Культура
Родион Щедрин: «Лучше всего работается на рыбалке»
27 декабря
Московский фестиваль, посвященный 75-летию Родиона Щедрина, отшумел в столице и докатился до Питера. В Большом зале Филармонии только что прошли авторские концерты композитора, которого все привычно называют «живым классиком». На что Щедрин немедленно реагирует: «Хорошо, что еще живой».
– Откуда вы родом, где ваши корни?
– Я родился в Москве. Но «страна отцов» – это маленький город Алексин, на Оке, в 240–250 километрах от Москвы, между Калугой и Серпуховом. Там жил мой дед, он был православным священником. Отец и семеро его братьев – сестер у отца не было – окончили Тульскую духовную семинарию. Получили религиозное образование и служили.
– Но мне говорили, что в ваших жилах течет и немецкая кровь.
– Не поручусь, но жена моя, Майя Михайловна Плисецкая, все время повторяет: «Слушай, ты так любишь порядок во всем, наверное, у тебя предки были немцами». Возможно, по линии бабушки со стороны матери к нам и примешалась толика немецкой крови.
Два брата моего отца погибли во времена репрессий, когда власть преследовала священнослужителей. Мой отец с другим братом остались живы: их предупредили, что ночью за ними придут, и они бежали. Было это в селе Богородицкое Тульской губернии. Отец тогда чудом избежал гибели.
Моя бабушка по отцовской линии была родом из семьи священников, и мама тоже. В то время священникам разрешено было жениться только на девушках из семей священнослужителей, такие были правила. А вот моя бабушка по маминой линии родилась в Петербурге и окончила Смольный институт: ее девичья фамилия была Оболешева. Вот там немецкие корни вполне вероятны: вся русская аристократия так или иначе была породнена с немецкой. Моя любовь к порядку, видимо, объясняется этой немецкой примесью.
Зато по линии другого моего деда я большой революционер, что и спасло в лихие времена нашу семью. Дед сам был беспартийным, но в 1905 году он вел на Москву поезд Ухтомского. В Москве бушевало восстание, и он привел поезд, который спас окруженных жандармами повстанцев. Ему потом дали грамоту, в которой черным по белому написано: «За спасение революционных масс...», и подписал грамоту Калинин. Мамина девичья фамилия Иванова. А деда моего, который вел поезд, звали Иван Тарасович Иванов. Бабушка убежала из своего аристократического дома, влюбившись в Ивана Тарасовича. Говорят, он был неотразим: голубоглазый блондин, красив необычайно, играл на гитаре, пел – и бабушка не устояла, покинула родительское гнездо.
– Поговорим о настоящем: вы живете в Мюнхене уже довольно давно. Не чувствуете себя стесненно в немецкоязычной среде? Уже вписались в мюнхенское окружение? Или все же испытываете ностальгию по Москве?
– На ностальгию совершенно нет времени. Без всякого преувеличения, основное время нашей с Майей жизни мы проводим в самолетах. Бесконечное количество поездок нарастает и нарастает как снежный ком. Но мы пока держимся.
Вот и сейчас: вернемся на одну ночь в Мюнхен, на следующий день улетим. Поэтому сказать, что мы постоянно живем в Мюнхене, нельзя.
Наши мюнхенские друзья – а их у нас очень много – частенько пеняют нам: «Почему вы так редко бываете в Мюнхене?»
В Литве говорят: «Почему вы так редко приезжаете в свой дом в Тракае?» А в Москве вздыхают: «Как, вы уже уезжаете? Почему так мало побыли?»
– Это называется «жизнь артиста».
– Да, могу с приятностью констатировать, что мой день рождения был замечен. Его будут отмечать во многих городах: в Амстердаме, Париже, Хельсинки, Берлине. В Хельсинки уже прошли концерты и мастер-классы. В Академии Сибелиуса устроили трехдневный марафон из моей музыки. Следующий концерт в Хельсинки состоится 1 февраля, в прекрасном зале «Тапиола», дирижировать будет Олли Мустонен.
В Берлине у меня состоялся большой авторский концерт. А 17 января будет еще и чествование. Потом нам предстоит Амстердам, Вильнюс – на Каунас времени не хватает. А 15 февраля пройдет авторский концерт в Париже.
– И кто устраивает концерт в Париже?
