О любви, какой уже не будет никогда
В премьерном спектакле «Ю» Небольшой драматический театр выказывает большую симпатию по отношению к людям эпохи застоя.
«Ю» – «пьесу с картинками» Ольги Мухиной (автор сама иллюстрирует свои драмы) – ставить непросто. Она сложна, но не психологическими лабиринтами, а их отсутствием – герои перебрасываются репликами, редко переходящими в осмысленные диалоги. Из конкретики есть только указание на возраст героев и город, где дело происходит. Всё остальное должен додумывать постановщик – суть, отношения, характеры, даже время.
Режиссёр Лев Эренбург и художник Валерий Полуновский воплотили в сценические реалии первую ремарку пьесы: про белые авто и троллейбусы, про застывших над Москвой Пушкина, Гоголя, Маяковского, про Кремль, красный цвет которого неоспорим. Лишь они, сделанные из фанеры и закреплённые над сценой на штанкете, взяты из текста безоговорочно. В остальном Эренбург рисует свою историю – аналог зоринской коммунальной саги «Покровские ворота». Но с поправками: жильцы коммуналки и времена – иные (в НДТ это 70-е годы прошлого века), да и ретростиль тяготеет к жестокому реализму со свойственными постановкам Эренбурга физиологическими подробностями. Кровь здесь всегда кровь, первая помощь пациенту соответствует стандарту, а опьянение «33-м» портвейном до отвращения натурально…
Оценивать в этом спектакле актёрскую работу кого-то одного невозможно. Тут все гениально играют не людей – судьбы, предопределённые брезентовыми раскладушками, цинковыми вёдрами, пластмассовыми хлебницами, деревянными стремянками, крашеными стульями, личными электросчётчиками и молчаливым телефоном. Мужчины женаты не на тех, кого любят, а женщины любят мужчин, женатых на тех, кто любит их без памяти. Добрая половина «коммунальщиков» – монстры, списанные с картин братьев Остаде: калеки, инвалиды войны и детства, не умные и не очень красивые. Они вздрагивают во сне при слове «любовь», марают зелёной краской брусчатку Красной площади, режут вены, травятся газом, прыгают с крыши, спят с проститутками, мстят за измены, стреляют в соперников и пытаются стрелять в себя. Здесь всё делают от души, никто не притворяется, не прячется за улыбки вежливости. Когда от беспредельного отчаяния индивидууму хочется разбить о собственную голову табурет, табурет разлетается на части. В минуты экстаза здесь возникает салют, а когда накал отчаяния принимает массовый характер, напряжения в ёлочной гирлянде хватает на всех. «В общем, все умерли» (хотя и декларируется, что «умрём» – чужая философия»)…
Для тех, кто понимает и принимает реализм Эренбурга, действие яснее ясного. Для тех, кто не приемлет способ существования героев, на сцене разыгран ребус. Ключи к разгадке-смыслу у всех на виду и слуху: в портале сцены постоянно виднеется часть типичного лозунга – «скому наро» (додумать остальную часть прославления людям из советского прошлого – проще некуда), любовные коллизии героев сопровождают звуки «Элегии» Рахманинова, а на поклонах вдруг откровенным уже намёком возникает платтерсовская Only you… Ба! Спектакль-то был о любви, да ещё и о такой, которой не страшны общий туалет, треники с пузырями на коленях, отсутствие освежителей воздуха, денег и дамских чулок с лайкрой. О любви, не обременённой кредитами и налогом на недвижимость, о любви, не знающей временных границ, о любви, которая полна верности и долга, о любви, которая лишь одна, – всё. «Девушки, идите к нам, мы вас будем целовать!» Какой ты был, оказывается, счастливый, советский народ…
Екатерина Омецинская, театральный обозреватель