«Пушкиным заниматься сложно»
Профессор Новгородского госуниверситета Вячеслав Кошелев считает, что художественная правда Александра Сергеевича более «правдива», чем историческая
Доктор филологических наук, профессор, действительный член Академии высшей школы Российской Федерации, литературовед, автор множества монографий, статей, публикаций, рецензий. Ученый, благодаря которому по-новому зазвучали для широкого круга читателей имена Александра Пушкина, Константина Батюшкова, Алексея Хомякова, Афанасия Фета… Уроженец Вологды, Вячеслав Кошелев более 20 лет преподавал в Череповце, в 1990-х обосновался в Великом Новгороде. Кошелев – постоянный участник Пушкинского театрального фестиваля. На фестивале в Пскове он и выкроил время для беседы с корреспондентом «НВ».
– Вячеслав Анатольевич, глядя на вас, не можешь не задаться банальным вопросом: почему высокие, здоровые, крепкие юноши подаются в литературоведы? В наше с вами время мальчишки мечтали о космосе, авиации…
– В наше с вами время по-разному мечтали. Я мечтал артистом стать. И режиссером. На творческий конкурс во ВГИК послал работу, но не прошел по конкурсу. Обиделся и поступил в Вологодский пединститут.
На последнем курсе влиятельнейший институтский профессор Виктор Васильевич Гура обрадовал: «Слава, у меня открывают аспирантуру, ты будешь в ней первым аспирантом. Я тебе и тему придумал». – «Какую?» – «Ты читал «Конармию» Бабеля? (Бабеля тогда только-только вывели из-под запрета, и «Конармию», естественно, читали все.) «Конармию» нужно сравнить с «Донскими рассказами» Шолохова и доказать, что Шолохов гораздо глубже оценивает ситуацию противостояния в гражданской войне, чем Бабель». – «Прямо так и доказать?» – «Да». – «А что это за наука, в которой заранее известен ответ?» Все! Гура обиделся на всю оставшуюся жизнь. Меня по распределению сослали в самый дальний уголок Вологодской области, в город Красавино. Год проработал и ушел в армию. После армии поступил в аспирантуру на заочное отделение в Институт русской литературы (Пушкинский Дом). С тех пор я из ХIХ века никуда не вылезаю. Но и с ХIХ веком я попал в дурацкую ситуацию. Занимался я славянофилами, а славянофилов нельзя было хвалить вплоть до перестройки. Мне это не нравилось. Я написал и сумел опубликовать отрицательную рецензию на только что вышедшую книжку всесильного Василия Ивановича Кулешова, ректора МГУ и председателя коллегии ВАК совета по русской литературе «Славянофилы и русская литература». Меня перестали печатать. Даже в сборнике «Ученые записки». Пришлось подыскивать себе другую тему. Поскольку я человек вологодский, а в Вологде самый великий поэт – кто?..
– Батюшков.
– Я в школу ходил мимо мемориальной доски: «В этом доме жил и скончался 7 июля 1856 года Константин Николаевич Батюшков». О Батюшкове было много книг: и Майкова, и Фридмана, «Проза Батюшкова», «Поэзия Батюшкова». Все солидные, Академией наук изданные. Я человек не глупый, в архив полез и понял: еще много чего можно написать. И написал, и защитил докторскую диссертацию по Батюшкову. Только после этого решился написать про Пушкина. Для Болдинских чтений. Сразу скажу: Пушкиным заниматься сложно.
– В чем особенность вашего постижения Пушкина?
– В том, что я внимательно читаю и стараюсь объяснить написанное Александром Сергеевичем. Иногда сделать это бывает очень непросто. Многие вещи до сих пор необъяснимы. Вот, к примеру, «Станционный смотритель». Его главного героя Самсона Вырина с подачи Достоевского привыкли воспринимать как «маленького человека». Но у Пушкина есть указание на то, что Самсон Вырин служил в Измайловском полку. А брали на службу в Измайловский полк только людей под два метра ростом, богатырского телосложения. Вот тебе и «маленький человек»! Из сопоставления подобных деталей приходишь к выводу, что повесть – о непонимании двух родственных душ: Дуни и ее отца. Хотя возможны и другие толкования. Классическая литература не может давать правильных ответов, она дискуссионна.
– Самая известная история, когда Александр Сергеевич погрешил против истины, – маленькая трагедия «Моцарт и Сальери». Может быть, историческая правда для него и не очень важна? И в «Борисе Годунове» есть несоответствия исторической правде. Не думаю, что по незнанию. Может, как и в «Станционном смотрителе», там подтекст какой-то?
– Вопрос: как Гришка Отрепьев очутился на литовской границе? Если реальный Отрепьев вначале побежал в Запорожскую Сечь (и Пушкин об этом говорит), а затем ушел через юг в Польшу. Зачем Александру Сергеевичу нужна была корчма на литовской границе? Дело в том, что Пушкин писал «Годунова» на городище Воронич. Его Михайловское находилось практически на границе с Литвой. Отрепьев здесь очутиться не мог. Но здесь был Пушкин! У Пушкина своя история. Возьмите истории Карамзина, Соловьева и Ключевского – у каждого своя история. Почему бы нет? У каждого свои архивные документы.
