Формула нелюбви

Нравятся мне деревенские люди. Когда они откровенничают, то не заботятся о логике изложения. Конечно, стараются выставить себя в самом выгодном свете и к тому же часто наивно-неуклюже. Да разве это самый большой порок? Суть совсем в другом: от этих деревенских откровенностей сперва становится неуютно, а потом просто страшно – от той бездны, на краю которой мы балансируем, похоже, не одно столетие, но не в состоянии ни от края отойти, ни вниз прыгнуть. Имя этой бездны – безответственность и бесхозяйственность.

Мой собеседник – мужик не старый, но обветренный жизнью, с рабочими руками, которые каждую железку к делу приберут, не делая разницы между своим и государственным. Припрятывая государственное добро, Николай ещё посетует на бесхозяйственность тех, кто это добро должен использовать и хранить, а если не хранит и не использует – негоже оставлять без призора. Блестя стальным зубом и то и дело утирая рукавом покрасневший на ветру нос, Николай рассказывает:

– Рыбы у нас тут не стало, а воды – залейся, хоть в реках, хоть в озёрах. Извели рыбу-то. Раньше, бывало, полную лодку можно было накидать. И солили её, и сушили, и в город продавали. А теперь только в нерест и можно ловить.

То, что на самом деле в нерест ловить нельзя, Николай вроде бы знает:

– Да, рыбоохрана может докопаться, но рыбы-то хочется добыть, и что же – мы на своей земле должны слушать чужих, когда ловить, а когда нет?

Кругом горят-дымят весенние поля. Мужик показывает на свежее пепелище среди леса:

– Вот здесь деревня была, дома стояли, хоть и не жили в них уже постоянно, но рыбаки да клюквенники могли переночевать. Так уже много лет было. Теперь всё сгорело. Из соседнего посёлка пришли, будь он неладен, ну где стекольный завод загнулся, и запалили. А мы это поле сколько лет берегли, чтобы дома не пострадали.

Зло плюнув в тёплый ещё пепел, Николай проверил спички в кармане. Это чтобы на обратном пути поджечь другие поля – их ежегодно запаливали его товарищи, при этом уберегавшие всё это время заброшенную деревню. Зачем? А чтоб другие не сожгли. Товарищи ходили на лесные речки за рыбой (в нерест) и в болото за клюквой (собирали комбайнами, повреждая, а то и вовсе выдёргивая растения из мха). Клюква родится не каждый год. Николай объясняет:

– Наши места ужас как горели в 2002-м. После этого шесть лет ягоды не было. Кто поджёг – не знаем, но, может, и свои по глупости бросили окурок или костёр плохо потушили.

Почти возле каждого дома в деревне Николая – аккуратный палисадник, где вылезают первоцветы и набухают сиреневые почки, всё чисто и красиво. Но в остатках бывшего барского парка, нынче разъезженного тракторами, полно всякого хлама: остовы автомобилей, шины, железяки, полиэтилен, доски, тряпки, вёдра… Ещё страшнее на берегу озера, за парком – там живого места нет, что на земле, что в камышах. При этом отдыхающие сюда не заглядывают: здесь грунтовка упирается в тупик, а дальше огромное болото. Значит, гадят свои.

Между улицами тоже есть мусорные островки – сюда сваливают всё, что мешает в чистеньких домиках, а эта земля вроде как ничья. Свалка эта деревенских не оскорбляет, хотя они были бы не прочь, если б она как-нибудь сама собой исчезла.

Местные считают себя хозяевами только небольшого пространства внутри периметра забора, там они чинят прохудившееся, ставят новые скамейки, выращивают георгины… А всё, что вне забора, – ничьё. И с этого «ничьего» каждый рад утащить, что только может принести пользу.

Иными словами, таща общественное (плодородную землю или торф с газона, грибы или дрова), человек считает себя вправе это делать, ибо это его среда обитания и он берёт от неё свою долю. А не желая для общества почистить пляж, выкосить дорожку, повесить ведро на колодец, тот же человек заявляет, что он не дурак своё добро (силы, время) разбазаривать неизвестно для кого. (Конечно, есть и противоположные примеры, но их пока намного меньше.) Даже на кладбищах городят частоколы, иногда полностью перекрывающие проход, только бы обозначить «свою» грядку; а мусор со «своей» могилы легко кидают на чужую…

 

Не надо ругать этих людей, а тем более смеяться над ними. У них всегда было так мало всего, что они до сих пор не чувствуют себя собственниками, держатся за своё нехитрое добро жадно, двумя руками, толкая всех вокруг. У них в генетической памяти записано: не урвёшь – пойдёшь по миру, а вся забота о чужом благе и любви к ближнему хороша только в церкви. Формула «не делай ближнему того, чего не хочешь, чтобы делали тебе» для них пока недоказуема.

 

Татьяна Хмельник, специальный корреспондент «НВ»