Культура
БОЛЬШОМУ ТРЕБУЮТСЯ БОЛЬШИЕ АРТИСТЫ
22 ноября
Они взяли с собой на невские берега творение любимейшее из любимых - оперу Чайковского "Евгений Онегин" в сценической версии, безотказность воздействия коей проверена почти шестью десятилетиями ее существования! Но спора с ними, кажется, не избежать...
Спектакль был поставлен выдающимся режиссером, долголетним лидером в наших оперных делах Борисом Покровским на заре его карьеры, в 1944-м - и им же восстановлен в 2000-м. Представление, каким мы его услышали и увидели, рассчитано вроде бы на всех, но в наибольшей мере на тех вальяжных господ, что не жалеют "зелененьких", дабы услышать живьем сладкоголосого Николая Баскова, и вообще любят все красивое, в том числе отечественный пейзаж (как фон для собственного дома в стиле ампир). Привезенный спектакль в декорациях Петра Вильямса немыслимо красив, величествен, наряден. Огромный, с беломраморной колоннадой зал в петербургском особняке ошеломляет роскошью убранства, а заросший сад усадьбы Лариных расположился словно бы на берегах Амазонки. Мне показалось, что менее яркая, "левитановская" сценография Валерия Левенталя, в начале 90-х сменившая вильямсовскую, более соответствует духу музыки, но для нашего времени с его ностальгией по могучей России парадный реализм сталинской эпохи, конечно, актуальнее.
Покровский начинал свой творческий путь в тяжелую для режиссуры пору идеологического диктата. От постановщика требовалось, чтобы показываемое им было "правильно", то есть соблюден был классовый подход, а костюмы и обычаи строго соответствовали изображаемой эпохе. Какое бы то ни было проявление личной инициативы, фантазии обзывалось ругательным словом "мейерхольдовщина" и жестко пресекалось (в войну классовый подход был смягчен необходимостью демонстрировать соборное единство нации). В этих нелегких обстоятельствах молодой режиссер сумел создать сценическое представление живое, временами на трепетном дыхании, одна же сцена - ларинского бала - и сегодня может служить образцом вольного полета режиссерского воображения, точности психологических характеристик, стройности архитектоники. Неуклонное нагнетание драматической интриги, слишком часто, казалось бы, прерываемое, а на самом деле усугубляемое множеством обыденных событий, великолепно использованное сценическое пространство, свежий по тем временам прием застывшей толпы, на фоне которой "внутренний монолог" или никому не слышный диалог, тщательная разработка массовых и ансамблевых эпизодов, когда каждый их участник получает и реализует собственное актерское задание, - все это предвосхищает такие выдающиеся работы Бориса Александровича, как, к примеру, сценическое прочтение "Мертвых душ" Родиона Щедрина.
Я знаю "Онегина" Покровского на протяжении полувека, с начала 50-х. Мне везло: я слышал и видел занятых тут Шпиллер и Кругликову в роли Татьяны, в партии Ленского - Лемешева и Козловского, Норцова - Онегина, Рейзена - Гремина. Каждый из замечательных артистов по-своему менял духовную перспективу спектакля. Последний обновился, когда главную героиню пела Вишневская и за дирижерским пультом стоял Ростропович; он брал чуть замедленные темпы, давая расслышать каждый интонационный изгиб звуковой ткани, а тема татьяниных грез с самого начала звучала как прощание с мечтами.
Гастрольным спектаклем в Петербурге дирижировал Фуат Мансуров и делал это с присущей ему волей и элегантностью, уверенно увлекая за собой солистов и музыкальные коллективы. Все бы хорошо, но иногда, в частности во вступлении, словно полемизируя с Ростроповичем, он задавал движение слишком поспешное (получалось не столько быстро, сколько торопливо - а это вещи разные). В оркестре Большого театра даровитые и опытные музыканты, но артистический уровень их, как показалось, недостаточно ровен. Порой грубовато звучит медь. Более точно интонационно и ритмически могли бы играть струнные. Пение хора, руководимого Станиславом Лыковым, как и баланс его с оркестром, - почти совсем хороши (вот только преодолеть это почти так непросто!).
Каждому из солистов я мог бы высказать добрые слова - как, впрочем, и критические замечания. Последних меньше, чем всем, досталось бы Ирине Удаловой: она на редкость естественна в роли Лариной, чему в немалой степени способствуют отличный вокал и образцовое произнесение текста. А вот прекрасная певица Галина Борисова с ее бархатными низкими нотами недостаточно перевоплощается: ее Няня похожа не столько на крестьянку, сколько на какую-нибудь опустившуюся маркизу. Хорошо поют Ирина Долженко - Ольга и Леонид Зимненко - Гремин, только первая пережимает, силясь изображать девчушку-резвушку, облик второго недостаточно аристократичен.
