Все мы немножко Маяковские
Если уж в прошлом году 120-летие со дня рождения Владимира Маяковского особо не прогремело, то от нынешнего 19 июля тем более ждать нечего. Однако талант и загадка Маяковского слишком масштабны, чтобы его забыть.
В монографии Бенгта Янгфельдта «Ставка – жизнь», которая вышла пять лет назад, перечислены и любовницы, и доходы Маяковского, но остаются открытыми многие элементарные вопросы. Как мог Маяковский, распявший себя «на каждой капле слезовой течи», воспевать революцию – половодье слёз и крови? Как он мог дружить с убийцами и провокаторами из ЧК, вступать в наглую богадельню РАППа? Что за сила держала его в рабской зависимости от Лили Брик? И оказывается, ответ можно найти в самом что ни на есть советском «огоньковском» собрании сочинений 1968 года, я имею в виду проповедь «Будетляне», впервые опубликованную в декабре 1914-го: «История на листе, длиной от Кронштадта до Баязета, кровавыми буквами выписала матери-России метрическое свидетельство о рождении нового человека». «Общность для всех людей одинаковой гигантской борьбы, уничтожившей на сегодня и мнения, и партии, и классы, создала в человеке шестое чувство, чувство, что ваше биение, даже помимо воли, есть только отзвук миллионно-людных ударов сердца толпы».
Вот ещё когда Маяковский мечтал каплей литься с массами!
«Сознание, что каждая душа открыта великому, создаёт в нас силу, гордость, самолюбие, чувство ответственности за каждый шаг, сознание, что каждая жизнь вливается равноценной кровью в общие жилы толп, – чувство солидарности, чувство бесконечного увеличения своей силы силами одинаковых других». Эта зачарованность грандиозным и вовлекла поэта в революцию. Но человек, который всерьёз обращается на равных к векам, истории и мирозданью, обречён с особой остротой ощущать свою микроскопичность: если бы Бог, «Млечный Путь перекинув виселицей», и в самом деле «вздёрнул» поэта, бедного Владимира Владимировича не разглядеть было бы ни в один сверхмощный телескоп. Потому-то участие в грандиозных исторических событиях служит наилучшей после религии экзистенциальной защитой, спасительным допингом.
Однако предельная концентрация сил, а следовательно, и власти требовала не соучастников, но исполнителей; решиться же на оппозицию означало остаться без психостимулятора. Так что лучше всех понял причину самоубийства Маяковского другой обожатель грандиозности – Троцкий: если любовная лодка разбилась о быт, «это и значит, что «общественная и литературная деятельность» перестала достаточно поднимать его над бытом, чтобы спасать от невыносимых личных толчков».
А Лиличка? Ведь ему, в сравнении с кем был маленьким и Великий океан, требовалась любимая, которая не уместилась бы в крохотное небо, а Лиля вроде бы вполне умещалась в ванну и в «автомобильчик» …
Чем же она его брала? Во всех своих романах он стремился брать сам – не деньгами, разумеется, а преданностью: «ненасытный вор» в его душе требовал всё новых и новых подтверждений его значимости, что было неизбежной расплатой за претензии на недоступную смертным грандиозность. Именно мучительное чувство несоответствия своему замаху делало его столь зависимым от чужих мнений. Он боролся с позорной слабостью показной хамоватостью, и всё равно его тяжко ранили самые обыденные унижения. Маяковский мог крыть людей последними словами, однако тут же признавался, что готов отдать и само своё бессмертие за слово ласковое, человечье, а Лиля совершенно не нуждалась ни в чьих словах. Поэтому и привязанность к Лиличке была для него наркотической зависимостью, утишавшей другую зависимость – уже не от мироздания, а от мира.
А с другой стороны, все мы немножко Маяковские, нам тоже в глубине души хочется быть открытыми великому. Если глядеть по верхам, мы желаем только стабильности – дочка, дачка, водь и гладь. Но если нас окончательно лишить прикосновенности к историческому творчеству, один бог или дьявол знает, что мы можем учудить, на какие наркотики подсядем!.. Мы ведь все богодьяволы.
Александр Мелихов, писатель, заместитель главного редактора журнала «Нева»
