Планета

«Этим бесам не удалось поссорить наши народы»

11 декабря

 

Ведущий грузинский философ современности Заза Шатиришвили рассказал «НВ», почему он считает Михаила Саакашвили большевиком и как выйти из тупика, в котором оказались российско-грузинские отношения

Он обладает фантастической эрудицией, читает на древнегреческом Платона и Аристотеля, цитирует в оригинале Руставели и Пушкина, Гомера и Пастернака. В нём причудливым образом сочетаются эмоциональность и рациональность, неиссякаемое человеческое обаяние и научная строгость, лёгкий нрав и глубина мысли. Знакомьтесь: Заза Шатиришвили, один из ведущих философов, культурологов и литературоведов современной Грузии.

Ученик прославленного грузинского мыслителя Мераба Мамардашвили, он читает лекции в Чикагском университете и в Институте общественных дел в Тбилиси, который долгое время возглавлял нынешний президент Грузии Георгий Маргвелашвили. В одном из уютных тбилисских ресторанов известный философ поделился с корреспондентом «НВ» своими мыслями о родстве и взаимном влиянии грузинской и русской культуры.

– Батоно Заза, вас называют учеником Мераба Мамардашвили. Каким он был человеком и учителем?

– Когда я впервые услышал Мераба, мне было 18 лет. Я учился на втором курсе филфака и занимался древнегреческим языком и латынью. Мамардашвили в то время только-только вернулся в Тбилиси из Москвы, откуда его «ушли», и читал свои знаменитые лекции о Прусте. Его выступления были наполовину разрешёнными, но на них рвалась совершенно разношёрстная публика – начиная с известных учёных и заканчивая молодёжью.

Общение с ним происходило очень просто – мы, простые грузинские парни, подходили к нему, задавали вопросы. А он иногда приглашал нас в гости или в ресторан – там мы беседовали о философии и культуре. Особенно мне запомнился один наш разговор. Мераб говорил о европейском авангарде и модернизме и сравнивал Пруста с Кафкой, Джойсом и Андреем Платоновым. А я в то время обожал Томаса Манна. Набравшись смелости, я подошёл к нему после лекции и спросил: «Почему вы ничего не говорили о Манне? Разве он не модернист?» Мераб посмотрел на меня пристально и сказал: «А вы знаете, что он сделал в «Докторе Фаустусе»? Вывел главного героя этаким салонным демоном!» Я ничего не мог возразить и ужасно расстроился. Он увидел мою досаду и начал утешать: «А вот его рассказы мне очень нравятся, особенно «Смерть в Венеции».

После того разговора к Томасу Манну я охладел. Правда, Пруста так и не полюбил. Зато с лёгкой руки Мераба проникся Андреем Платоновым – тогда как раз вышел весь «Чевенгур», который стал одним из трёх-четырёх сильнейших литературных потрясений в моей жизни. А ещё я влюбился в стихи Мандельштама, которые он высоко ценил и часто цитировал.

– Согласитесь: на лекции по философии студенты обычно ходят из-под палки. Но почему каждое выступление Мамардашвили становилось событием? За что его прозвали Сократом ХХ века?

– С греческим мудрецом Мераба кто только не сравнивал, но особенно колоритно, по-моему, получилось у Жана-Пьера Вернана. Этот французский философ знал его довольно близко. Однажды он сказал о нём такую вещь: «Всю свою жизнь я занимался античностью и Сократом. И вдруг я увидел его перед собою живьём».

Пожалуй, именно на лекциях в Мерабе чувствовались особенно его сократические черты. Великим оратором он никогда не был и иногда говорил весьма косноязычно. Но когда он выступал, мы не могли оторвать от него глаз. На минуту могло показаться, что Мераб ушёл в сторону, а потом появлялась какая-то интересная зацепка, и мысль начинала двигаться по совершенно неожиданной траектории. А ещё мне запомнилась одна его дерзкая выходка. Мераб вёл свои причудливые мыслительные линии и вдруг остановился. В зале повисла тишина. Тогда он произнёс: «Не могу связать», развернулся и ушёл. Этот поступок достоин не только Сократа, но и настоящего дзэн-буддиста!

Наверное, я скажу банальность, но Мамардашвили стал великим философом, потому что говорил не как книжник и фарисей, а как власть имущий. Он говорил от себя. Каждое его слово подкреплялось богатейшим духовным и жизненным опытом. Но когда люди общались с ним лично, он не был таким открытым, как во время выступлений. «На лекциях я обнажаюсь», – любил он повторять. Мераб не очень любил салонные беседы и дружеские посиделки. Однажды он сказал, что «в дружбе мы защищены, тогда как в любви всегда есть место риску». Ведь дружба – нечто упорядоченное и предсказуемое, а любовь – это хаос, из которого рождается новый мир, и поэтому она так ценна для философии.