Красивая, музыкальная Лолитта Семенина с большим чувством поет Татьяну, соответствуя всем предъявляемым к этому образу традиционным требованиям. И Владимир Редькин, статный, высокий, с хорошим ровным во всем диапазоне баритоном, но чрезмерно импозантный и в этом своем качестве однообразный, тоже не нарушает установленных его предшественниками стандартов.
В ансамбль главных персонажей вписывается и Николай Басков - Ленский. Его достоинства - мягкий, теплый тембр голоса, молодость, приятная наружность. Поет он увлеченно, но, как и на эстраде, чуть манерно, недостатки же школы (а может, переутомление, от которого, собственно, школа должна уберегать) сказались в том, что в предсмертной арии его тенор звучал излишне напряженно (хотя в партии Ленского, как известно, лишь умеренно высокие ноты). Сценически же артист еще неопытен, и каждый его жест, каждый поступок сопровождаются актерским наигрышем. Ну, конечно, успех у поклонников он имел невероятный - то был забавный спектакль в спектакле. Гигантские букеты он не мог удержать в руках (наверняка раскрутивший певца шоу-бизнес не дремал), при том что не нашлось цветов ни для дирижера, ни для исполнителя заглавной роли. Впрочем, неумеренно восторженные почитатели сослужили своему кумиру дурную службу. В первый вечер не успел он картинно упасть, сраженный онегинским выстрелом, как какой-то женский голос завопил: "Браво!"; на следующий день другая (а может, та же) поклонница, видимо, идентифицировав артиста с его персонажем, в том же месте воскликнула: "Ой!" - и оба раза последние реплики: "Убит? Убит", и горестное оркестровое заключение картины были загублены дружным смехом в зале...
Итак, столичный спектакль произвел впечатление неоднородное: живое и мастерское причудливо сплеталось в нем с рутинным. Недоставало же ему главного - могучих артистических личностей. Таких, которые, едва появившись на сцене, завладевают вашей душой, заставляя позабыть о профессиональных проблемах исполнительства: артисты эти становятся для вас реальными людьми, близкими и дорогими, и вы живете их жизнью, терзаясь их горестями и разделяя их счастье. Такие вот таланты требуются Большому театру. Их следует отыскивать и любовно взращивать. Как известно, даже десяток посредственностей не заменит Собинова... Михаил БЯЛИК
Спектакль был поставлен выдающимся режиссером, долголетним лидером в наших оперных делах Борисом Покровским на заре его карьеры, в 1944-м - и им же восстановлен в 2000-м. Представление, каким мы его услышали и увидели, рассчитано вроде бы на всех, но в наибольшей мере на тех вальяжных господ, что не жалеют "зелененьких", дабы услышать живьем сладкоголосого Николая Баскова, и вообще любят все красивое, в том числе отечественный пейзаж (как фон для собственного дома в стиле ампир). Привезенный спектакль в декорациях Петра Вильямса немыслимо красив, величествен, наряден. Огромный, с беломраморной колоннадой зал в петербургском особняке ошеломляет роскошью убранства, а заросший сад усадьбы Лариных расположился словно бы на берегах Амазонки. Мне показалось, что менее яркая, "левитановская" сценография Валерия Левенталя, в начале 90-х сменившая вильямсовскую, более соответствует духу музыки, но для нашего времени с его ностальгией по могучей России парадный реализм сталинской эпохи, конечно, актуальнее.
Покровский начинал свой творческий путь в тяжелую для режиссуры пору идеологического диктата. От постановщика требовалось, чтобы показываемое им было "правильно", то есть соблюден был классовый подход, а костюмы и обычаи строго соответствовали изображаемой эпохе. Какое бы то ни было проявление личной инициативы, фантазии обзывалось ругательным словом "мейерхольдовщина" и жестко пресекалось (в войну классовый подход был смягчен необходимостью демонстрировать соборное единство нации). В этих нелегких обстоятельствах молодой режиссер сумел создать сценическое представление живое, временами на трепетном дыхании, одна же сцена - ларинского бала - и сегодня может служить образцом вольного полета режиссерского воображения, точности психологических характеристик, стройности архитектоники. Неуклонное нагнетание драматической интриги, слишком часто, казалось бы, прерываемое, а на самом деле усугубляемое множеством обыденных событий, великолепно использованное сценическое пространство, свежий по тем временам прием застывшей толпы, на фоне которой "внутренний монолог" или никому не слышный диалог, тщательная разработка массовых и ансамблевых эпизодов, когда каждый их участник получает и реализует собственное актерское задание, - все это предвосхищает такие выдающиеся работы Бориса Александровича, как, к примеру, сценическое прочтение "Мертвых душ" Родиона Щедрина.
