Парад нарциссов
«Новейшая Российская История живёт и дышит в этой книге», – объявляет с порога создатель романа «Дед» Эдуард Лимонов, однако на самом деле там дышит только нарциссизм.
Впрочем, все прозрения и разоблачения Деда принадлежат не автору, а главному герою, которого младшие соратники по оппозиционной деятельности за глаза называют Дедом. Возможно, тонкие знатоки сумеют отличить Деда от самого Эдуарда Лимонова, хотя все прочие творцы истории носят имена реальных оппозиционеров – Немцов, Хакамада, Каспаров, Рыжков, Удальцов, Навальный (все христопродавцы!), а Дед урезан до «…арда …иновича». Зато путь в революцию лимоновского Деда не менее символичен, чем путь горьковской Матери. Ниловну пленяют люди, светящиеся какой-то сказкой о светлом будущем: «Порой за словами, отрицавшими Бога, она чувствовала крепкую веру в него же». У Деда же нет Бога, кроме самого Деда, и Лимонов пророк его. И сказку он творит исключительно о самом себе: «Он, рассматривавший свою жизнь как миф, нечто среднее между мифом о Геракле и мифом об Одиссее, понимал, что так нужно, нельзя же, чтоб совсем безлюдно, все эти персонажи стражников и легионеров так же нужны в драме, в трагедии его жизни». Вот ему и массы на митингах нужны как массовка в театре для одного себя.
«Дед» по художественной части нигде не поднимается выше обычного лимоновского потолка – жёсткого очерка, силой впечатления гораздо более обязанного материалу, чем автору: Лимонов обожает шокировать откровенностью. И действительно шокирует поистине неправдоподобной силой своего самообольщения. Когда Дед всерьёз уподобляет себя ранним христианам, отдаваемым на съедение диким зверям, то не веришь своим глазам: да неужели в Лимонове на старости лет проснулась самоирония? Может быть, это такой юмор? «Первые христиане выходили к зверям единожды. Требовалось мужество, но единожды. Ему приходилось выходить многажды». Дикие звери – это всего лишь ОМОН.
При подобном самоослеплении и впрямь трудно вспомнить, что и массовка тоже хочет ослепляться собою, что секрет политического, да и всякого другого обаяния не в том, чтобы одному быть красивым, но в том, чтобы благодаря тебе себя красивыми ощущали твои сторонники. Лев Троцкий ясно писал, что влияние политика заканчивается тогда, когда теряет обаяние его идея, то есть мечта, а пока она сильна, ему простится всё. У Деда же и проблеска вопроса не брезжит, какую мечту он несёт не для себя лично, но для народа (хотя он вступается за это слово перед Каспаровым, для коего существуют лишь разные социальные группы). Ненавидимый Дедом Немцов в своей «Исповеди бунтаря» тоже наивно признаётся, что, по его мнению, то, как ты выглядишь, важнее того, что ты говоришь. Эх, посмотрел бы на нынешних борцов с режимом товарищ Троцкий…
Короче, «Дед» – очень своевременная книга для тех, кто желает понять, почему эта самая с больших букв Новейшая Российская История и не живёт, и не дышит в склоках оппозиционеров: история – не парад нарциссов.
Зато лимоновский подросток Савенко когда-то обладал воодушевляющей сказкой не для одного себя: «В Советском Союзе должна быть диктатура шпаны, а не пролетариата», «у большевиков и Ленина тоже была совсем маленькая банда в 1917 году». Тут уж прямо всякие жалобные стихи в голову лезут: милый, милый, смешной дуралей, ну куда он, куда он гонится! Ленин оседлал всемирную грёзу, а ты хочешь въехать в историю непонятно даже на чём. На своей крутизне и бывалости, что ли? На контрасте с чистенькими «буржуйскими» мальчиками и девочками? Так ведь этой крутизной можно сразить только этих самых мальчиков и девочек, особенно в чистенькой Европе, где о приключениях Лимонова вышел чуть ли не целый бестселлер. Но у нас в России едва ли не в каждой семье имеются оторвы похлеще.
Сколько же народу расплачивалось и расплачивается за неспособность нарциссов и позёров обходиться без публики, нарциссов и позёров, стремящихся из наших трудностей и обид создать театр одного актёра?..