– Пьер Карден. В камерном концерте участвуют замечательные исполнители. Например, потрясающий афроамериканский тенор Кеннет Таверн. Абсолютно гениальный, в жизни не слышал такого тенора. Впервые мы встретились с ним на фестивале в Вербье, в Швейцарии: этим летом я был приглашен туда в качестве композитора-резидента. Исполнялось мое сочинение «Век мой – зверь мой» на стихи Осипа Мандельштама, длинное, на целое отделение. Это вокальный цикл для тенора, фортепиано и драматической актрисы, исполняющей роль Анны Ахматовой. Она читает отрывки из дневника Ахматовой, посвященные Мандельштаму.
Сочинение исполнялось в разных странах, тенор в нем всегда поет по-русски. Цикл пели англичанин и американец – русский выговор был идеальным, никто не верил, что поют иностранцы, потому что в изданном экземпляре есть транслитерация русского языка и перевод по-английски. На рояле обычно играет Володя Ашкенази.
А роль Ахматовой исполняется всегда на языке той страны, где это происходит. В Германии – по-немецки, в Англии – по-английски. Во Франции дневник читала Мари Барро, в Англии – Ванесса Редгрейв, в Вербье – Марта Келер. А в Париже роль Ахматовой 15 февраля исполнит Жанна Моро. И уж конечно, раз это устраивает Пьер Карден, на концерт придут все снобы Парижа.
В этом же концерте шведский скрипач Ульф Валлин исполнит мою «Эхо-сонату» и «Балалайку», а на рояле сыграет шведский пианист Роланд Пентимен. С ним мы в четыре руки сыграем мое новое сочинение «Романтический дуэт». Длится 22 минуты. Только что в Москве я играл «Дуэт» с Катей Мечетиной.
– Регулярно на рояле занимаетесь?
– Нерегулярно, конечно, но перед концертом немножко занимаюсь.
– Почему ваше 70-летие отмечалось далеко не так широко, как ваше 75-летие?
– Потому что пять лет назад фестиваль делал один человек, Александр Краутер, а сейчас проведением фестиваля занимается несколько организаций. Инициатива его проведения принадлежит Московской филармонии, там очень хороший, активный директор Алексей Шалашов. Но питерский концерт 26 декабря, на котором прозвучит моя хоровая опера «Боярыня Морозова», устраивает как раз Краутер: он сейчас занимает должность заместителя директора Госконцерта.
В этом году кроме четырех основных концертов, проведенных Московской филармонией, в Москве состоялась масса мероприятий в мою честь и в Консерватории, и в других залах. И там я впервые услышал немало чудесных молодых музыкантов, например скрипача Никиту Борисоглебского. Кафедра профессора Сергея Доренского устроила замечательный концерт, причем все студенты играли мои сочинения наизусть, представляете? Вторую сонату играл японец, Первую – египтянка. Состоялся конкурс училищ и музыкальных школ Москвы на лучшее исполнение моей музыки. И все это организовывали энтузиасты, без малейшего моего участия: клянусь, я не ударил и палец о палец для организации своего юбилея – вот что особенно приятно.
Конкурс длился несколько дней. Мы с Майей были на финале в Большом зале Консерватории. Играли дети разных возрастов – от пятилетнего «клопа», который замечательно исполнил «Русские перезвоны», до уже взрослых студентов. Литовка из Гнесинки играла наизусть «Концертную сонатину». Новая пьеса, я ее слышал в исполнении известных пианистов, и все играли по нотам. А она играла без нот!
Я потом поднялся на сцену, спрашиваю: «Как долго учили?» Она говорит: «Полторы недели».
– Так вы же сами недавно говорили, что у нынешних молодых голова устроена иначе и логика по-другому работает. Поэтому они воспринимают вашу музыку легко и органично. Налицо некая эволюция музыкального мышления: новая генерация исполнителей мыслит интенсивнее, схватывает быстрее. Может быть, это означает, что в XXI веке Шенберга и Веберна скоро без усилий воспримет и широкая публика...
– Но мое мнение относительно авангарда не поменялось. Был я в ноябре в Афинах в качестве председателя жюри композиторского конкурса имени Димитриеса Митропулоса. Все происходило в их главном филармоническом зале, в центре города. Нам бы в Москве такой! Это был уже третий конкурс. На втором в жюри председательствовал Джордж Крам, на первом – Лучано Берио. Так что, сами понимаете, уровень задан был очень серьезный.
Я предупредил, что смогу приехать только к третьему туру. Они согласились. Летим с Майей в Афины, и я в самолете ей говорю: «Майя, завтра – финал конкурса. Я знаю, ты не любишь авангардной музыки, но прояви интеллигентность, потерпи».