Я знаю "Онегина" Покровского на протяжении полувека, с начала 50-х. Мне везло: я слышал и видел занятых тут Шпиллер и Кругликову в роли Татьяны, в партии Ленского - Лемешева и Козловского, Норцова - Онегина, Рейзена - Гремина. Каждый из замечательных артистов по-своему менял духовную перспективу спектакля. Последний обновился, когда главную героиню пела Вишневская и за дирижерским пультом стоял Ростропович; он брал чуть замедленные темпы, давая расслышать каждый интонационный изгиб звуковой ткани, а тема татьяниных грез с самого начала звучала как прощание с мечтами.
Гастрольным спектаклем в Петербурге дирижировал Фуат Мансуров и делал это с присущей ему волей и элегантностью, уверенно увлекая за собой солистов и музыкальные коллективы. Все бы хорошо, но иногда, в частности во вступлении, словно полемизируя с Ростроповичем, он задавал движение слишком поспешное (получалось не столько быстро, сколько торопливо - а это вещи разные). В оркестре Большого театра даровитые и опытные музыканты, но артистический уровень их, как показалось, недостаточно ровен. Порой грубовато звучит медь. Более точно интонационно и ритмически могли бы играть струнные. Пение хора, руководимого Станиславом Лыковым, как и баланс его с оркестром, - почти совсем хороши (вот только преодолеть это почти так непросто!).
Каждому из солистов я мог бы высказать добрые слова - как, впрочем, и критические замечания. Последних меньше, чем всем, досталось бы Ирине Удаловой: она на редкость естественна в роли Лариной, чему в немалой степени способствуют отличный вокал и образцовое произнесение текста. А вот прекрасная певица Галина Борисова с ее бархатными низкими нотами недостаточно перевоплощается: ее Няня похожа не столько на крестьянку, сколько на какую-нибудь опустившуюся маркизу. Хорошо поют Ирина Долженко - Ольга и Леонид Зимненко - Гремин, только первая пережимает, силясь изображать девчушку-резвушку, облик второго недостаточно аристократичен.
Красивая, музыкальная Лолитта Семенина с большим чувством поет Татьяну, соответствуя всем предъявляемым к этому образу традиционным требованиям. И Владимир Редькин, статный, высокий, с хорошим ровным во всем диапазоне баритоном, но чрезмерно импозантный и в этом своем качестве однообразный, тоже не нарушает установленных его предшественниками стандартов.
В ансамбль главных персонажей вписывается и Николай Басков - Ленский. Его достоинства - мягкий, теплый тембр голоса, молодость, приятная наружность. Поет он увлеченно, но, как и на эстраде, чуть манерно, недостатки же школы (а может, переутомление, от которого, собственно, школа должна уберегать) сказались в том, что в предсмертной арии его тенор звучал излишне напряженно (хотя в партии Ленского, как известно, лишь умеренно высокие ноты). Сценически же артист еще неопытен, и каждый его жест, каждый поступок сопровождаются актерским наигрышем. Ну, конечно, успех у поклонников он имел невероятный - то был забавный спектакль в спектакле. Гигантские букеты он не мог удержать в руках (наверняка раскрутивший певца шоу-бизнес не дремал), при том что не нашлось цветов ни для дирижера, ни для исполнителя заглавной роли. Впрочем, неумеренно восторженные почитатели сослужили своему кумиру дурную службу. В первый вечер не успел он картинно упасть, сраженный онегинским выстрелом, как какой-то женский голос завопил: "Браво!"; на следующий день другая (а может, та же) поклонница, видимо, идентифицировав артиста с его персонажем, в том же месте воскликнула: "Ой!" - и оба раза последние реплики: "Убит? Убит", и горестное оркестровое заключение картины были загублены дружным смехом в зале...
Итак, столичный спектакль произвел впечатление неоднородное: живое и мастерское причудливо сплеталось в нем с рутинным. Недоставало же ему главного - могучих артистических личностей. Таких, которые, едва появившись на сцене, завладевают вашей душой, заставляя позабыть о профессиональных проблемах исполнительства: артисты эти становятся для вас реальными людьми, близкими и дорогими, и вы живете их жизнью, терзаясь их горестями и разделяя их счастье. Такие вот таланты требуются Большому театру. Их следует отыскивать и любовно взращивать. Как известно, даже десяток посредственностей не заменит Собинова... Михаил БЯЛИК
