Октябрь без Февраля
На днях министр культуры России Владимир Мединский выступил на круглом столе «100 лет Великой российской революции», предложив использовать предстоящий в 2017-м юбилей октябрьского переворота для национального примирения и консолидации. Для этого он выдвинул несколько кратких тезисов. Среди них – признать преемственность исторического развития от Российской империи через СССР к современной России, осознать трагизм общественного раскола в начале ХХ века, уважать память героев с обеих сторон – красных и белых, осудить идеологию революционного террора, а также признать ошибочность ставки на помощь зарубежных сил во внутриполитической борьбе. Кроме того, Мединский призвал поставить в Крыму памятник Примирения – он считает, что Гражданская война завершилась именно на этом полуострове.
Сами по себе тезисы объяснимы и логичны. Чтобы соблюсти объективность, министр кинул по камушку в оба лагеря – осудил революционный террор красных, а также укорил белых за сотрудничество с Антантой. Насколько эти обвинения обоснованы, а насколько продиктованы конъюнктурой момента – судить историкам. Безусловно, уместен и памятник в Крыму, на набережной Севастополя, откуда в ноябре 1920 года эвакуировались остатки белых армий и гражданские беженцы. Уменьшенную копию можно поставить и в порту Владивостока – в 1922-м там закончились крупные боевые действия и в азиатской части России.
Но настораживают не сами тезисы Мединского, а предваряющая их речь. Министр утверждает, что «попытка построения на земле нового справедливого общества оказала громадное влияние на прогресс народов всей планеты… революционная трансформация России положила начало новому глобальному мировому проекту». И справедливое общество, и новый глобальный проект, безусловно, относятся именно к Октябрьской революции 1917-го. Предшествовавшая ей Февральская революция не имела столь значимых мировых последствий. Зато падение русской монархии, как потрясение многовековых основ, было куда значимее Октября. По крайней мере – для самой России.
В советской историографии Февраль вполне объяснимо оказался в тени Октября. Хотя бы потому, что большевики в дни петроградского мятежа были на третьих-четвёртых ролях, а их лидер Ленин следил за происходящим из Швейцарии, да ещё с немалым запозданием. Но современной российской историографии было бы странно воспроизводить этот подход. Ведь если мы хотим признать преемственность истории от Российской империи до РФ, то в центре внимания должно быть именно февральское падение империи, а вовсе не осенняя победа одной из революционных партий над Временным правительством.
Мединский предлагает «помнить уроки прошлого» и «предотвращать внутренние конфликты, способные превращаться в острейшие межнациональные столкновения». И опять с такими верными словами спорить невозможно. Вот только какое имеют отношение межнациональные столкновения к Февралю 1917 года, как, впрочем, и к Октябрю? Конфликт, предшествовавший Февральской революции, был политико-социальным.
Царская власть, поглощённая ведением войны, не обращала внимания на тылы и совершила почти все возможные ошибки, в первую очередь кадровые. Оппозиция – думская и нелегальная – совершила только одну ошибку – решила, будто она способна управлять страной, если встанет у её руля. Развязать страсти, классовую ненависть к офицерам и буржуям оказалось легко, а обуздать потом – невозможно. И лишь когда новая власть оказалась хуже прежней, выяснилось, что «есть такая партия», которая и встала у руля на семьдесят лет.
В 1917-м Россия пала жертвой двух самонадеянностей – во-первых, уверенности власти, что любые ошибки никогда не приведут к катастрофе. А во-вторых, уверенности оппозиции в том, что «хуже нынешней власти быть не может». Вот какие уроки 1917-го были бы для страны важнее всего. Впрочем, как верно заявил Мединский, время до 2017 года ещё есть. А значит, можно и памятники поставить, и уроки извлечь.
Михаил Логинов, обозреватель «НВ»
