Общество без общих смыслов
Интеллигенция негодует: мы проваливаемся в Средневековье, мракобесие лезет изо всех щелей! Но прежде чем возмущаться, неплохо бы понять, почему и где именно появились эти щели.
В нашем обществе едва ли не с космической скоростью растёт число моралистов. Они то и дело тычут пальцем в какой-нибудь ансамбль юных девушек, которые демонстрируют на сцене «развратные танцы», и местные власти тут же рекомендуют приостановить деятельность этой танцевальной школы-студии, а заодно проверить, что и как танцуют в других городах и весях. Глядишь, скоро народные дружины – кстати, закон об их реанимации был принят год назад – будут задерживать представительниц прекрасного пола, если у них слишком короткая юбка или слишком большое декольте.
Кроме того, у нас быстро прогрессирует бойкость «православных активистов» и «казаков», которые громко протестуют против спектаклей и выставок, где, как они уверены, режиссёры и артисты в одних случаях оскорбляют чувства верующих, а в других – традиционные представления о семейных ценностях. И снова власти прислушиваются к требованиям самозваных «выразителей народного мнения». Некоторые деятели искусств уже признают, что не удивятся, если завтра будут возрождены приснопамятные худсоветы.
Ну а уж любителей порассуждать о духовности, «особом пути России», «мягком национализме», кто больше патриот и кто «национал-предатели», «пятая колонна», «антигосударственники», – таких вообще даже с калькулятором не сосчитать. И опять-таки власти сами тоже не чураются таких разговоров.
Какой же из всего этого вывод? Уверен, продвинутые читатели предложат срочно искать ответы на вечные вопросы «кто виноват?» и «что делать?». Но давайте не будем спешить. Ведь, боюсь, ответы будут по духу того же рода, что у «активистов» и «радетелей народной нравственности»: виноваты во всём власти, а крикунов надо к ногтю. Не сомневаюсь, на самом деле гораздо важнее другой вопрос, изначальный: почему сегодня у нас такое происходит?
Для этого надо вернуться в самое начало 1990-х годов. Тогда вместе с Советским государством рухнули все основные устои нашего бытия – массовые представления о том, что есть добро и зло, мораль и нравственность, цель и смысл личной и общественной жизни. Порвались многие социальные, профессиональные, дружеские и даже родственные связи… Иными словами, исчезли смыслы, которыми живёт всякий социум. Я не хочу сказать, что в советские времена эти представления и связи были в высшей степени хороши, но они всё же были. А на исходе ХХ столетия их не стало. И наряду с прочими «прелестями» тогдашнего бытия именно эти обрушения и разрывы угнетали нас больше всего. Даже тогда, когда мы о них вроде бы и не задумывались.
Потом наступили 2000-е. В многовековой истории нашей страны трудно вспомнить другое такое десятилетие, когда бы столь значительная часть россиян жила так благополучно. Сотни тысяч людей покупали то, что прежде было недоступно их предкам, – хорошую мебель, автомобили, квартиры и дома, современную бытовую технику, модную одежду и обувь… Ездили за границу – повидать свет и просто отдохнуть. Кафе и рестораны, бутики и турагентства открывались в городах на каждом углу…
Нам верилось, что мы обрели наконец под ногами желанную твердь. Но твердь оказалась сомнительной – на это нам недвусмысленно намекнул кризис 2008 года, а новый кризис, 2014-го, объяснил это даже самым непонятливым. Нулевые годы были и вправду нулевыми – страна не сделала ничего, чтобы избавиться от нефтегазовой зависимости.
На глубинном – не экономическом, а социально-структурном, ментальном – уровне мы до сих пор существуем в 1990-х. Попытки восстановить старые разрушенные базовые ценности и социальные связи, вернув отдельные советские атрибуты, не дали ощутимых результатов, а новые смыслы и связи так и не возникли. За минувшие годы мы не придумали ни новых идей, которые привлекали бы хоть какую-то значимую долю общества, ни новых отношений, которые считались бы естественными и приемлемыми.
Но многомиллионный народ не может на протяжении вот уже четверти века жить в маргинальном состоянии. Он устал от сплошных неопределённостей. Он пытается опереться хоть на что-то. И в роли этого «чего-то» оказывается архаика традиций, всегда дремлющая в глубинах массовой памяти. А на что ещё прикажете опереться, если больше ничего нет?..
