«Я жду, когда мне поставят компьютер»
Американский ученый Павел Певзнер считает, что российскую науку могут спасти только деньги и современная система организации
Возродить российскую науку, не привлекая ведущих западных ученых, особенно соотечественников, уехавших за границу в последнее время, трудно. Год назад правительство объявило о небывалых мегагрантах – по 150 миллионов рублей на три года. На эти средства ведущие ученые должны создать жизнеспособную лабораторию высокого уровня и работать в ней не менее четырех месяцев в году. Среди победителей – Павел Певзнер, профессор факультета компьютерных наук и инженерии Университета Калифорнии (Сан-Диего), директор Центра вычислительной масс-спектрометрии Национального института здоровья (США).
– Павел, вы проработали в США два десятка лет и обе системы организации науки – нашу и американскую – знаете изнутри. В чем различия?
– Для зарубежного ученого российская система выглядит дико: зарплаты ученых крайне низкие, стипендии аспирантов – просто смешные. Поэтому в науку идут те редкие люди, которые не могут без нее существовать, но их все меньше – выжить в современной России нелегко. В стране нет адекватной системы организации науки. К примеру, реактив для эксперимента в области биологии нужно ждать два месяца. За это время эксперимент умирает. В таких условиях науку не сделать. В развитых и развивающихся странах наука и образование – серьезный бизнес, один из самых больших сегментов экономики. Соответственно, наука хорошо финансируется, поэтому туда приходят самые талантливые. И еще одна принципиальная разница: в Америке сложился класс профессиональных научных администраторов, и науку там, как правило, делают люди, которые не занимают высоких постов, а в России понятия административной и научной карьеры часто совмещены.
– В нашей стране такое количество академиков, что многие уверены: фундаментальная наука в России по-прежнему на высоком уровне. Да и сами ученые высказываются в том духе, что, мол, все мы Кулибины и Левши, только денег дайте...
– Не берусь судить о физике и математике, где российские ученые традиционно были сильны, достаточно вспомнить всемирно известных петербуржцев Жореса Алферова и Григориия Перельмана. Но вера в то, что в России живут лучшие в мире программисты или генетики, сродни вере в то, что лучшие в мире портные живут в Жмеринке. Моя наука – биоинформатика – сложилась на основе биомедицины и компьютерной науки (computer science). Сегодня это две царицы Кремниевой долины, самые важные дисциплины в сфере модернизации и новых технологий. Россия в них – глухая провинция. Все разработки в этой области, в том числе новые технологии для чтения геномов, ей придется покупать. Потому что, несмотря на обилие академиков, ученых с мировым именем в этих областях в России фактически нет.
– Что же заставило вас вернуться в страну, которая в вашей научной области так провинциальна?
– Все ученые чуть-чуть авантюристы. Кроме того, русская земля богата талантами. У вас готовят сильных магистров, как, например, в Санкт-Петербургском академическом университете Жореса Алферова. Вот только, жаль, российская система не знает, что делать с ними дальше. Зачастую они попадают в руки посредственных профессоров и превращаются в посредственных аспирантов. Я набрал команду очень талантливых ребят от 23 до 28 лет. Мне интересно поработать с ними с чистого листа. И при должном финансировании именно благодаря им персональная биомедицина и геномика смогут развиваться и в России. Так что основной мой интерес здесь – талантливые люди.
– А что, в Америке их нет?
– Там много талантливых людей, они приезжают в США со всех концов мира, но за них идет острая борьба. Собрать команду из талантливых ребят там не просто. Ведь сегодня биоинформатика – одна из самых стремительно развивающихся областей.
– И вас не испугало, что проекты мегагрантов совсем новые, неопробированные, неизбежны административные проблемы, тем более занимаются ими чиновники, а не ученые?
– Я понимаю, что это не просто. Чиновники связаны существующими законами, например федеральным законом о госзакупках. Когда-то он был уместен, иначе Россию растащили бы на кусочки. Но сегодня он делает невозможным работу во многих сферах. Скажем, у меня до сих пор нет в лаборатории компьютера. Нам нужны специальные, очень мощные компьютеры, а покупать их в России – целая эпопея! В США у меня это заняло бы неделю. Здесь у меня нет уверенности, что они будут и к сентябрю.