– Как жилось Мамардашвили в Тбилиси после Москвы? Ведь в Грузии цензурный гнёт был не такой сильный, как в столице Союза…

– Действительно, на излёте советской власти в Грузии позволялось то, что в Москве было невозможно. По сути, Тбилиси переживал второй после 1920-х годов ренессанс: тут Мераб читает свои лекции, здесь показывают свои фильмы братья Шенгелая и Серго Параджанов, а там ставит спектакли Роберт Стуруа. Что и говорить, культурная жизнь била ключом.

Я хорошо помню, как к нам приезжал Андрей Тарковский и устраивал показ своих фильмов в Доме офицеров. После киносеанса осталось человек тридцать, и мы с ним долго и интересно общались. Я его всегда обожал. Тогда я считал, что Тарковский – великий режиссёр, но Бергман – выше. Однако со временем они в моём личном рейтинге поменялись местами. Знаете, что говорил Кшиштоф Занусси? Кинематограф – искусство молодое, и поэтому оно не успело подарить миру своего Леонардо или Микеланджело. Но я считаю, что мир кино всё-таки дал человечеству настоящего гения – это Андрей Тарковский.

– В русской культуре, особенно в литературе, Грузия и в целом Кавказ играют особую роль. Чем объяснить такую романтическую влюблённость наших поэтов и писателей в этот край?

– Я бы разделял грузинский и кавказский текст в русской литературе. Скажем, Лермонтов посвятил Грузии немало стихов, воспел слияние Арагвы и Куры и древний монастырь Джвари в поэме «Мцыри». Но для него Грузия интересна не сама по себе, а как часть гордого, непокорённого и вечно мятежного Кавказа. Главная тема Лермонтова – это свобода, но свобода не как таковая, а как процесс освобождения, эмансипации. Поэтому свободолюбивые горцы, готовые пожертвовать жизнью ради своей независимости, очень им романтизируются. Недаром он отчеканил о них такой афоризм: «Их бог – свобода, их религия – война».

Грузинская же тема в русской культуре сопряжена с метафорой рая. Интересно, что именно атеист Маяковский, родившийся в грузинском селе Багдади, выразил это с наибольшей определённостью: «Я знаю: глупость – эдемы рай, но если пелось про это, должно быть, Грузию, радостный край, подразумевали поэты».

Впрочем, первопроходцем был, конечно же, не он. Метафора рая применительно к Грузии появилась уже у Александра Сергеевича Пушкина, самого светлого, радостного и гармоничного из русских поэтов. Вспомните его строки: «Мне грустно и легко, печаль моя светла, печаль моя полна тобою». Но где его посетила эта светлая печаль? «На холмах Грузии»! Как человек, увидевший в светлой радости и грусти божественную мудрость, Пушкин стал не только самым русским, но и самым грузинским поэтом.

В ХХ веке по его стопам пошёл Борис Пастернак. Как и для Пушкина, для него главная тема не освобождение, а ощущение радостной сопричастности бытию. Мироздание как подарок. Благодарность Творцу за созданный им мир. В стихотворении «В больнице» он писал: «Мне сладко при свете неярком, чуть падающем на кровать, себя и свой жребий подарком бесценным твоим сознавать». Наверное, поэтому Пастернак посвятил Грузии огромное количество восторженных стихов и переводил на русский произведения грузинских поэтов.

А вот Осип Мандельштам больше тяготел к армянской древности. Хотя он написал гениальные стихи о Грузии («Мне Тифлис горбатый снится») и изумительное по глубине эссе «Кое-что о грузинской культуре», его, как человека с историческим мышлением, всю жизнь притягивала Армения. Армения – это истоки, ковчег, «младшая сестра иудейская». Пастернак же пребывает вне истории, поскольку рай – это не история, а доисторическая эпоха, когда человек свободно созерцал Бога и разговаривал с Ним.

– Что и говорить, если бы не Грузия, русская литература недосчиталась бы львиной доли своих шедевров. А какое влияние оказала Россия на грузинскую культуру?

– В позапрошлом столетии русская культура переживала свой наивысший расцвет, поэтому попадание в её орбиту оказалось для Грузии несомненным благом. Российский романтизм первой половины XIX века оказал колоссальное влияние на романтизм грузинский. Свои лучшие стихи Григол и Вахтанг Орбелиани, Александр Чавчавадзе и Николай Бараташвили создали под впечатлением от произведений Пушкина, Жуковского и Лермонтова. То же самое можно сказать и о начале прошлого столетия – Галактион Табидзе испытал на себе благотворное воздействие Вячеслава Иванова и других поэтов Серебряного века.

