«России не до культуры»
Искусствоведу Татьяне Юрьевой в современном изобразительном искусстве не хватает личности, эмоций, ума и гражданственности
По её инициативе с помощью первого мэра Петербурга Анатолия Собчака в 1990-м был создан Центр искусств им. С.П. Дягилева, местом обитания которого изначально стал Мраморный дворец. Татьяна Семёновна шутит: «Мраморный мы взяли без боя». В ещё действующем там Музее В.И. Ленина начали экспонировать художников, которые никогда не имели выставочных площадей в своём отечестве. Что само по себе было и грандиозно, и невероятно.
Когда одна досужая журналистка написала, что Юрьева придумала Дягилевский центр лёжа на диване, она была недалека от истины. Татьяне Юрьевой не дали защитить докторскую диссертацию в Академии художеств, и она «ушла в пустоту»…
– Татьяна Семёновна, и всё же докторскую вы защитили…
– Художники народ сложный, нервный, с амбициями, но, общаясь с ними, я набиралась ума и знаний невероятными темпами. Да, докторскую защитила. Для чего? Чтобы «уважали».
– Тема защиты?
– «Портрет в американском искусстве XVIII–ХХ веков».
– Классическое искусство?
– Не только. Я писала и об Энди Уорхоле и на защите в связи этим получила массу замечаний. Мой любимый профессор Моисей Самойлович Каган (известный российский философ и культуролог. – Прим. ред.) иронизировал: «Видно, Татьяну Семёновну обаял Энди Уорхол».
– Теперь вы (извините, чтобы чего не забыть, читаю по бумажке) доктор искусствоведения, директор Музея современных искусств имени Дягилева СПбГУ, член Союза художников, заслуженный деятель искусств РФ…
– …профессор кафедры междисциплинарных исследований и практик в области искусств факультета свободных искусств и наук СПбГУ. 12 лет тому назад я пришла в Смольный институт свободных искусств и наук, созданный совместно с Бард-колледжем (США), который позже был преобразован в факультет свободных искусств и наук. Я разработала принципиально новые программы, сейчас читаю четыре курса: «Двадцатый век в лицах», «Ведущие музеи мира», «Искусство ХХ века» и «Америка и Россия: XVIII–ХХ века». Сегодня я окружена талантливыми молодыми и не очень молодыми преподавателями и бесконечно ценю творческую атмосферу на одном из лучших факультетов СПбГУ. Деканом факультета стал Алексей Леонидович Кудрин.
Я хотела, чтобы в нашем Университете был художественный музей, и он появился после передачи в дар коллекции Дягилевского центра искусств Университету. К сожалению, до сих пор проблем много, и развитие начатого пять лет назад теперь зависит от руководства Университета. Музею нужны помещения, средства для развития. Я много работаю с молодыми, помогаю как могу.
– Искусствовед берёт на себя ответственность очень серьёзную, когда пишет о художнике, даёт оценку, даже когда просто высказывает своё мнение.
– Я не знаю, чьё мнение сейчас важно для художников. Это во-первых. А во-вторых, художники сейчас чаще заняты собственным продвижением, чем чтением критиков, они стали достаточно прагматичными. Энди Уорхол говорил: не бывает некоммерческих художников. Я никогда не считала, что художники обязаны голодать. Боже упаси! Я, правда, работаю с художниками, которые востребованы музеями, причём западными. Мы, сотрудники университетского музея, делаем свою скромную работу, но произведения людей, которых мы поддерживаем, попадают и в Метрополитен, и в Гуггенхайм.
– Дети мечтают стать артистами, художниками, писателями. Я не думаю, что есть такие, кто мечтает стать литературоведом, искусствоведом, театроведом… Существует расхожее мнение, что театроведами, литературоведами, искусствоведами становятся несостоявшиеся артисты, писатели, художники.
– Я никогда не рисовала. Хотя мне мои художники говорят: пора бы холстик загрунтовать.
– Так как же становятся искусствоведами?
– В моей биографии всё абсолютно случайно. Я должна была поступать на исторический факультет Университета – пойти по папиным стопам. Но в мае родители пошли в гости, где были исключительно преподаватели Академии художеств. И они сказали отцу: «Ну что ты, какой исторический?! Её надо к нам в академию». Родители вернулись домой и говорят: «Будешь поступать на искусствоведческий». Я отгуляла выпускной бал, и на следующий день меня завалили книжками по искусству. Все выпускники отдыхают, а я готовлюсь к экзаменам. Первый, и сейчас помню, был 4 июля. Поэтому никакого времени на подготовку у меня не было, но я была способная, в Эрмитаж и Русский музей ходила регулярно.
– И сопротивления родительской воле не было?
– Нет, мне было не до сопротивлений. У меня в аттестате тройки по физикам и математикам, но мои сочинения читали ещё несколько лет. Я поступила.
