Шемякин. Между Шекспиром и Шиллером
Выдающемуся русскому художнику исполнилось 70 лет
«У Миши была полная свобода!»
Валентина Смирнова, тётя Михаила Шемякина:
– Во время войны мы – мама, сестра Лариса и я – оказались в эвакуации в Свердловске. В июле 1943-го Мишин отец – полковник Михаил Петрович Шемякин, за которым была замужем наша с Ларкой старшая сестра Юля, организовал нам переезд в Москву. К тому времени отчаянного кавалериста Михаила Петровича (мы называли его дядей Мишей) отозвали с фронта, определили на учёбу в Академию Генерального штаба. Ему предоставили в Дурновском переулке в огромной коммуналке комнату метров сорок. В квартире было ещё 19 комнат. Помню, как мы долго шли по коридору, – Шемякины жили в самом конце.
Мишу я вначале услышала: в комнате – дикий плач. Ему только исполнилось три месяца. Кроватка у него была какая-то странная: обыкновенная взрослая, только короче, словно обрубленная, и бортик. А за бортиком – кулёчек, из которого торчало крохотное личико. Миша был смугленький. То ли уже успел загореть, то ли кавказская кровь… Глаза чёрные. Говорю: «Давай познакомимся, Мишенька. Ой, какой у тебя чудесный носик!» Я только поднесла палец к «чудесному носику», Юля мне как даст по руке (мы с дороги, руки немытые) и повела меня к раковине. «А теперь можно». И я от Мишеньки уже не отходила.
Москву ещё бомбили. В Москве тоже голод. Мы с ночи занимали очередь в булочную на Арбате. У Юли скоро пропало молоко, и я ходила в молочную кухню на Гоголевский бульвар. Выдавали три или четыре бутылочки, закрыты они почему-то были не пробками, а ваткой. Мне всё время хотелось есть, и однажды я не удержалась и лизнула из бутылочки. Юля это заметила. Я была сильно наказана, даже побита. Не потому, что лизнула, а потому, что могла привнести инфекцию. Юля сказала: «Я тебе дома буду отливать немножко молока. Мишеньке хватает». Что она и стала делать.
В начале 1945 года, когда ещё не кончилась война, дядя Миша помог нам перебраться в родной Ленинград. Его отправляли на фронт – брать Берлин, а Юля не хотела оставаться в Москве. И мы вернулись на улицу Большая Зеленина. Голые стены, полуразобранный паркет, дырка в небо – пятый, последний этаж. Из мебели – одна табуретка…
После взятия Берлина Шемякина направили комендантом Кёнигсберга, выделили ему особняк на окраине города, богатый, полный скарба. Большой фруктовый сад. Я, Лариса и мама на лето перебирались туда, жили одной семьёй.
Потом для полковника Шемякина настали не лучшие времена. Он в Гражданскую войну служил под командованием Георгия Константиновича Жукова. Однажды даже вынес будущего маршала Победы с поля боя. И верен ему оставался всю жизнь. За что и поплатился. Навестил в конце 50-х опального маршала… После увольнения Михаила Петровича из армии они с Юлей какое-то время жили вместе с нами на Зеленина в 9-метровой комнате. На Зеленина мы с Мишенькой подружились. Мальчик он уже был большой. При всей моей занятости я находила время его выслушать. Перед сном мы шептались – он мне рассказывал свои мальчишечьи похождения.
Вскоре Шемякину предложили две шикарные комнаты в коммунальной квартире на Загородном проспекте. Там Миша и жил до самой эмиграции. А Шемякин-старший с женой развёлся и уехал в Краснодар.
Юля очень рано поняла, что Миша талантлив. Однажды, придя к ним на Загородный, я была ошеломлена: вся стенка, все обои разрисованы! Не то батальная сцена, не то что-то другое – не помню. Я тогда сказала: «Юля, меня бы мама за такие художества убила!» У Миши же была полная свобода. Ему не запрещалось притаскивать в дом какие-то ржавые кувшины, ещё какую-то рухлядь. На даче в туалете он опять же во всю стенку маслом на холсте написал двух гномов, сидящих на горшках. Один в красном колпаке с кисточкой, другой – в синем.
Миша поступил в СХШ, был изгнан. Началась борьба с его инакомыслием. Мишу упрятали в психиатрическую клинику. Он до сих пор считает, что оттуда его выдали Юлии Николаевне под расписку. Какой матери под какую расписку отдадут психически нездорового сына! А ведь Мише, в самом деле, после каких-то процедур электрошоком начинало казаться, что он сходит с ума. Его нужно было спасать. Мама моего мужа Юры была профессором Первого медицинского института и депутатом горсовета, она ездила в клинику, хлопотала. Это она мне сама рассказывала. При Юре рассказывала. Миша этого не знает.
