Общество
ПОХОЖДЕНИЯ ФЕДОРА И САШИ, ИЛИ КАК ВОЗРОЖДАЮТ КУЛЬТУРУ НА ТРК "ПЕТЕРБУРГ"
29 декабря
Вы, наверное, уже догадались - это новый вклад ТРК "Петербург" в русскую культуру: цикл передач "Спутницы великих". Автор и ведущая -
г-жа Екатерина Павлова, режиссер - г-жа Анна Богуславская, руководитель проекта - г-жа Юлия Стрижак, Анна же и Федор - это просто Достоевские, Анна Григорьевна и Федор Михайлович. Текст воспроизведен мною по возможности дословно, курсивом - цитаты из передачи.
Тема, так сказать, благодарная. Книга, симфония, картина оплачена, как правило, усилиями и жертвами не только автора, но и тех, кто автора любил или как-нибудь иначе от него зависел. Цена эта, опять же как правило, высока и невозместима. Горше всего приходится женам (и мужьям), и особенно - женам (и мужьям) так называемых гениев (у этого слова много значений, в данном случае годится любое). Гений тратит на творчество большую и лучшую часть самого себя: семье остается - сдача. Если он и освещает окружающую жизнь, то тепла дает мало. Гений и уют - вещи несовместные. Приличия и добродетель тоже немного значат в том сне наяву, в том мире воображения и отчаяния, где он почти всегда пребывает. А вне этого мира - например, в быту - гения трудно любить. И очень легко представить смешным и/или жалким. (Вопрос: зачем?)
Это можно сделать, например, лексическими средствами: в духе Зощенко или Хармса. Заунывно-елейный речитатив, каким излагаются у нас жития классиков, действительно уже невыносим, - в самом скверном анекдоте больше искреннего чувства (вопрос: какого?).
Так что замысел г-жи Павловой мне представляется нетривиальным, и она сама - небесталанной, причем не только в тексте, но и в кадре, хотя тут ее главная удача - в неудаче: на мой взгляд, ей, при всем старании, пока не удается вести себя и говорить по-настоящему вульгарно. (Вопрос - зачем?)
Предполагаю также, что создатели передачи, при всем их очевидном презрении к телезрителям, никак не собирались поставить рекорд пошлости - а всего лишь иллюстрировать хрестоматию в новом, как бы остроумном ракурсе.
Намерения, короче говоря, симпатичны. Не хватило, видимо, возможностей.
Не хватило времени заглянуть в нужные книги, проверить, например, ударения в фамилиях Ольхин и Дельмас, или чья метафора - "кружение сердца".
Не хватило добросовестности удержаться от мелкого вранья на каждом шагу: скажем, не угрожала Достоевскому долговая яма, если бы он и не написал "Игрока" в обозначенный контрактом срок; не присутствовал цесаревич Алексей на открытии Троицкого моста в 1903 году (он тогда еще и не родился); и Достоевский не дарил дочери вот эту - смотрите, какая! - куклу; и Блок умер не в этой квартире (квартирка что надо! блеск!)...
Не хватило - не скажу чего - не выдавать гадости за несомненные факты. Мне сейчас недосуг проверить, точно ли существовали в 1914 году автоматы для продажи открыток с полуобнаженными барышнями (что Достоевский не вынимал писем из почтового ящика, - я почему-то убежден), - да вы-то, милостивые государыни, откуда знаете, что Александр Блок, прогуливаясь в одиночестве, непременно останавливался у таких автоматов (ну, что делать? поэт во всем любил красоту...)? Откуда, опять спрашивается, вам известно, будто Любовь Дмитриевна часами голая красовалась перед зеркалом, - а Блок любил за этим делом наблюдать, а вернее - подглядывать?
Положим, все это нужно для единства стиля - равно как и нарисованные содрогающиеся кровати, нарисованные пульсирующие сердца. (Однако же не обошлось и без кисло-сладкого: Блок тут же поцеловал свою Любу. Она не сопротивлялась...) Положим, это забавно - передать семейную драму Блоков слогом горничной, повествующей дворнику о господских шашнях: молодой муж еще до свадьбы, на горе свое, начитался популярного философа Владимира Соловьева... Парящий в облаках Блок решил, что можно иметь интимную близость с любым человеком, кроме того, которого любишь. То есть кроме жены... Свято место решил занять близкий друг семьи поэт Андрей Белый... Каждый день приходит к Блокам домой, садится за рояль и наигрывает романсы Глинки... Все это, естественно, сопровождается томными, многозначительными взглядами...