Конкурс был анонимный, на первых турах все партитуры шли под девизами. На третьем туре отобрали шесть сочинений для голоса с оркестром и вскрыли конверты с именами. На два часа дня назначили генеральную репетицию. Всем членам жюри раздали партитуры, сидим, слушаем. Должен сказать, я был поражен: ни одного авангардного сочинения, ни одного минималистского! Прекрасная музыка, интересная, она меня увлекла. И заметьте, нескольких членов жюри я знал лично, двое из них – отчаянные авангардисты. И они же сами без моего нажима, без скандала отобрали музыку совсем не авангардную.
Первое тайное голосование: «Есть ли у нас претендент на первую премию?» Все единогласно отвечают: «Есть». А премия немаленькая – 10 тысяч евро. Вторая премия – все пишут фамилию испанца. На финале – полный зал.
Я вам скажу: я недавно проводил мастер-класс в Московской консерватории. Год назад, когда студенты показывали мне свою музыку, я их просто раздолбал. Спросил: «Как вы собираетесь кормить свою семью? Кто купит эту музыку, кому она нужна?» Умозрительная, «рисованная»...
А сейчас две девки меня просто порадовали, показали очень яркие пьесы. Одна первокурсница представила первую часть скрипичной сонаты: я попросил, чтобы сыграли и вторую часть, так мне интересно было, как она раскрутит этот узел.
– Что ж, традиционный вопрос: ваши творческие планы?
– Не люблю говорить наперед. Знаете, как бывает: хочешь мальчика, а родится девочка. Сидеть сложа руки, слава Богу, мне не дают. Заказов много, приходится от многих предложений отказываться, времени не хватает.
– При вашей дисциплинированности вы, наверное, умеете очень рационально распределять время...
– Я же не за столом пишу музыку, я ее выгуливаю, вылеживаю, высыпаю. Лучше всего работается на рыбалке.
– Как можно думать о музыке, сидя над удочкой и думая: «Клюнет – не клюнет?»
– Именно в эту минуту и приходят светлые мысли. Когда Майя вышла за меня замуж, Елена Михайловна Ющенко, жена Юткевича, сказала ей: «Как ты можешь лечь в постель с человеком, у которого в голове одна музыка?» Но Майе, как выяснилось, это нисколько не мешало. Строение мозга такое, все время думаю о музыке. А лучше всего думается на рыбалке. Сейчас поедем встречать Новый год в Литву, в наш дом в Тракае. Надеюсь, озеро уже замерзло: я буду вставать затемно, идти рыбалить, и, надеюсь, ко мне будут приходить хорошие мысли.
Беседовала Гюля Садыхова
– Откуда вы родом, где ваши корни?
– Я родился в Москве. Но «страна отцов» – это маленький город Алексин, на Оке, в 240–250 километрах от Москвы, между Калугой и Серпуховом. Там жил мой дед, он был православным священником. Отец и семеро его братьев – сестер у отца не было – окончили Тульскую духовную семинарию. Получили религиозное образование и служили.
– Но мне говорили, что в ваших жилах течет и немецкая кровь.
– Не поручусь, но жена моя, Майя Михайловна Плисецкая, все время повторяет: «Слушай, ты так любишь порядок во всем, наверное, у тебя предки были немцами». Возможно, по линии бабушки со стороны матери к нам и примешалась толика немецкой крови.
Два брата моего отца погибли во времена репрессий, когда власть преследовала священнослужителей. Мой отец с другим братом остались живы: их предупредили, что ночью за ними придут, и они бежали. Было это в селе Богородицкое Тульской губернии. Отец тогда чудом избежал гибели.
Моя бабушка по отцовской линии была родом из семьи священников, и мама тоже. В то время священникам разрешено было жениться только на девушках из семей священнослужителей, такие были правила. А вот моя бабушка по маминой линии родилась в Петербурге и окончила Смольный институт: ее девичья фамилия была Оболешева. Вот там немецкие корни вполне вероятны: вся русская аристократия так или иначе была породнена с немецкой. Моя любовь к порядку, видимо, объясняется этой немецкой примесью.
Зато по линии другого моего деда я большой революционер, что и спасло в лихие времена нашу семью. Дед сам был беспартийным, но в 1905 году он вел на Москву поезд Ухтомского. В Москве бушевало восстание, и он привел поезд, который спас окруженных жандармами повстанцев. Ему потом дали грамоту, в которой черным по белому написано: «За спасение революционных масс...», и подписал грамоту Калинин. Мамина девичья фамилия Иванова. А деда моего, который вел поезд, звали Иван Тарасович Иванов. Бабушка убежала из своего аристократического дома, влюбившись в Ивана Тарасовича. Говорят, он был неотразим: голубоглазый блондин, красив необычайно, играл на гитаре, пел – и бабушка не устояла, покинула родительское гнездо.
