Все возникает в режиме сна
В Мариинском театре в рамках фестиваля «Звезды белых ночей» состоялась премьера оперы «Аида»
От Даниэля Финци Паска в Мариинском театре ждали многого. И дождались: его «Аида» не похожа ни на одну «Аиду» в мире. Она вообще не похожа на оперный спектакль.
Собственно, это и не спектакль вовсе: это сон, видение, странная фантазия на темы любви, смерти и прощения. И окрашена она вовсе не в жаркие цвета пустыни, но в холодные струящиеся тона воды и неба: синий, голубой, фиолетовый. Опалесцирующий полумрак сцены; красивые светящиеся сосульки, свисающие над черным квадратом подиума; бликующий, танцующий, стекающий по каплям вниз и вновь взмывающий вверх по трубкам свет, живущий своей особой жизнью. Свет в спектакле тоже придумал Паска в содружестве с членами команды Алексисом Боулсом и видеодизайнером Роберто Виталини. А фантазийные костюмы, словно заимствованные из разных эпох, стилей и стран, – художница по костюмам Джованна Буцци.
Жрецы обряжены в желтые балахоны и кривоватые гуцульские шапки с высокой тульей. Выше всех – шапка у верховного жреца Рамфиса (его партию прекрасно провел Юрий Воробьев). Властная Амнерис предстает в образе гордой белокурой римлянки; в платиновом парике блистательная Екатерина Семенчук неожиданно напомнила статью и обликом молодую Быстрицкую. Радамес (Август Амонов) разгуливает в многослойных серебристо-белых одеяниях. Аида (Екатерина Шиманович) – в ниспадающем мягкими складками терракотовом платье. Ее отец, эфиопский царь Амонасро, – в синем свободном халате и рубахе голубого атласа – так одевались баи в Средней Азии века полтора назад. И надо сказать, наряд смотрелся на фактурном Умерове как родной. Спел он партию весьма достойно: благородно, веско, хотя голосу его хотелось пожелать большей звучности и тембрального «мяса».
Чистые, звонкие цвета костюмов создавали яркие визуальные акценты в мягком полумраке сцены. Стены были наглухо обтянуты черным, на этом фоне особенно рельефно смотрелся хор в белом. Паска не только не считает нужным смягчить условность оперного действа, напротив, он всячески подчеркивает эту условность, выстраивая на сцене затейливую игру, с элементами карнавала и даже ритуала. Хор то и дело превращается в наблюдателей за театральным представлением. Это «публика» и одновременно – участники театральной игры.
С дробным стуком рушились один за другим плоские фигурки деревянных солдатиков: войско фараоново пало прямо во время диалога жреца с Радамесом, и поверженных спешно унесли со сцены. Пленных эфиопов маркировали разрисованные коробки с ушками-ручками: хор будто чашки и кастрюльки на головы надел. Но удивительнее всего выглядела процессия юных дев, украшенных широкополыми белыми шляпками чеховской поры. И самой красивой была шляпка принцессы Амнерис: ее широчайшие поля и тулья были усеяны лепестками роз, и оттого шляпка казалась слегка мохнатой.
Но главное в спектакле не костюмы и не свет, взятые по отдельности. А некое слитное, целостное ощущение поэтичности, сумеречной мечты – нечто атмосферное, что рождает совокупность элементов. Все возникает в режиме сна. Гонец, несущий дурные вести, появляется как архангел Гавриил: весь в черном, за плечами колеблются два могучих крыла. Именно после сообщения, что «эфиопы прорвались», началась военная истерия. Грянули лихорадочно-возбужденные хоры, нагнетающие патриотический угар, полные исступления и жажды крови. «Вернись с победой к нам!» – таков последний клич, обращенный к военачальнику Радамесу. К нему безотчетно присоединяется и Аида, дочь эфиопского царя. Такова сила гипнотического воздействия охваченной военным угаром толпы. Этот момент подавления воли отдельной личности волей толпы очень точно подмечен и проартикулирован Верди. Паска, известный пацифист, предпочитающий радоваться жизни и восторгаться добру и свету, ужасается тому, что делает с людьми война. И в «Аиде» изо всех сил пытается транслировать простую мысль: «Люди, не убивайте друг друга! Мир и любовь – ценности на земле!»
В финале, когда на замурованных в склепе Радамеса и Аиду опускается тяжелый, глухой короб, происходит примирение всех со всеми. Под звуки «небесного» дуэта «Прости, земля…» души возлюбленных уносятся в горние выси. А жрец Рамфис, фараон, Амнерис просят у них и друг у друга прощения: без слов, жестами, прикладывая руку к руке. Последние слова страдающей Амнерис – почти шепот: «Pace… Pace…» («Мир… Мир…») Очень часто эти слова – последние в опере – тонут в оркестре, выносятся как бы «за кадр», не подчеркиваются. Но Паска их подчеркнул сугубо: и мизансценой – Амнерис на первом плане, и экспрессией интонации. Потому что в этом слове, как в зерне, содержится главное, сверхсмысл, что вложил в эту оперу Верди. И что хотел донести режиссер в «Аиде», которая не похожа ни на какую другую «Аиду» в мире.
Совершенно в ином стиле вел спектакль Валерий Гергиев: в его интерпретации это была самая могучая, масштабная и грандиозная музыка, с невероятным разворотом кульминаций, небывалыми эффектами и громовым оркестром. Дирижер ничуть не сдерживал себя, напротив, нагнетал звучности, краски, контрасты. Торжественные шествия, пафос и чеканные ритмы маршевых хоров воодушевляли необыкновенно: триумфальные фанфары звучали светло и празднично, трубы возглашали маршевую тему с двух балконов. И это несовпадение видимого и слышимого, контрапункт двух мощных художественных высказываний на одну тему неожиданно добавили спектаклю живости, энергии и объема. Не думаю, что без пламенного гергиевского оркестра, без этого безумного драйва, что хлестал из оркестровой ямы, театральный стиль Паска показался бы столь интересным и нескучным на территории оперы. Эти двое явно нашли друг друга и, судя по всему, остались довольны совместной работой.
Гюляра Садых-заде, музыковед
