Любовь в эпоху санкций
Политика и экономика зачастую разделяют народы и отдельных людей. Соединяют нас только культура и искусство.
В российской интеллигентской среде есть давняя традиция: выбирать себе любимцев из числа разных стран. В начале XIX века это была Франция. Примерно тогда же ещё одна группа дворянской интеллигенции стойко придерживалась принципов «англомании». Англомания дожила до начала ХХ века, когда она стала политическим фактором в либеральных кругах, мечтавших переустроить Россию в британском духе. Во второй половине ХХ века среди советской интеллигенции распространилась мода на полонофильство. В польском видели то, во что могло превратиться советское, но без КПСС и советской власти. Ну а в 1990-е годы произошёл взрыв интереса ко всему американскому. Фильмы, музыка, литература, вещи – казалось, американизация приняла характер неостановимой культурной экспансии.
Однако на протяжении последних веков существовала и другая ветвь. Ещё со времён адмирала Александра Шишкова и его «Рассуждения о старом и новом слоге Российского языка» (1803 год) в России образовалось течение, которое не только не признавало спорадически всплывавших «любовей», но и твёрдо отстаивало «самобытность» и вред «иностранщины»…
А кого мы любим сегодня? Да в сущности, никого. Не хочу драматизировать ситуацию, но в каких-то моментах она недвусмысленно напоминает всё, что описано Виктором Пелевиным в его лучшем, по моему мнению, романе SNUFF. Напомню: в одной вымышленной стране восторжествовало неприятие иностранщины, ежеминутно звучит проповедь собственной исключительности. А стоят за всем этим процветающие «глобальные урки», дёргающие за ниточки истории. Правда, в конечном итоге оказывается, что и эти всесильные «урки» живут в мире иллюзий, а потому терпят страшный провал.
Аналогичные чувства «любовей» и «нелюбовей» переживали США и Западная Европа в отношении к России. Были русофильские времена – сразу после Второй мировой войны, в период хрущёвской оттепели, горбачёвской перестройки и раннего Ельцина. Но были и обратные, как теперь, когда американский госдепартамент все свои сообщения в «Твиттере» заканчивает однотипным хэштегом: «Россия успешно изолирована».
Всё это не может не накладывать каких-то противных оттенков на состояние отдельных обществ и мирового сообщества в целом. Абстрактные призывы к миру и любви воспринимаются иронично. Мы, например, сразу вспоминаем лозунг «Мир! Жвачка! Кукуруза!», когда-то подчёркивавший бессмысленность пропаганды «разрядки международных отношений».
Думаю, времена франкофонии, англомании или полонофильства уже никогда не вернутся. Да и не надо любить отдельные страны, ведь в них живут самые разные люди. Но этот факт вовсе не может отменить того, что в России могут и умеют любить. А значит, без любви Россия себя не мыслит. К примеру, я могу не любить обамовскую Америку, но как я могу не перечитывать романы Уильяма Фолкнера и Роберта Пенна Уоррена? Как я могу не пересматривать фильмы Клинта Иствуда и Мартина Скорцезе? Как я могу не слушать вновь и вновь записи «Аэросмит» и «Деф Леппард»? Я любил их и буду любить, несмотря ни на что.
Польский романист Генрик Сенкевич – один из первых, кстати, лауреатов Нобелевской премии по литературе – в своей нобелевской речи сказал: «Мы пишем романы, чтобы возвысить сердце человеческое». В наши дни делается слишком многое, чтобы унизить это человеческое сердце, превратить его в сердце зверя. Противостоять этому может только любовь к конкретным, возвышающим сердце вещам. Независимо от их национального происхождения. А что это за вещи, всем нормальным людям не указ никто – ни президенты, ни министры с депутатами, ни самозваные «гражданские активисты»...
Президент США Теодор Рузвельт в молодости служил шерифом. Задержав двух бандитов, он двое суток вёл их под дулом «винчестера» до ближайшей тюрьмы. Ночами, чтобы не заснуть, он, направляя на бандитов ствол, читал у костра перевод «Войны и мира». Не знаю, как бы повёл себя Теодор Рузвельт сегодня, но, думаю, что несколько иначе, чем его нынешний преемник на президентском посту. Мне было бы интересно знать, когда наш президент Владимир Путин в последний раз перечитал «Прощай, оружие!» Эрнеста Хемингуэя.
От разных политиков мы слышим, что экономика вторична, а политика – во главе угла. Чушь они лепят. Первична культура и любовь к ней. То, что возвышает сердце человеческое. Другой любви нет. Ни в эпоху санкций, ни в какую другую.
Валерий Островский, политолог
