Моя война

Моя мама, увы, теряет память. Из того, что происходит с ней сейчас, почти ничего не помнит. Но то, что было с ней тогда, семьдесят лет назад, стоит у неё перед глазами.

Вот какой была её война.

…Голод. В их дом – хату, как все говорили в Белгороде, – пришли немцы. Это была осень 1941-го. Детей было трое, моя мама – младшая, ей 7 лет. Вошли без стука человек шесть, с автоматами. Унесли полотняные полотенца, простыни, подушки, скатерть. Забрали всех кур, козу, опустошили погреб. Через узкую дверь не пролезала большая бочка с соленьями (она и не могла пролезть – её дед собирал прямо в погребе перед войной) – немцы разбили её прикладами. Больше нагадили, чем забрали. Яркое воспоминание – как они с сестрой бережно собирают растоптанные, вдавленные в земляной пол огурцы и капусту.

…Её оставили дома одну, потому что нечего было обуть, а мать со старшими пошла куда-то на поля. Мама, голодный ребёнок, нашла муку, смешала её с водой и, пока печка была горячая, испекла себе две большие лепёшки. Съела. А мука была последняя – и все остались голодными. До сих пор, когда они с сестрой начинают вспоминать войну, моя мама просит прощения и закрывает лицо руками.

…Первый снег в начале ноября. Пришла соседка, сказала, что на дальнем поле, за рекой Вёзелкой, можно найти картошку – урожай в 1941-м не убирали. Они пошли все вчетвером с утра. Весь день ползали по уже почти пустому полю, собирали мёрзлую картоху в подолы и не успели вернуться до комендантского часа. Шли тихо, вжимались в стены домов, боялись дышать даже – опасались патруля, который обычно давал очередь без предупреждения. Зато картошки (она была сладкая!) хватило на целых два месяца.

…Виселица на улице, где они жили. Казнили всю соседскую семью, трёх человек. За что? А кто его знает. Мама помнит момент казни: их всех – детей, стариков, женщин – собрали на площади, заставили смотреть.

…Зимой спилили вишню перед домом, жалко было: «хорошо носила», как говорила моя бабушка. Ни яблонь, ни грушевых деревьев уже не было. Надо было чем-то топить хату.

…Они с сестрой ползли за водой, а вокруг всё гудело и ревело. Их колодец засыпало, и надо было идти далеко, к речке, и спрятаться было негде. И вой снарядов не прекращался.

…В конце зимы она заболела. Умирала почти – жар был, лежала без сознания. Её мать (моя бабушка) пошла в город на вокзальную площадь, где был тогда немецкий госпиталь. «Киндер, – говорила она, – кранк…» К ней вышел пожилой немец. Выслушал женщину, принёс лекарство. Оно, возможно, спасло маме жизнь.

…В один из дней, уже почти перед весной, всех взрослых с их улицы забрали в комендатуру, и мать, и старшую сестру, – они должны были ехать в Германию. Моя бабушка Александра сбежала из вагона прямо перед отправкой. Две недели пряталась в полуразрушенных сараях, боялась идти домой. Сестру, мою тётку, немцы отпустили – она была такая худенькая, что комендант не поверил, что ей 14 лет.

…Рёв танков, страшный бой. Это было лето 1943-го. Их хату разбомбило, они жили в погребе целых два года. Ничего из вещей не осталось, почти всё сгорело, только чудом уцелели ходики. Они мирно себе тикали на одинокой стене.

Как они выжили тогда?..

Их отец, мой дед Сергей, рядовой 84-й Морской стрелковой бригады, пропал без вести во время боя у деревни Гусино под Старой Руссой в апреле 1942-го. В конце войны бабушка получила извещение и пошла хлопотать о пенсии. Но ей сказали, что пенсия не полагается – а вдруг её муж позорно сбежал с фронта? И только в августе 1945-го её нашёл сослуживец мужа. Рассказал, что там такие бои шли, на болоте, столько народу полегло – и все без вести. Убитых не хоронили. Выжили единицы...

 

Эльвира Дажунц, обозреватель отдела культуры «НВ»