Я очень долго никому не говорила, кто мои родители, и не пользовалась никогда связями. Меня воспитали так, что жизнь свою я должна сделать сама. Я пожаловалась папе: «Ну вот, у мамы какой гардероб, а я хожу в одной юбке, в одном свитере!» Папа сказал: «Вырастешь, сама себе всё купишь!»
– Татьяна Семёновна, назовите, пожалуйста, родителей.
– Папа – Выгодский Семён Юльевич. Доктор исторических наук, профессор ЛГУ. Он защитил докторскую в 45 лет, с пятого раза.
– Что же в ней было такое, что пришлось защищать пять раз?
– А ничего. Он сам! Учёный с блестящим будущим. Красивый и умный. И определённый пункт в анкете. Ему говорили: «Ничего, ничего, что вы так проходите в доктора. В академики вы пройдёте сразу». Книги Выгодского до сих пор стоят на полках учёных, которые занимаются историей внешней политики.
– А мама?
– А мама – Елена Константиновская. Маму обожал весь город. У неё были знаковые романы. Первая любовь – Шостакович.
– Софья Михайловна Хентова о ней пишет в книге «Женщины в жизни Шостаковича»?
– Да, Хентова написала. Она опубликовала письма Дмитрия Дмитриевича к маме, по её завещанию. Образ мамы есть у Хемингуэя в романе «По ком звонит колокол». Мама была переводчиком у самых известных военачальников, знала пять языков. Она долгие десятилетия была заведующей кафедрой иностранных языков в Консерватории.
А папа был простой-простой, он из Харькова. В 15 лет на его плечах осталась мама, сестра – отец погиб в шахте. Папа разгружал вагоны, чтобы заработать. Был бы у него сын, а не дочь, он и его бы послал вагоны разгружать.
А мама была вся в кринолинах, лучше всех одевалась в нашем городе, шила на заказ у лучших портних Ленинграда. И при этом была мужественна в разных жизненных обстоятельствах. Она в числе первых женщин, награждённых орденом Красной Звезды. Когда посадили её отца, моего дедушку…
– Дедушку назовите, пожалуйста.
– Евсей Евсеевич Константиновский. Он был директором завода «Русский дизель», одним из первых, кто оказался в ГУЛАГе, там и умер. Маму выгнали из комсомола и арестовали. Девочка, совсем ещё девочка, сказала какому-то большому военному начальнику: «Я поеду в Испанию, но вы мне дайте слово, что освободите отца». Большой военный начальник понял, что она от отца не отречётся, и предупредил: «Вы понимаете, что в Испании идёт война, что там стреляют?» – «У вас будет на одну дочь врага народа меньше!» Он её тут же послал. В Испанию.
– Вернёмся к искусству. Вы сказали, что помогаете молодым, помогаете, как я понимаю, и выставляться.
– Есть художники, которые считают, что вообще, кроме них, никого не надо выставлять. Что надо выставлять только признанных, только известных. Это не так. Нельзя быть привязанным к пяти художникам и только их выставлять. Надо дать возможность молодым увидеть себя со стороны. Может, они от этого станут только лучше. Нет с рождения загубленных художников! Я не хочу в позу мэтра становиться и заявлять: вы ещё недостойны выставляться! Это самое ужасное. Хотите скажу, что ушло из искусства? Чего мне сейчас не хватает? Личности. Эмоций. Ума. Гражданственности. На «Балтийских биеннале» мы пытались ещё зафиксировать эти моменты. А в принципе этого исчезновения быть не должно, потому что мир очень напряжённый, больной, а искусство должно так или иначе отвечать на какие-то вопросы. Что я говорю! Искусство вообще никому ничего не должно! Перед кем был ответственен Пикассо? Только перед собой! Но он ненавидел фашизм и написал «Гернику». Свой приговор фашизму вынес и Дали. Художник делает своим искусством мир либо лучше, либо хуже. Следует об этом не забывать.
– В России сейчас…
– …России сейчас не до искусства, не до культуры. Мы должны всё это понять! Век такой! Время такое! Америке тоже два столетия было не до искусства. Зато какой мощный скачок сделан в конце ХIХ века и потом, во второй половине ХХ века!
– Не придётся ли сто лет спустя России жалеть, что в наше время были замечательные художники, а они ушли или в никуда, или в западные галереи, в частные собрания?
– Да и замечательно! Кандинский ушёл в западные галереи и там вовсю присутствует. Благодаря этому мир узнал русский авангард, чего ж тут плохого?! Слава богу, Малевича в Голландии сохранили. Наши художники, и мои любимые в том числе, есть в уникальных собраниях Эрмитажа и Русского музея. Если наши с вами потомки будут знать их имена, значит, будет о чём жалеть. Если не будут знать, так и жалеть-то не о чём.
Беседовал Владимир Желтов
