Взгляд
Разбилось волшебное стекло
25 сентября
Минувший век был по-иезуитски проворен в придании положительным понятиям прямо противоположного смысла. Ну кому в XIX столетии могло прийти в голову, что слова «идеализм» и «идеалист» станут бранными? Тем не менее при Сталине обвинение в идеализме было равносильно смертному приговору, а при Брежневе и Андропове, правление которых теперь модно вспоминать с умиленной ностальгией, – грозило лишением работы. Никто не мог себе представить, что такая же метаморфоза произойдет со словами «либерал» и «либеральничать», а «демократ» уже в начале XXI века превратится в клеймо.
Не менее печальная история приключилась и с понятием «университет». Во времена Владимира Даля, да и долгое время после него это было «учебное заведенье первой степени, по всем отраслям науки». Сама латинская этимология слова говорила об универсальности, всеобщности научного образования. Так оно и было всегда во всех странах, в том числе в России: в университете постигали все науки, считающиеся в ту или иную эпоху фундаментальными.
Это вовсе не означает, будто изучение электродвигателей или зоотехники ниже, чем изучение атома или истории. Просто учебные заведения, в которых получают более узкие специальности, носят иное название – институт. Не может быть железнодорожного университета, университета профсоюзов или университета сантехники, при всем уважении к
этим вузам, их руководителям, преподавателям и студентам. Сельскохозяйственный, Горный и Лесотехнический – в такой же степени университеты, в какой милостивый государь является государем. Университет туризма – не университет, точно так же, как божий одуванчик – не одуванчик. Все это институты, и в таком названии нет ничего зазорного. Живет же Массачусетский технологический институт – и ничего, не стесняется. Даже вроде неплохо живет: годовой бюджет МТИ превышает бюджеты всех российских вузов и РАН, вместе взятых.
И Санкт-Петербургский государственный университет тоже трудно назвать университетом. В России почти никогда не было свободы слова, но всегда была свобода мысли. Царила она и в ЛГУ, несмотря на советский режим. Я учился в университете в эпоху застоя. Нашу кафедру теоретической физики, размещавшуюся в Ректорском флигеле, возглавлял академик Владимир Александрович Фок. На семинарах великого Фока можно было сесть на диван, на котором в семье ректора Бекетова родился, согласно легенде, Александр Блок. Мы бегали на исторический и филологический факультеты, где лекции читали Евгений Тарле и Дмитрий Лихачев. По дороге домой частенько забегали в Эрмитаж. Все это было совсем рядом! Мы впитывали в себя не только самые разные научные дисциплины, но и мировую культуру. И мы чувствовали себя в самом центре интеллектуальной жизни.
Однако после того как отцы города трех революций незадолго до заката их революционной власти сослали часть факультетов в Старый Петергоф, а их преемники еще часть факультетов разбросали по разным концам северной столицы, СПбГУ перестал существовать как единое целое. Городские власти утверждали, будто все это делается оттого, что в старом здании университету стало тесно и он там уже не помещался. Некоторые студенты и преподаватели подозревали, что причина вовсе не в этом: средоточие столь большого числа студентов, которые во все времена были легковоспламеняемым политическим материалом, – опасно. Кто тут прав, а кто нет, сказать не возьмусь, хотя, подозреваю, обе причины небезосновательны. Однако теперь важно другое: из старинного учебного заведения изъяли то, ради чего университеты создаются и чем живут, – каждодневное, свободное и творческое общение студентов и преподавателей всех специальностей стало невозможным. Согласитесь, трудно назвать компьютер компьютером, если его клавиатура находится в Самаре, а дисплей в Вологде. Кто начал ссылать университетские факультеты подальше от альма-матер? Боюсь, мы этого никогда не узнаем…
В 1970-е годы в Новосибирском академгородке мы сидели с бывшим ректором ЛГУ Александром Даниловичем Александровым в его коттедже и пили водку «даниловку» (называлась она так, потому что известнейший математик перегонял ее из суррогатной водки, купленной в советском магазине). Академик, плача (но вовсе не от выпитого), признавался:
– Я хотел сделать маленький Оксфорд, я хотел сделать отечественный Принстон…
Но думаю, Александр Данилович, с присущей интеллигентам чрезмерной требовательностью к себе, преувеличивал свою вину: его просто использовали, а когда он осознал, что творят от его имени, и попытался воспротивиться, попросту сняли, заменив другим ректором.