(Все это, естественно, сопровождается романсами Глинки или вроде как сурдопереводом: упомянут писчебумажный магазин - в кадре г-жа Павлова у соответствующего прилавка; упомянуто, как одевалась Анна Григорьевна Достоевская, - тут же и г-жа Павлова примеряет шубу, какая и не снилась Анне Григорьевне... Только эпизод с Достоевским, покупающим дамское белье, почему-то остался без картинки.)
Эта плоская чепуха, и верно, была бы смешна и не стоила бы отнятого у читателей времени, не будь она проникнута - мне показалось - некоей сверхзадачей, отчасти зловещей.
Я смотрел передачу, а в ушах у меня стоял вопль г-на Ж. из передачи другой, но идейно близкой, под названием "Большая стирка" (подразумевается, насколько я понял, скорей сортировка чужого белья). Там кто-то зачем-то произнес имена Ромео и Джульетты, - и с г-ном Ж. случился странный припадок злобного ликования. Нечеловеческим голосом возопив: "Они сдохли! Сдохли!", - он повторил эти слова множество раз и не в силах был успокоиться. Не знаю, как его угомонили. Я тогда еще подумал: как странно; ведь ни Ромео, ни Джульетты и не было на свете никогда, - отчего же мечта об их смерти так радует это существо?
Г-н Ж. послан нам (вопрос: кем?) для вразумления: как громкоговорящая кукла всемирной пошлости. А пошлость хоть и всемогуща и бессмертна, - все же, видимо, страдает от ревности к культуре.
Вот и эти самые "Спутницы великих" - дело тут не в том, что кому-то не достало души и таланта, чтобы хоть и в скабрезном сюжете и фривольной стилистике промелькнул отблеск реальной - то есть трагической - жизни людей пусть нелепо несчастных, пусть безумных, но действительно ведь не мелких. Дело не в том, что автор, и режиссер, и все остальные не сумели соединить свой взгляд на эту самую их жизнь - да, уродливую! да, если вам угодно, потешную! - с воспоминанием о книгах, созданных ценою этой жизни, - а ведь не исключено, что без Достоевского, без Блока мы с вами были бы еще ужасней.
Вольно или невольно, бессознательно или по расчету в передачу вписан злорадный крик: величия нет! благородства нет! гениев не бывает! культура сдохла! По поводу смерти жены и любовницы Достоевский страдал недолго!
В простодушном щебетанье г-жи Павловой этот пафос мнится чуть ли не безобидным (как мило говорит она ручной крысе: ты моя ласточка!), - но жутью прорывается в эпизоде, где некий молодой ученый сообщает - видели бы вы, с какой довольной улыбкой! - от какой болезни умер Александр Блок.
Поэт, видите ли, страдал параличом мозга (!), каковую болезнь (!) унаследовал (!) от отца... Всю эту невежественную ложь нам рассказывают голоском г-жи Павловой, а потом в кадре появляется довольный-предовольный доктор наук (филологических!) из университета профсоюзов и с большим аппетитом живописует припадки этой болезни (припадки паралича мозга - не слабо?):
"Человек, который за час до припадка был интеллигентом - думающим, мыслящим, благородным, гуманным, - превращается в злобное, агрессивное животное", - приятно осклабившись, воркует этот господин. И, ликуя, скандирует: "То есть это буквально а-ска-тинивание!"
Телекамера, вы же знаете, читает лица; ошибиться трудно: очень похоже, что заведующему кафедрой действительно приятно сказать вслух о Блоке такое слово; и очень похоже, что картина, которую он при этом воображает, в самом деле доставляет ему удовольствие.
Осмеять агонию - до этого еще как будто никто не доходил.
Я усомнился было: может, это тик? внезапный паралич лицевых мускулов, а не улыбка? Но режиссер, но автор... Нет, все в порядке. Видимо, эта гримаса, подобно страшному воплю г-на Ж., исторгнута той самой силой, у которой все они служат на посылках (вопрос: зачем?).
