История – по закону или по существу?
Депутат-«единоросс» Олег Савченко предлагает маркировать книги, фильмы и компьютерные игры, в которых намеренно искажена история. Латвийский сейм собирается рассмотреть закон, по которому «трёшечка» светит всякому, кто осмелится назвать советский период истории не оккупацией, а «инкорпорацией» или, не дай бог, «присоединением». Госдума уже пять лет вынашивает законопроект, где те же три года дадут за «заведомо ложные обвинения СССР в совершении военных преступлений» и «публичное отрицание преступлений, признанных в Нюрнберге». Ещё никто нигде не сел, но опасная тяга политиков к историческому морализаторству уже ясна.
Политики решили написать историю. Написать чётко, коротко и безапелляционно, чтобы учебники истории и монографии были похожи на приговор военно-полевого суда. Чёрные – налево, белые – направо, шаг в сторону – побег. И никаких философских изощрений. Парламентарии разных стран считают их за извращения.
Не могу понять, чем «инкорпорация» хуже «оккупации», когда речь идёт о событиях 1939–1940 годов применительно к Прибалтике? Проверим по словарю. «Оккупация» – занятие вооружёнными силами государства не принадлежащей ему территории, не сопровождающееся обретением суверенитета над ней, обычно временное. «Инкорпорация» – присоединение к государству новой территории, представлявшей ранее независимое государство. Отчего за второй термин можно угодить в кутузку? Он, в сущности, точнее, тем более суверенитет Москвы над Таллином, Ригой и Вильнюсом был признан в Ялте, Потсдаме и Хельсинки. Да и компартии Эстонии, Латвии и Литвы никто не отменял, а кинохроника той поры – толпы с плакатами о немедленном присоединении к СССР – смотрится ничуть не менее убедительно, чем видео с современного Майдана. А уж кто и под дулами чьих автоматов митинговал в 1940-м или 2014-м и кто какие партии проплачивал, выяснят историки. Потом, когда доберутся до документов, если доберутся.
Российское законотворчество на исторические мотивы ещё заковыристее. Думцы не только ленятся заглядывать в словари, но и с грамматикой не дружат. Что за единорог «публичное отрицание преступлений, установленных Нюрнбергским трибуналом»? И что именно нельзя публично отрицать? Холокост? Убийства и жестокое обращение с гражданским населением на оккупированных территориях? Бесцельные разрушения больших и малых городов и деревень, опустошения, не оправданные военной необходимостью? В этом обвиняли немцев как военных преступников. Дрезден и Хиросима были оправданы военной необходимостью? В Нюрнбергском приговоре о них ни звука, но аналогии напрашиваются. Их критиковать можно? Или пять лет за отрицание? Список аналогий можно продолжить: концлагеря для японцев как потенциальных пособников врага, депортация народов-«предателей» – ингушей, чеченцев, крымских татар, Катынский расстрел... И как теперь быть историкам, когда законодатели переводят их научные споры на язык Уголовного кодекса?
Главное, совершенно непонятно, ради чего депутаты от «Единой России», представляющие «патриотическую платформу», хотят превратить историю в набор незыблемых догматов, отступление от которых автоматически признаётся ересью и карается узилищем? Из патриотических соображений? Они искренне, как министр культуры Владимир Мединский, верят, что ромовые бабы в Смольном умаляют подвиг героев-блокадников? Бред. Пирожные на столе у Жданова, миф они или реальность, не могут отменить пронзительные слова из дневника Тани Савичевой, девчонок, гасивших «зажигалки», измождённых подростков, которые стояли у станков, и стихи Ольги Берггольц. На мой, возможно излишне строгий, взгляд, тот, кто думает иначе, не имеет права называться патриотом.
Прочее – извращённая логика образованца: «Иван Грозный – изверг?», «Генрих Тюдор – палач?», «Нерон – сжёг Рим?» – значит, ты Родину не любишь. Но именно этой логике следуют новые законотворцы.
Законодатели – российские и латвийские – ссылаются на мемориальные законы, принятые в Европе. Там за отрицание Холокоста можно сесть в тюрьму. Но далеко не везде. В Англии или США, где первая поправка и свобода мнений – святое, об этом не помышляли. А в той же Франции историческая чехарда, когда левые и правые принимали уголовно-исторические законы и переписывали учебники истории, надоела всем настолько, что общество с восторгом восприняло «Декларацию Блуа»: «В свободном государстве у политической власти нет права определять, что является исторической истиной, и ограничивать свободу историка угрозой юридических санкций».
Марианна Баконина, обозреватель канала 100 ТВ