– Поговорим о настоящем: вы живете в Мюнхене уже довольно давно. Не чувствуете себя стесненно в немецкоязычной среде? Уже вписались в мюнхенское окружение? Или все же испытываете ностальгию по Москве?
– На ностальгию совершенно нет времени. Без всякого преувеличения, основное время нашей с Майей жизни мы проводим в самолетах. Бесконечное количество поездок нарастает и нарастает как снежный ком. Но мы пока держимся.
Вот и сейчас: вернемся на одну ночь в Мюнхен, на следующий день улетим. Поэтому сказать, что мы постоянно живем в Мюнхене, нельзя.
Наши мюнхенские друзья – а их у нас очень много – частенько пеняют нам: «Почему вы так редко бываете в Мюнхене?»
В Литве говорят: «Почему вы так редко приезжаете в свой дом в Тракае?» А в Москве вздыхают: «Как, вы уже уезжаете? Почему так мало побыли?»
– Это называется «жизнь артиста».
– Да, могу с приятностью констатировать, что мой день рождения был замечен. Его будут отмечать во многих городах: в Амстердаме, Париже, Хельсинки, Берлине. В Хельсинки уже прошли концерты и мастер-классы. В Академии Сибелиуса устроили трехдневный марафон из моей музыки. Следующий концерт в Хельсинки состоится 1 февраля, в прекрасном зале «Тапиола», дирижировать будет Олли Мустонен.
В Берлине у меня состоялся большой авторский концерт. А 17 января будет еще и чествование. Потом нам предстоит Амстердам, Вильнюс – на Каунас времени не хватает. А 15 февраля пройдет авторский концерт в Париже.
– И кто устраивает концерт в Париже?
– Пьер Карден. В камерном концерте участвуют замечательные исполнители. Например, потрясающий афроамериканский тенор Кеннет Таверн. Абсолютно гениальный, в жизни не слышал такого тенора. Впервые мы встретились с ним на фестивале в Вербье, в Швейцарии: этим летом я был приглашен туда в качестве композитора-резидента. Исполнялось мое сочинение «Век мой – зверь мой» на стихи Осипа Мандельштама, длинное, на целое отделение. Это вокальный цикл для тенора, фортепиано и драматической актрисы, исполняющей роль Анны Ахматовой. Она читает отрывки из дневника Ахматовой, посвященные Мандельштаму.
Сочинение исполнялось в разных странах, тенор в нем всегда поет по-русски. Цикл пели англичанин и американец – русский выговор был идеальным, никто не верил, что поют иностранцы, потому что в изданном экземпляре есть транслитерация русского языка и перевод по-английски. На рояле обычно играет Володя Ашкенази.
А роль Ахматовой исполняется всегда на языке той страны, где это происходит. В Германии – по-немецки, в Англии – по-английски. Во Франции дневник читала Мари Барро, в Англии – Ванесса Редгрейв, в Вербье – Марта Келер. А в Париже роль Ахматовой 15 февраля исполнит Жанна Моро. И уж конечно, раз это устраивает Пьер Карден, на концерт придут все снобы Парижа.
В этом же концерте шведский скрипач Ульф Валлин исполнит мою «Эхо-сонату» и «Балалайку», а на рояле сыграет шведский пианист Роланд Пентимен. С ним мы в четыре руки сыграем мое новое сочинение «Романтический дуэт». Длится 22 минуты. Только что в Москве я играл «Дуэт» с Катей Мечетиной.
– Регулярно на рояле занимаетесь?
– Нерегулярно, конечно, но перед концертом немножко занимаюсь.
– Почему ваше 70-летие отмечалось далеко не так широко, как ваше 75-летие?
– Потому что пять лет назад фестиваль делал один человек, Александр Краутер, а сейчас проведением фестиваля занимается несколько организаций. Инициатива его проведения принадлежит Московской филармонии, там очень хороший, активный директор Алексей Шалашов. Но питерский концерт 26 декабря, на котором прозвучит моя хоровая опера «Боярыня Морозова», устраивает как раз Краутер: он сейчас занимает должность заместителя директора Госконцерта.
В этом году кроме четырех основных концертов, проведенных Московской филармонией, в Москве состоялась масса мероприятий в мою честь и в Консерватории, и в других залах. И там я впервые услышал немало чудесных молодых музыкантов, например скрипача Никиту Борисоглебского. Кафедра профессора Сергея Доренского устроила замечательный концерт, причем все студенты играли мои сочинения наизусть, представляете? Вторую сонату играл японец, Первую – египтянка. Состоялся конкурс училищ и музыкальных школ Москвы на лучшее исполнение моей музыки. И все это организовывали энтузиасты, без малейшего моего участия: клянусь, я не ударил и палец о палец для организации своего юбилея – вот что особенно приятно.