Конечно, грузинская культура стартовала намного раньше русской. Шота Руставели писал «Витязя в тигровой шкуре» в те времена, когда Россия ещё только-только складывалась как государство. Но если бы не творчество ваших поэтов и писателей Золотого и Серебряного веков, то мы бы так и остались с одним Руставели. Конечно, это тоже неплохо. Но согласитесь: с Бараташвили, Чавчавадзе и Табидзе грузинская культура выглядит намного богаче. Кстати, наши народы в духовном плане объединяет ярко выраженная литературоцентричность. Но если Россия обогатила мировую культуру в первую очередь за счёт прозы Достоевского, Толстого, Чехова, Тургенева и других своих великих писателей, то Грузия – это страна, где на первом месте стоит поэзия.

– Если наши народы оказали друг на друга столь благотворное влияние, то почему при Михаиле Саакашвили русской культуре, по сути, была объявлена война?

– Это очень интересный вопрос, который ещё ждёт своего осмысления. Да, Саакашвили пришёл к власти под демократическими лозунгами, проводил либеральные реформы и кричал о дружбе с Америкой и Европой. Но по своему мировоззрению и образу действий он и его окружение всегда оставались вылитыми большевиками, которые с помощью насилия пытались затолкать грузинский народ в «светлое будущее». Но если во времена СССР под желаемым образом грядущего понималось построение коммунизма, то в начале XXI века эту нишу заняла евроатлантическая интеграция. Показательно, что при Саакашвили даже вновь возродился чисто большевистский термин «враг народа», а отношения власти с оппозицией напомнили о худших советских практиках. Разумеется, к Европе и европейским ценностям такая политика не приближала нас ни на йоту.

В целом людям из «Единого национального движения» Саакашвили чужда любая культура, будь то русская, европейская или даже грузинская. Грузинскую культуру они вообще презирают, считая Грузию второразрядной страной и мучаясь от комплекса неполноценности. Им так хотелось бы превратить её в Америку! Одного они не могут понять – для этого нужно родиться в Соединённых Штатах. Поэтому-то их настойчивое стремление стать американцами напоминает мне притчу о мыши, которая, возненавидев себя, захотела летать. Тогда она превратилась в летучую мышь. Да, у неё появились крылья, но от этого мышиная сущность всё равно никуда не делась.

Ненависть же к русской культуре у людей поколения «Голоса Америки» проистекает из ненависти к любой культуре. Причём с особой силой они презирают Достоевского – одна «интеллектуальша», близкая к «националам», даже назвала его бен Ладеном. А знаете, откуда это берётся? Достоевский очень ярко описал их в романе «Бесы». В Ленинграде в 1970-е годы была такая байка: решили поклонники поставить памятник Фёдору Михайловичу, но долго не могли выбрать надпись на постаменте. Тогда один предложил: «Давайте напишем: Достоевскому от благодарных бесов». Так вот наши «националы» – это неблагодарные бесы!

– Но, может быть, за десять лет этой «бесовщины» удалось главное – воспитать поколение, враждебно настроенное к русской культуре? Что вы можете сказать как преподаватель?

– Нет, поссорить наши народы им не удалось. В Институте общественных дел Грузии я читаю курс лекций о мировой литературе – от Гомера до Борхеса, от одного великого слепца до другого. И знаете, что говорят студенты? Они подходят и просят меня рассказать им о Достоевском, а многие называют своей любимой книгой «Мастера и Маргариту» Булгакова. Тогда я начинаю шутить: «Не слишком ли много оккупантов мы проходим?» А они на полном серьёзе отвечают: «Мы хотим знать больше о русских писателях!» И в этом я вижу залог нашего будущего примирения.

Да, сейчас отношения между Грузией и Россией находятся в тупике. Но в математике часто происходит такая ситуация: учёные сталкиваются с неразрешимой задачей, потом начинают идти мыслью в другом направлении – и тут их посещает озарение. Я надеюсь, что такое будущее ждёт и российско-грузинские отношения. В конце концов, годы вражды не принесли ничего хорошего нашим народам.

 

Беседовал Михаил Тюркин, Тбилиси – Петербург. Фото Анны Арсеньевой
Курс ЦБ
Курс Доллара США
92.26
0.329 (-0.36%)
Курс Евро
99.71
0.565 (-0.57%)
Погода
Сегодня,
28 мартa
четверг
+11
Облачно
29 мартa
пятница
+9
Слабый дождь
30 мартa
суббота
+10
Слабый дождь