсценировке «Мадам Бовари». Мне не нравится, когда ревнивец Хосе вдруг превращается в солдата армии Франко, а облачённая в розовую пижамку Электра взывает к возмездию, стоя у холодильника. Далеко не каждый режиссёрский эксперимент удачен, не каждый роман станет классикой, не любой современный натюрморт продадут через сто лет по цене вангоговских «Подсолнухов». Шарлатанов, бездарей и середнячков в любой сфере больше, чем талантов и гениев. Не каждое произведение становится произведением искусства.
Но если доверить самым авторитетным худсоветам заранее решать, какой именно эксперимент имеет право на финансирование, кто из художников достоин денег на творческий поиск, а другие пусть поучатся Родину любить, – станет ещё хуже.
Так, в частности, выглядели советы «чопорной цензуры» Михаилу Юрьевичу Лермонтову: «Хорошо бы драма кончалась примирением между господином и госпожой Арбениными». А потом – Алексею Константиновичу Толстому: «Зрелище скудоумия и беспомощной слабости венценосца может производить потрясающее и неблагоприятное впечатление». И что бы у нас было вместо «Маскарада» и «Царя Фёдора Иоанновича», если бы победили цензура, мораль и патриотизм?
Бернарда Шоу можно не любить за язвительность, но он был прав: «Цензура в конце концов приходит к тому, что запрещены все книги, кроме тех, которых никто не читает». Это к фильмам, спектаклям, музыке и картинам тоже относится.
Марианна Баконина, обозреватель канала 100 ТВ