Так или иначе, сегодня Санкт-Петербургский госуниверситет напоминает волшебное стекло, разбитое на десятки осколков, а потому лишившееся своего волшебства. Исчезло ощущение научного, преподавательского и студенческого единства. Надеюсь, выпускники СПбГУ и сегодня получают хорошие знания, но являются ли эти знания универсальными, увы, сомневаюсь. Юрий Магаршак, президент Международного комитета интеллектуального сотрудничества, профессор (США)
Не менее печальная история приключилась и с понятием «университет». Во времена Владимира Даля, да и долгое время после него это было «учебное заведенье первой степени, по всем отраслям науки». Сама латинская этимология слова говорила об универсальности, всеобщности научного образования. Так оно и было всегда во всех странах, в том числе в России: в университете постигали все науки, считающиеся в ту или иную эпоху фундаментальными.
Это вовсе не означает, будто изучение электродвигателей или зоотехники ниже, чем изучение атома или истории. Просто учебные заведения, в которых получают более узкие специальности, носят иное название – институт. Не может быть железнодорожного университета, университета профсоюзов или университета сантехники, при всем уважении к
этим вузам, их руководителям, преподавателям и студентам. Сельскохозяйственный, Горный и Лесотехнический – в такой же степени университеты, в какой милостивый государь является государем. Университет туризма – не университет, точно так же, как божий одуванчик – не одуванчик. Все это институты, и в таком названии нет ничего зазорного. Живет же Массачусетский технологический институт – и ничего, не стесняется. Даже вроде неплохо живет: годовой бюджет МТИ превышает бюджеты всех российских вузов и РАН, вместе взятых.
И Санкт-Петербургский государственный университет тоже трудно назвать университетом. В России почти никогда не было свободы слова, но всегда была свобода мысли. Царила она и в ЛГУ, несмотря на советский режим. Я учился в университете в эпоху застоя. Нашу кафедру теоретической физики, размещавшуюся в Ректорском флигеле, возглавлял академик Владимир Александрович Фок. На семинарах великого Фока можно было сесть на диван, на котором в семье ректора Бекетова родился, согласно легенде, Александр Блок. Мы бегали на исторический и филологический факультеты, где лекции читали Евгений Тарле и Дмитрий Лихачев. По дороге домой частенько забегали в Эрмитаж. Все это было совсем рядом! Мы впитывали в себя не только самые разные научные дисциплины, но и мировую культуру. И мы чувствовали себя в самом центре интеллектуальной жизни.
Однако после того как отцы города трех революций незадолго до заката их революционной власти сослали часть факультетов в Старый Петергоф, а их преемники еще часть факультетов разбросали по разным концам северной столицы, СПбГУ перестал существовать как единое целое. Городские власти утверждали, будто все это делается оттого, что в старом здании университету стало тесно и он там уже не помещался. Некоторые студенты и преподаватели подозревали, что причина вовсе не в этом: средоточие столь большого числа студентов, которые во все времена были легковоспламеняемым политическим материалом, – опасно. Кто тут прав, а кто нет, сказать не возьмусь, хотя, подозреваю, обе причины небезосновательны. Однако теперь важно другое: из старинного учебного заведения изъяли то, ради чего университеты создаются и чем живут, – каждодневное, свободное и творческое общение студентов и преподавателей всех специальностей стало невозможным. Согласитесь, трудно назвать компьютер компьютером, если его клавиатура находится в Самаре, а дисплей в Вологде. Кто начал ссылать университетские факультеты подальше от альма-матер? Боюсь, мы этого никогда не узнаем…
В 1970-е годы в Новосибирском академгородке мы сидели с бывшим ректором ЛГУ Александром Даниловичем Александровым в его коттедже и пили водку «даниловку» (называлась она так, потому что известнейший математик перегонял ее из суррогатной водки, купленной в советском магазине). Академик, плача (но вовсе не от выпитого), признавался:
– Я хотел сделать маленький Оксфорд, я хотел сделать отечественный Принстон…
Но думаю, Александр Данилович, с присущей интеллигентам чрезмерной требовательностью к себе, преувеличивал свою вину: его просто использовали, а когда он осознал, что творят от его имени, и попытался воспротивиться, попросту сняли, заменив другим ректором.
Так или иначе, сегодня Санкт-Петербургский госуниверситет напоминает волшебное стекло, разбитое на десятки осколков, а потому лишившееся своего волшебства. Исчезло ощущение научного, преподавательского и студенческого единства. Надеюсь, выпускники СПбГУ и сегодня получают хорошие знания, но являются ли эти знания универсальными, увы, сомневаюсь. Юрий Магаршак, президент Международного комитета интеллектуального сотрудничества, профессор (США)
