У меня был друг…

До сих пор язык не поворачивается говорить о нём в прошедшем времени. Во время прогулок по даче кажется, что он вот-вот покажется из-за угла и радостно пойдёт мне навстречу своей мягкой и, я бы сказал, аристократической походкой.

Откуда в нём взялся этот природный аристократизм – сие есть тайна великая. Родился он в самой обычной семье из числа тех, про которые иногда любят походя бросить высокомерную фразу: «Без рода и племени». Папу и маму почти не знал – его подкинули совсем маленьким в один из деревенских домов, поэтому, можно сказать, он вырос сиротой. 

Отрастил колючки и «толстую кожу»? Затаил в своём сердце злобу на весь человеческий род? Нет, это явно не про него – я не встречал никого, кто с такой любовью, теплотой и благодарностью относился бы к людям. Всех, кто его окружал, он готов был одарить вниманием и заботой – без него не обходились ни дни рождения, ни поминки, ни просто дружеские посиделки. К незнакомцам вот только относился с настороженностью, но, обладая богатейшей интуицией, быстро находил подход к случайному собеседнику, видя в каждом, даже самом заблудшем человеке Личность. 

К кому можно было пойти в минуты сомнения? Ну, конечно, к моему дачному другу! Он всегда внимательно выслушает, вникнет в суть, а затем обязательно поможет нащупать в житейской темноте ту спасительную нить, потянув за которую можно распутать хоть гордиев узел. Это был мастер дружеского совета? Нет, нельзя так сказать – во время наших бесед он, как правило, молчал, но его молчание было красноречивее многих мудрых слов.

Чаще всего мы просто сидели рядом и каждый занимался своим делом: я пролистывал томик Тютчева или Пастернака, а он рассеянно глядел в окно или тихонько напевал любимые песни. Поэзию и философию он не любил, о геополитическом будущем мира не спорил, в полемику между западниками и славянофилами не вдавался. Но один только взгляд добрых и мудрых глаз мог творить чудеса. 

Кстати, о чудесах. Мой друг обладал поразительной способностью, которую я не встречал даже у профессиональных врачей, включая седовласых кандидатов наук. Он всегда интуитивно распознавал больное место, осторожно к нему прикасался, и – о чудо! – боль как рукой снимало. Неудивительно, что лечиться к нему ходила вся наша семья – благо он в силу своей поразительной, не свойственной селянам внутренней тактичности никому не отказывал в помощи.

К сожалению, то, что мы дарим другим, нам самим чаще всего и не хватает. Поэтому сапожник нередко оказывается без сапог, скрипач – без скрипки, чадолюбивая женщина – без детей, а врач – без здоровья. Судьба жестоко обошлась и с моим другом-врачевателем: у него обнаружили рак брюшной полости. На операцию мы ехали вместе на такси, я рассеянно смотрел по сторонам и, увидев из окна вывеску «Ритуальные услуги», сразу почувствовал неладное.

Вскоре мы добрались до клиники. В страхе я принялся его утешать: «Не переживай, дружище, поставим тебя на ноги». Он ничего не сказал, а только посмотрел на меня, и в его взгляде читалась смесь тревоги и смиренного приятия своей участи. Как будто в тот самый момент он понял об этой жизни то, что не прочитаешь ни в одной книге. 

– К сожалению, здесь сделать уже ничего нельзя, – будничным тоном привыкшего к горю человека сообщил мне врач, выйдя из операционной. 

…Не хочется загадывать, но, я думаю, у нас в ближайшее время вряд ли хватит духа завести другого кота.

 

Михаил Тюркин, обозреватель «НВ»