А Блок умер от воспаления внутренней оболочки сердца. САМУИЛ ЛУРЬЕ
г-жа Екатерина Павлова, режиссер - г-жа Анна Богуславская, руководитель проекта - г-жа Юлия Стрижак, Анна же и Федор - это просто Достоевские, Анна Григорьевна и Федор Михайлович. Текст воспроизведен мною по возможности дословно, курсивом - цитаты из передачи.
Тема, так сказать, благодарная. Книга, симфония, картина оплачена, как правило, усилиями и жертвами не только автора, но и тех, кто автора любил или как-нибудь иначе от него зависел. Цена эта, опять же как правило, высока и невозместима. Горше всего приходится женам (и мужьям), и особенно - женам (и мужьям) так называемых гениев (у этого слова много значений, в данном случае годится любое). Гений тратит на творчество большую и лучшую часть самого себя: семье остается - сдача. Если он и освещает окружающую жизнь, то тепла дает мало. Гений и уют - вещи несовместные. Приличия и добродетель тоже немного значат в том сне наяву, в том мире воображения и отчаяния, где он почти всегда пребывает. А вне этого мира - например, в быту - гения трудно любить. И очень легко представить смешным и/или жалким. (Вопрос: зачем?)
Это можно сделать, например, лексическими средствами: в духе Зощенко или Хармса. Заунывно-елейный речитатив, каким излагаются у нас жития классиков, действительно уже невыносим, - в самом скверном анекдоте больше искреннего чувства (вопрос: какого?).
Так что замысел г-жи Павловой мне представляется нетривиальным, и она сама - небесталанной, причем не только в тексте, но и в кадре, хотя тут ее главная удача - в неудаче: на мой взгляд, ей, при всем старании, пока не удается вести себя и говорить по-настоящему вульгарно. (Вопрос - зачем?)
Предполагаю также, что создатели передачи, при всем их очевидном презрении к телезрителям, никак не собирались поставить рекорд пошлости - а всего лишь иллюстрировать хрестоматию в новом, как бы остроумном ракурсе.
Намерения, короче говоря, симпатичны. Не хватило, видимо, возможностей.
Не хватило времени заглянуть в нужные книги, проверить, например, ударения в фамилиях Ольхин и Дельмас, или чья метафора - "кружение сердца".
Не хватило добросовестности удержаться от мелкого вранья на каждом шагу: скажем, не угрожала Достоевскому долговая яма, если бы он и не написал "Игрока" в обозначенный контрактом срок; не присутствовал цесаревич Алексей на открытии Троицкого моста в 1903 году (он тогда еще и не родился); и Достоевский не дарил дочери вот эту - смотрите, какая! - куклу; и Блок умер не в этой квартире (квартирка что надо! блеск!)...
Не хватило - не скажу чего - не выдавать гадости за несомненные факты. Мне сейчас недосуг проверить, точно ли существовали в 1914 году автоматы для продажи открыток с полуобнаженными барышнями (что Достоевский не вынимал писем из почтового ящика, - я почему-то убежден), - да вы-то, милостивые государыни, откуда знаете, что Александр Блок, прогуливаясь в одиночестве, непременно останавливался у таких автоматов (ну, что делать? поэт во всем любил красоту...)? Откуда, опять спрашивается, вам известно, будто Любовь Дмитриевна часами голая красовалась перед зеркалом, - а Блок любил за этим делом наблюдать, а вернее - подглядывать?
Положим, все это нужно для единства стиля - равно как и нарисованные содрогающиеся кровати, нарисованные пульсирующие сердца. (Однако же не обошлось и без кисло-сладкого: Блок тут же поцеловал свою Любу. Она не сопротивлялась...) Положим, это забавно - передать семейную драму Блоков слогом горничной, повествующей дворнику о господских шашнях: молодой муж еще до свадьбы, на горе свое, начитался популярного философа Владимира Соловьева... Парящий в облаках Блок решил, что можно иметь интимную близость с любым человеком, кроме того, которого любишь. То есть кроме жены... Свято место решил занять близкий друг семьи поэт Андрей Белый... Каждый день приходит к Блокам домой, садится за рояль и наигрывает романсы Глинки... Все это, естественно, сопровождается томными, многозначительными взглядами...