Конкурс длился несколько дней. Мы с Майей были на финале в Большом зале Консерватории. Играли дети разных возрастов – от пятилетнего «клопа», который замечательно исполнил «Русские перезвоны», до уже взрослых студентов. Литовка из Гнесинки играла наизусть «Концертную сонатину». Новая пьеса, я ее слышал в исполнении известных пианистов, и все играли по нотам. А она играла без нот!
Я потом поднялся на сцену, спрашиваю: «Как долго учили?» Она говорит: «Полторы недели».
– Так вы же сами недавно говорили, что у нынешних молодых голова устроена иначе и логика по-другому работает. Поэтому они воспринимают вашу музыку легко и органично. Налицо некая эволюция музыкального мышления: новая генерация исполнителей мыслит интенсивнее, схватывает быстрее. Может быть, это означает, что в XXI веке Шенберга и Веберна скоро без усилий воспримет и широкая публика...
– Но мое мнение относительно авангарда не поменялось. Был я в ноябре в Афинах в качестве председателя жюри композиторского конкурса имени Димитриеса Митропулоса. Все происходило в их главном филармоническом зале, в центре города. Нам бы в Москве такой! Это был уже третий конкурс. На втором в жюри председательствовал Джордж Крам, на первом – Лучано Берио. Так что, сами понимаете, уровень задан был очень серьезный.
Я предупредил, что смогу приехать только к третьему туру. Они согласились. Летим с Майей в Афины, и я в самолете ей говорю: «Майя, завтра – финал конкурса. Я знаю, ты не любишь авангардной музыки, но прояви интеллигентность, потерпи».
Конкурс был анонимный, на первых турах все партитуры шли под девизами. На третьем туре отобрали шесть сочинений для голоса с оркестром и вскрыли конверты с именами. На два часа дня назначили генеральную репетицию. Всем членам жюри раздали партитуры, сидим, слушаем. Должен сказать, я был поражен: ни одного авангардного сочинения, ни одного минималистского! Прекрасная музыка, интересная, она меня увлекла. И заметьте, нескольких членов жюри я знал лично, двое из них – отчаянные авангардисты. И они же сами без моего нажима, без скандала отобрали музыку совсем не авангардную.
Первое тайное голосование: «Есть ли у нас претендент на первую премию?» Все единогласно отвечают: «Есть». А премия немаленькая – 10 тысяч евро. Вторая премия – все пишут фамилию испанца. На финале – полный зал.
Я вам скажу: я недавно проводил мастер-класс в Московской консерватории. Год назад, когда студенты показывали мне свою музыку, я их просто раздолбал. Спросил: «Как вы собираетесь кормить свою семью? Кто купит эту музыку, кому она нужна?» Умозрительная, «рисованная»...
А сейчас две девки меня просто порадовали, показали очень яркие пьесы. Одна первокурсница представила первую часть скрипичной сонаты: я попросил, чтобы сыграли и вторую часть, так мне интересно было, как она раскрутит этот узел.
– Что ж, традиционный вопрос: ваши творческие планы?
– Не люблю говорить наперед. Знаете, как бывает: хочешь мальчика, а родится девочка. Сидеть сложа руки, слава Богу, мне не дают. Заказов много, приходится от многих предложений отказываться, времени не хватает.
– При вашей дисциплинированности вы, наверное, умеете очень рационально распределять время...
– Я же не за столом пишу музыку, я ее выгуливаю, вылеживаю, высыпаю. Лучше всего работается на рыбалке.
– Как можно думать о музыке, сидя над удочкой и думая: «Клюнет – не клюнет?»
– Именно в эту минуту и приходят светлые мысли. Когда Майя вышла за меня замуж, Елена Михайловна Ющенко, жена Юткевича, сказала ей: «Как ты можешь лечь в постель с человеком, у которого в голове одна музыка?» Но Майе, как выяснилось, это нисколько не мешало. Строение мозга такое, все время думаю о музыке. А лучше всего думается на рыбалке. Сейчас поедем встречать Новый год в Литву, в наш дом в Тракае. Надеюсь, озеро уже замерзло: я буду вставать затемно, идти рыбалить, и, надеюсь, ко мне будут приходить хорошие мысли.
Беседовала Гюля Садыхова