– Многие из русской диаспоры отказывались от участия в проекте мегагрантов. Кроме финансовой нестабильности, бюрократической процедуры подачи заявки и невозможности выкроить четыре месяца в году для работы в другой стране, пугали трудности, связанные с освоением столь внушительной суммы за столь короткий срок. Фактически у вас осталось два года. За восемь месяцев пребывания в России вы должны с нуля создать и оснастить лабораторию и получить значимые результаты. Вы не боитесь неудачи?
– Не боюсь. Работающие у меня люди обещают стать классными специалистами. Конечно, будет грустно, если через два года российское правительство их не задействует и лаборатория закроется. Но они талантливы и смогут найти работу за границей, в частности у меня. Но мне бы хотелось, чтобы наши начинания развивались в России. Эта область ей нужна. За границей везде множество объявлений: «Хотите прочитать свой геном?» Большинство моих знакомых уже получили информацию о своих геномах. Эта процедура становится общедоступной. Скоро данные о геноме станут частью истории болезни. Ведь уже есть первые люди, спасенные от смерти, потому что прочли свои геномы. А через десять лет геном будет читаться при рождении.
– Можете назвать случаи, когда разработки в вашей области спасли кому-то жизнь?
– Никто не мог поставить диагноз шестилетнему Николасу Волкеру, находившемуся в тяжелейшем состоянии. Он перенес уже около сотни заболеваний, и у него непрерывно возникали новые инфекции. В прошлом году решили прочитать его геном и обнаружили в нем редкую мутацию в гене, связанном с иммунной системой. Это явилось показанием к направленной иммунотерапии, которая и спасла ему жизнь. Чтение геномов сводится к сложной математической задаче – ассемблированию гигантских головоломок, состоящих из миллиардов маленьких фрагментов. В чтении геномов сейчас используется подход, разработанный мной и моими коллегами еще десять лет назад и использующий идею, впервые предложенную 300 лет назад петербуржцем Леонардом Эйлером.
– Может ли сотня мегагрантов изменить ситуацию в российской науке и способствовать возвращению ученых?
– Для этого нужно финансирование не на два года, а на десять. И еще – уверенность, что это будет долговременная программа, никак не связанная с грядущими выборами. Россия не космополитическое общество, не Сингапур, где говорят на английском. В России жизнь для иностранных ученых не стандартна. Однако даже с точки зрения того, что делалось в Сингапуре или Китае, мегагранты – довольно маленькая программа.
– В Китае приезжающим ведущим ученым давали большие подъемные на обустройство – миллион юаней, такую же зарплату и руководство большими институтами. Наши чиновники считают: если ты хороший ученый – живи на гранты и большая зарплата тебе ни к чему, а руководить институтами – дело чиновников…
– Конечно, чтобы в Россию приехали звезды науки не на 4 месяца, а на 5 лет, нужно предоставить им институты, как сделали в Сингапуре и Китае. Кроме того, ученый в России не может выжить на гранты, поскольку система получения грантов коррумпированная, честное реферирование и рецензирование отсутствуют. Нужны незаинтересованные, независимые эксперты, чтобы оказать поддержку сильным ученым. Найти непредвзятых российских ученых без конфликта интересов практически невозможно. За исключением современных научных супердержав (США, Великобритании, Японии) в большинстве стран используются зарубежные рецензенты, так как внутри маленькой страны невозможно сделать хорошую систему реферирования. К сожалению, Россия с точки зрения науки быстро превращается в маленькую страну. Например, наука сегодня делается на английском, и уважающим себя немецким или китайским ученым не приходит в голову печататься на немецком или китайском. Российские академики не хотят этого признать, и ВАК по-прежнему присуждает большинство научных степеней «ученым», которые не опубликовали ни одной приличной статьи на английском. Это одна из причин, почему российская наука стремительно движется назад, проигрывая другим странам. Ну, можно создать колонию и печататься на русском языке и поздравлять друг друга. Но это переведет Россию из категории провинциальной в категорию уездной страны в computer science, биологии и многих других современных науках. У меня есть простое решение – сократить в три раза список российских журналов, которые принимаются в расчет при защите диссертаций. Но, боюсь, за такое предложение Академия наук посчитает меня безродным космополитом и врагом российской науки.
Беседовала Лидия Березнякова. Фото Евгения Лучинского