– Александр Сергеевич над «Годуновым» работал с архивом…
– С каким архивом?! Кроме Карамзина, не было у него ничего. Как он, сидя в Михайловском и не имея возможности выехать, мог попасть в архив?! Он прочитал Карамзина, понял, насколько замечательна фигура Годунова, из карамзинской истории он убрал ненужную ему шелуху, получился лихой сюжет. А то, что сюжет этот не ложился на исторический, до этого Александру Сергеевичу дела особо не было. С архивами Пушкин работал только после 1831 года, когда собирал материалы для «Истории Петра», «Истории Пугачевского бунта». И то не серьезно. Так, пенки снимал.
– А ведь до сих пор можно услышать: неизвестно кого Россия в большей степени потеряла: литератора или историка? Вы допускаете, что Александр Сергеевич мог серьезно заняться историей?
– Сигурд Шмидт: «Пушкин умер историком». Нет. Как историк, он только начал. И то не как историк, а как популяризатор. «История Пугачевского бунта» – это уже история, но слабенькая. «История Петра» – это фактически конспект «Деяний Петра Великого» Ивана Голикова. В отличие от Карамзина, он профессиональным историком не стал. И не мог быть. Для этого нужна была другая голова. Возьмите «Капитанскую дочку» – это произведение, которое противоречит «Истории Пугачева» по типу и по сути. В «Истории Пугачева» Пушкина есть рассказ о Екатерине Харловой, дочери повешенного Пугачевым капитана, которую он сделал своей наложницей, а потом прилюдно казнил. Жуткая история.
В «Капитанской дочке» исторические детали нарушены очень сильно. Последняя сцена: Маша Миронова встречается с Екатериной II. Она видит женщину, гуляющую в саду с собачкой, садится рядом, рассказывает – та слушает. Эта встреча была невозможна. Как она могла там оказаться? Встретиться с императрицей не так просто. Маша поехала к своей родственнице, которая жила в Царском Селе на станции София. Станция София была открыта лет через 12 после декабристского восстания. Ее не было в 1773 году, когда происходит действие. Приказ о казни был отдан суровой зимой, а у Пушкина – лето. Это художественная правда, она немножко другая, чем историческая.
– Бытует мнение, что история – это набор мифов, легенд, а никакая не правда.
– Даже в документах правды нет. В мемуарах правды нет, в письмах нет. История строится личностью историка. Историк вы и историк я – мы напишем разные вещи. И это правильно. Объективной истории не существует. Один историк заглядывает в одни источники, другой – в другие. Я стараюсь – в самые глубинные.
– Может быть, история вообще не наука?
– Не наука. Особый предмет. Ключевского процитирую: «Предмет истории – то в прошедшем, что не прошло, что осталось как наследство, как итог, как вечный закон». Для истории интересно то в прошедшем, что остается в настоящем. То есть мы историю рассматриваем с точки зрения настоящего. И те или иные исторические фигуры, далекие или близкие от нас, рассматриваем в зависимости от того, как мы живем. Прошедшее – то, что не прошло. Историка интересует именно это. А все остальное зависит от человека, который занимается историей.
– Получается, что художественная правда более нужна и более полезна человеку, чем историческая?
– Она более расширенная, расплывчатая и более точная – одновременно. Она более правдива, если хотите. Художественная правда, если и не важнее, то интереснее.
– Как точная? Мы же выяснили, что Александр Сергеевич не раз погрешил против исторической правды!
– Погрешил! Потому что историк не может поставить вопрос о Борисе Годунове так, как ставил Пушкин. «Зависеть от властей, зависеть от народа…» Любая фигура, в этом мире живущая, зависима. Вы зависите от редактора, от постановлений правительства. А тот, кто пишет постановления, менее вас зависим? Более! А те, кто на самом верху, еще более зависимы. Таким образом, возникает некий парадокс, с которым исключительно в исторической правде не разобраться.
– Вячеслав Анатольевич, я второй год наблюдаю, как вы болезненно реагируете на неправду, которую видите на сцене…
– Это потому, что вижу неправду. Когда в спектакле по Пушкину вижу на сцене бочку с надписью «хлоръ», я уже «не верю!»
– Но ведь режиссер имеет такое же право, как и Александр Сергеевич, на художественную правду. Почему вас не смущает то, что Гришка Отрепьев появляется на литовской границе, а ведро с хлором раздражает?
– Гришка – исторически не мог появиться на литовской границе, но теоретически мог. А ведра с хлором не могло быть, и хлора быть не могло, во всяком случае, до начала ХХ века. Все эти вольности – от незнания.
Беседовал Владимир Желтов