Для меня его эмиграция была неожиданностью. Накануне отлёта Миша был у нас. Он тогда у нас оставил свою резиновую дубинку. Уж не знаю, нападали на него, не нападали, но с дубинкой он не расставался. Какие-то книжки и несколько гравюр к роману Достоевского «Преступление и наказание» оставил. Взял с меня клятву, что никто не будет знать, куда он и что, – ни мой муж Юра, ни его родители. «А дядя Миша?» – «Лясик, придумай что-нибудь сама. Скажи, что я куда-то уехал рисовать и меня долго не будет». Юлия Николаевна была в отъезде. Улетел. Звонит уже из Парижа, чтобы я не беспокоилась. А утром меня вызывают в первый отдел: «Вам ночью звонил Париж?» – «Звонил». – «А кто у вас там?» – «Миша. Племянник». – «А как же анкета?» Мы с мужем работали в институте «Морфизприбор». Я – в отделе научно-технической информации. Институт секретный, закрытый. Анкету обновляли почти каждые полгода. Я сказала правду: «Когда я писала, он ещё не был в Париже».
Я написала в Краснодар письмо: «Михаил Петрович, дорогой, Миша был у меня в гостях. Его отправляют за границу совершенствоваться как одного из лучших. А на сколько времени, мы пока не знаем, но, по-моему, надолго. Вы не беспокойтесь. У меня с ним будет связь, я вам буду сообщать, как у него дела». Миша об этом письме едва ли знает.
У нас с ним не было переписки. Его приятели-художники, кто выезжал за границу с выставкой или по другим делам, потом звонили: «Миша просил передать, что у него всё в порядке». И только когда туда к нему приехала Юлия Николаевна, она стала писать мне письма и посылки посылать.
А потом времена изменились. Шемякин смог приезжать в Россию. Когда в 1991 году приехал устанавливать своего Петра, я была в больнице. Он в больницу не пришёл, но передал огромный букет цветов и комплект фотографий. А когда Миша в 1995 году выставлялся в Манеже, мы уже ходили только в обнимку или за ручку.
Валентина Петровна в лучах славы своего всемирно известного племянника не купается. Живёт тихо, незаметно. В Фонде художника Михаила Шемякина на общественных началах занимается архивом и библиотекой.
Племянник любит обременять тётушку мелкими просьбами. Как-то, возвращаясь во Францию, где ныне проживает, Михаил оставил Валентине Петровне список книжных новинок, которые следовало приобрести для его библиотеки. Из нескольких десятков наименований треть – энциклопедии и энциклопедические словари. Даже при современном книжном изобилии за некоторыми из них пришлось побегать по магазинам, поискать, найти и дотащить (тяжеленные же!) до фонда на Садовую, 11, что для пожилой женщины оказалось делом непростым.
– Я так устала, – признавалась Валентина Петровна, – что не получилось заглянуть под обложки.
Три месяца спустя, когда Шемякин с супругой вновь появились в Петербурге, Валентина Петровна поспешила на Садовую. Племянник встретил её на пороге библиотеки. Он стоял, прижимая к груди толстенную книгу лицевой обложкой к себе.
– Лясик (Лясик – производное от Вали, Ляли. – Прим. ред.), как ты думаешь, почему именно эта книга у меня в руках? – спросил Михаил, загадочно улыбаясь. – Чем она мне может быть интересна?
– Там наверняка твой портрет, на котором ты верхом на лошади, – Валентина Петровна сказала первое, что пришло в голову.
– Портрет мой, конечно, там есть, маленький. Но самое главное, что Шемякин расположился между Шекспиром и Шиллером! И полторы страницы текста – как у того и у другого.
Михаил развернул книгу – это был энциклопедический словарь «500 знаменитых людей планеты»...
«Я не знал, что он такой злодей»
Владислав Сенчуков, художник, преподаватель Санкт-Петербургского государственного академического художественного лицея им. Б.В. Иогансона (бывшая Средняя художественная школа):
– Не тот я человек, который вам нужен. Чтобы рассказать об очень интересном художнике, который считает себя моим учеником, должна быть какая-то затравка, какой-то сюжет. Так вот, ни того ни другого у меня нет. Мне 92 года, я уже многого не помню, не помню подробностей, деталей. К тому же Мишу я знал только как учитель ученика, с которым у меня никогда не было конфликтов. Часто можно услышать, прочитать, что Шемякин человек конфликтный. А у меня с ним не было и не могло быть конфликтов. Просто не было поводов. Может быть, потому, что я никогда не отрицал поиска в искусстве.
