Глянцевое лицо порока

В Мариинском театре поставили «Мистерию апостола Павла»

В  круглом пространстве концертного зала «Мариинский» разворачивалась «Мистерия апостола Павла» Николая Каретникова, поставленная режиссером Алексеем Степанюком, сценографом Семеном Пастухом и художником по свету Дамиром Исмагиловым. Гергиев вопреки ожиданиям сидел в зале и слушал; за пультом стоял молодой Павел Петренко, который и вел все репетиции.

Нельзя сказать, что сочинение было вовсе незнакомым для Мариинского театра. Еще в 1995 году оно было исполнено на фестивале в Ганновере (дирижировал Валерий Гергиев). Российская же премьера опуса состоялась годом позже, в Большом зале Филармонии, на фестивале «Звезды белых ночей».

Что ж, возможно, в культурном контексте конца 80-х опус казался и смелым, и новаторским. Каретников, твердо веровавший в принципы и методы серийной композиции, тщательно сконструировал партитуру «Мистерии», ни на йоту не отступив от строгих правил. Однако серийность серийности рознь. И когда на протяжении двух часов слышишь однотипные вокальные фразы,  каждая из которых по рисунку и ритму практически в точности повторяет предыдущую,  постепенно становится как-то не по себе. Это, знаете ли, слишком. В конце концов, и Берг, и Веберн писали серийную музыку, умудряясь оставаться при этом и разнообразными, и свежими. Когда слушаешь их опусы, уж точно не возникает ощущения монотонии.

Начинается «Мистерия» с тихого хора  a capella. Хор вообще имеет важную, можно сказать доминирующую, функцию в музыкальном повествовании. Но когда хор в десятый раз заводит  заунывную шарманку, терпение лопается: даже при самом благожелательном отношении к автору и к его благородной миссии – воспеть  добро и обличить порок, утвердить христианские ценности и открыть миру сокровенное знание посредством музыки – выдержать такое без раздражения невозможно.

Увы, выводы по поводу партитуры Каретникова оказываются неутешительны:  морально устаревшая музыка, по краскам и выразительности застрявшая где-то в районе 70-х годов. Во всяком случае, «нетленкой» тут и не пахнет. То, что еще в 1996 году впечатляло высокой духовной подоплекой избранной темы (в воздухе 90-х еще витал дух нонконформизма), сегодня,  когда все ограничения сняты, кажется тривиальным, немного наивным и очень предсказуемым. Реальность такова, что сегодня любой может как угодно,  в любых формах высказываться на любую тему, в любом конфессиональном русле.  Писать серийную музыку и жонглировать любыми культурными кодами, баловаться аллюзиями и передразнивать мастеров. Квазисерьезное высказывание, полное трескучего, вымученного пафоса, сегодня, как говорится, «не катит», вызывая стеснительное чувство неловкости за автора.

В финале, когда Павел уже казнен, а Нерона настигает постыдная смерть от руки раба, звучит «звездная музыка»: тихо звенит челеста, вступают арфы.  «Сдуваются», опускаясь вниз, колонны, несущие на постаментах потрескавшиеся, изъеденные временем  культурные знаки: каменная длань, каменный же выпуклый глаз, змеиная голова с длинным алым языком, птицы с человечьими лицами, какие-то несообразные тюлени с ластами… Хор заводит «Иже херувимы», а в мониторах пестрит, разбегаясь в бесконечность, «звездное небо над нами». Предполагается, что мученическая смерть апостола Павла оставила неизгладимый отпечаток в душах – «нравственный закон внутри нас». Мученики-христиане в серых хламидах, живописно расцвеченных алыми аппликациями (пятна крови?), воскресают и восстают. Их берут за руки и уводят вглубь, в черноту раскрывшегося проема, светлые ангелочки с крылышками. Такая вот упоительная картина: трогательно, не правда ли?

Впрочем, режиссерские решения Алексея Степанюка, явно неравнодушного к вульгарным эффектам и грубой, неприкрытой телесности, в комментариях не нуждаются. Но почему так грубо и «в лоб» сработал Семен Пастух, художник, обладающий несомненными способностями к оригинальному, концептуальному мышлению? Слов нет, броские костюмы подлых римлян, клевретов и придворных придуманы Галиной Соловьевой удачно: тут и золотые панцири, и пышные плюмажи, и макабрические карнавальные маски, смешавшиеся  в фантасмагорическом хороводе. В центре хоровода – богатое платье римской гетеры, в которую большую часть действия перевоплощается сам Нерон. Кстати, именно на исполнителе партии Нерона, Андрее Попове, фактически держался спектакль. Артистичный, реактивный, в меру истеричный, он играл парадоксально, дерзко и пел блестяще. Жаль только потраченных на сложнейшую вокальную партию усилий – художественная ценность   музыки невелика. А уж каким напряжениям и перегрузкам подвергался голос певца, принужденного ежесекундно сигать на верхние ноты, – и подумать страшно. Партия-то по тесситуре страшно некомфортная.

В «Мистерии» г-н Степанюк дал себе волю, насладившись сооружением сложносочиненных конструкций из голых тел: особенно удались сцены оргий и совокуплений, с явными цитатами из фильма «Казанова». Смысловой и драматургический слой, связанный с апостолом Павлом, пароксизмов вдохновения у режиссера не вызвал: потому антагонист Нерона, апостол Павел (его партию вполне достойно провел бас Павел Шмулевич), вышел гораздо менее объемным, колоритным и впечатляющим. Впрочем, добро и добродетель всегда выглядят менее привлекательно, бледнее и худосочнее, чем  зло и торжествующий порок. Такова уж природа человеческая, падкая на все яркое, броское и запретное. И в этом Степанюк тоже оказался неоригинален.

 

Гюляра Садых-заде, музыковед