(Все это, естественно, сопровождается романсами Глинки или вроде как сурдопереводом: упомянут писчебумажный магазин - в кадре г-жа Павлова у соответствующего прилавка; упомянуто, как одевалась Анна Григорьевна Достоевская, - тут же и г-жа Павлова примеряет шубу, какая и не снилась Анне Григорьевне... Только эпизод с Достоевским, покупающим дамское белье, почему-то остался без картинки.)
Эта плоская чепуха, и верно, была бы смешна и не стоила бы отнятого у читателей времени, не будь она проникнута - мне показалось - некоей сверхзадачей, отчасти зловещей.
Я смотрел передачу, а в ушах у меня стоял вопль г-на Ж. из передачи другой, но идейно близкой, под названием "Большая стирка" (подразумевается, насколько я понял, скорей сортировка чужого белья). Там кто-то зачем-то произнес имена Ромео и Джульетты, - и с г-ном Ж. случился странный припадок злобного ликования. Нечеловеческим голосом возопив: "Они сдохли! Сдохли!", - он повторил эти слова множество раз и не в силах был успокоиться. Не знаю, как его угомонили. Я тогда еще подумал: как странно; ведь ни Ромео, ни Джульетты и не было на свете никогда, - отчего же мечта об их смерти так радует это существо?
Г-н Ж. послан нам (вопрос: кем?) для вразумления: как громкоговорящая кукла всемирной пошлости. А пошлость хоть и всемогуща и бессмертна, - все же, видимо, страдает от ревности к культуре.
Вот и эти самые "Спутницы великих" - дело тут не в том, что кому-то не достало души и таланта, чтобы хоть и в скабрезном сюжете и фривольной стилистике промелькнул отблеск реальной - то есть трагической - жизни людей пусть нелепо несчастных, пусть безумных, но действительно ведь не мелких. Дело не в том, что автор, и режиссер, и все остальные не сумели соединить свой взгляд на эту самую их жизнь - да, уродливую! да, если вам угодно, потешную! - с воспоминанием о книгах, созданных ценою этой жизни, - а ведь не исключено, что без Достоевского, без Блока мы с вами были бы еще ужасней.
Вольно или невольно, бессознательно или по расчету в передачу вписан злорадный крик: величия нет! благородства нет! гениев не бывает! культура сдохла! По поводу смерти жены и любовницы Достоевский страдал недолго!
В простодушном щебетанье г-жи Павловой этот пафос мнится чуть ли не безобидным (как мило говорит она ручной крысе: ты моя ласточка!), - но жутью прорывается в эпизоде, где некий молодой ученый сообщает - видели бы вы, с какой довольной улыбкой! - от какой болезни умер Александр Блок.
Поэт, видите ли, страдал параличом мозга (!), каковую болезнь (!) унаследовал (!) от отца... Всю эту невежественную ложь нам рассказывают голоском г-жи Павловой, а потом в кадре появляется довольный-предовольный доктор наук (филологических!) из университета профсоюзов и с большим аппетитом живописует припадки этой болезни (припадки паралича мозга - не слабо?):
"Человек, который за час до припадка был интеллигентом - думающим, мыслящим, благородным, гуманным, - превращается в злобное, агрессивное животное", - приятно осклабившись, воркует этот господин. И, ликуя, скандирует: "То есть это буквально а-ска-тинивание!"
Телекамера, вы же знаете, читает лица; ошибиться трудно: очень похоже, что заведующему кафедрой действительно приятно сказать вслух о Блоке такое слово; и очень похоже, что картина, которую он при этом воображает, в самом деле доставляет ему удовольствие.
Осмеять агонию - до этого еще как будто никто не доходил.
Я усомнился было: может, это тик? внезапный паралич лицевых мускулов, а не улыбка? Но режиссер, но автор... Нет, все в порядке. Видимо, эта гримаса, подобно страшному воплю г-на Ж., исторгнута той самой силой, у которой все они служат на посылках (вопрос: зачем?).
А Блок умер от воспаления внутренней оболочки сердца. САМУИЛ ЛУРЬЕ