Более 60 лет я преподаю в СХШ, сотни учеников, но Шемякина помню. И всё же удивительно не это, а то, что больше чем полвека спустя не я, а он меня нашёл. Я рядовой учитель и к славе Шемякина не примазываюсь. Я знаю: вокруг таких людей, как он, всегда вьются те, кому хочется погреться в лучах чьей-то славы. Миша через кого-то передал мне книгу (Александр Петряков. «Михаил Шемякин. Зазеркалье мастера», книга с автографом: «Моему дорогому и замечательному Учителю и Мастеру…». – Прим. ред.), я поблагодарил, но не стал искать с ним встречи. Затем мне передали приглашение на одно из мероприятий, которые у Шемякина в фонде на Садовой проводятся. Миша произнёс торжественную речь. Он обо мне говорил, надеюсь, искренне, иначе зачем это ему? И весь зал меня приветствовал аплодисментами. За что мне такие почести? Я же не сделал ничего героического. Теперь вы понимаете, почему я так долго избегал нашей с вами встречи?
Можно по-разному относиться к шемякинскому Петру в Петропавловской крепости. Сразу скажу: мне он нравится. Но посмотрите сами: ручки-ножки Петра затёрты до блеска! Если это не успех, тогда что такое успех? Но Миша не сразу пришёл к такому Петру. Он сам рассказывал: «Вылепил я его, смотрю и понимаю: нет образа! Тогда-то и вспомнил о посмертной маске императора, сделанной Растрелли. И всё получилось!»
Он ищет. Большинство новаторов начинают с того, что всё делают безграмотно. А потом говорят: «Я так вижу». А если я «так» не вижу, значит, я слепой! Закон перспективы и все остальные законы искусства никто не отменял. Я с археологами ездил в экспедиции, и на Север, и в Среднюю Азию. Я видел наскальные рисунки – у первобытных художников пропорции соблюдены один к одному! А у многих современных новаторов-экспериментаторов – нет! Если сухо, невкусно, если нет гармонии, как ни назовите направление, в котором вы работаете, – реализмом, авангардизмом, кубизмом, какую ни подкладывайте философию, – ничто не спасёт.
Шемякин постоянно отмечает, что он самоучка: отсюда выгнали, туда не приняли. Что, разве только обученный в школе, в академии может считаться художником? Или учёным? Ломоносов самоучка? Обратите внимание, Шемякин настаивает: экспериментировать можно начинать, только овладев даже не азами – мастерством! Вы считаете, что может быть иначе? Он обязательно опирается на мастеров прошлого. Объёму и масштабу его знаний можно только удивляться. У Шемякина нужно учиться, много лет учиться тем, кто хочет заниматься абстрактным искусством. У него технология! У него живопись многослойная, и все слои работают! В его творчестве есть нечто большее, чем мастерство.
О Шемякине всё время говорят, без конца. И завтра, и послезавтра будут говорить. Он не сходит и не сойдёт со сцены. Притом что одни будут охаивать, другие – восхищаться.
Искусство, конечно же, влияет на взгляды людей, формирует мировоззрение. В искусстве не может быть границ. Границы – даже в искусстве – создают политики. Изменилась общественная формация, меняется и искусство – это правильно?
Когда Миша пришёл к нам в СХШ, сколько ему было – 15, 14 лет? А вокруг него сразу стали толпиться те, кто любит новаторство в искусстве. Запретов на западников уже не было, переборы были, но раньше, до Шемякина. Это же 1957 год, хрущёвская оттепель, прошёл Всемирный фестиваль молодёжи, годом раньше, там же, в Москве, состоялась первая выставка Пикассо. Появился подросток Шемякин, который пропагандирует не социалистическое направление!.. Конечно, кто-то перестраховывался, кто-то держался за кресло…
А потом, когда его осуждали, особенно люди искусства, утверждали, что он делает что-то такое очень вредное нашему обществу, я жалел, конечно: Шемякин такой злодей, что к нему и подходить-то опасно, а я этого не знал!..
досье «нв»
Михаил Шемякин родился 4 мая 1943 года в семье кавалериста Михаила Шемякина (урождённого Файзуллы Карданова) и актрисы Юлии Предтеченской. Отец происходил из древнего черкесского (кабардинского) рода Кардановых. Он рано осиротел и фамилию Шемякин получил от своего отчима.
С юных лет Михаил Шемякин подвергался гонениям: его исключили из Средней художественной школы при Институте живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е. Репина (за «эстетическое развращение однокурсников»), подвергали принудительному лечению в психиатрической клинике, выставки запрещались.
В 1971 году вынужден был эмигрировать из СССР. Сначала жил в Париже, затем в США. В 2007-м вновь вернулся во Францию.
Живописец, график, скульптор, театральный художник. Автор монументальных скульптурных работ (Нью-Йорк, Венеция, Москва, Петербург, Самара). Автор либретто и сценографии к ряду театральных постановок (балеты «Щелкунчик», «Золотой орех» – Мариинский театр и др.). Создал цикл телепередач об искусстве на канале «Культура». Работает над полнометражным мультфильмом «Гофманиада» (студия «Союзмультфильм»).
Лауреат Государственной премии Российской Федерации (1993 г.), Президентской премии (1997 г.). Народный художник Кабардино-Балкарии, народный художник Республики Адыгея, почётный доктор Университета Сан-Франциско, Московского государственного гуманитарного университета и т. д.
