Город
ЗАКОН СОВЕСТИ
02 апреля
Обычно на таких встречах секретарь обкома рассказывал об успехах города, о планах и перспективах, наставлял писателей на новые творческие свершения. В свою очередь литераторы, заверив высокого руководителя в свой преданности партии, могли попутно привлечь его внимание к каким-либо насущным проблемам писательской организации. Так и в этот раз - ко всеобщему удовольствию - встреча протекала в привычном русле.
И вдруг слово попросил Виктор Конецкий. Он заговорил сразу, без принятых в таких случаях вводных фраз - резко и угловато, с явным вызовом. Он заговорил о цензуре, о так называемом горлите. О произволе и самодурстве цензуры. Об унизительности положения писателей, вынужденных в последний момент корежить свои произведения по требованиям цензоров. Об унизительности положения сотрудников редакций и издательств, которые по существующим правилам не имеют права говорить авторам, что подобные требования исходят из цензуры. В результате все лицемерят друг перед другом. Цензура практически засекречена. Встретиться с цензором, дабы защитить, отстоять свою позицию, невозможно - более того, официально считается, что идеологической цензуры у нас нет, хотя все прекрасно знают, что она свирепствует. "Кого мы обманываем?", - спрашивал Конецкий.
Он закончил, сел, и на несколько мгновений в зале наступила неловкая тишина. Благостное течение встречи было разрушено.
Романов обежал глазами сидящих перед ним, остановил свой взгляд на тогдашнем главном редакторе одного из литературных журналов.
- Вы тоже так считаете?
- Нет, Григорий Васильевич, - быстро проговорил тот. - У нас нет никаких претензий к горлиту. Наоборот, мы очень благодарны сотрудникам горлита за помощь, которую они нам оказывают своими советами и рекомендациями.
Итак, тема оказалась исчерпанной. С нынешней точки зрения, конечно, поступок Виктора Конецкого не выглядит чем-то особенным. Но ведь факт остается фактом - то, о чем говорил тогда Конецкий, между собой обсуждалось многими, постоянно, тяготило практически почти всех писателей, и тем не менее заявить об этом вслух да еще в нарочито резкой форме, рискуя навлечь на себя гнев партийного начальства, не решался почти никто. Конецкий решился.
Что же придавало ему мужества? Что было источником его независимости? Даже дерзости?
Характер, конечно, характером, но, я убежден, было еще нечто, что укрепляло его. У Виктора Конецкого, несмотря на все перипетии и сложности тогдашней жизни, была счастливая писательская судьба: он имел своего читателя, читателя преданного, любящего, верящего именно ему. И он чувствовал, что нужен этим людям. Это была его опора. В нем видели, в нем угадывали честного писателя - вот, наверно, что самое важное. Ведь не случайно же, когда он был членом редколлегии "Невы", именно на его имя чаще всего приходили письма - причем не просто отклики на прочитанные произведения, а письма-исповеди. Ему стремились рассказать свои жизненные истории, с ним советовались. Ведь тоже не случайно же из такого рода писем, из такого рода исповедей впоследствии у него сложилась целая книга, глубокая и яркая.
Виктор Конецкий из того уходящего поколения писателей, для кого литература была не ремеслом, а делом жизни, кто еще продолжал верить в силу и значение слова, кто еще продолжал верить, что литература и совесть - понятия нераздельные.
И до самых последних своих дней он и сам по-прежнему жил по закону совести, который тогда, много лет назад, заставил его подняться и заговорить о том, о чем другие предпочитали молчать...
БОРИС НИКОЛЬСКИЙ, главный редактор журнала "ЗВЕЗДА"
И вдруг слово попросил Виктор Конецкий. Он заговорил сразу, без принятых в таких случаях вводных фраз - резко и угловато, с явным вызовом. Он заговорил о цензуре, о так называемом горлите. О произволе и самодурстве цензуры. Об унизительности положения писателей, вынужденных в последний момент корежить свои произведения по требованиям цензоров. Об унизительности положения сотрудников редакций и издательств, которые по существующим правилам не имеют права говорить авторам, что подобные требования исходят из цензуры. В результате все лицемерят друг перед другом. Цензура практически засекречена. Встретиться с цензором, дабы защитить, отстоять свою позицию, невозможно - более того, официально считается, что идеологической цензуры у нас нет, хотя все прекрасно знают, что она свирепствует. "Кого мы обманываем?", - спрашивал Конецкий.
Он закончил, сел, и на несколько мгновений в зале наступила неловкая тишина. Благостное течение встречи было разрушено.
Романов обежал глазами сидящих перед ним, остановил свой взгляд на тогдашнем главном редакторе одного из литературных журналов.
- Вы тоже так считаете?
- Нет, Григорий Васильевич, - быстро проговорил тот. - У нас нет никаких претензий к горлиту. Наоборот, мы очень благодарны сотрудникам горлита за помощь, которую они нам оказывают своими советами и рекомендациями.
Итак, тема оказалась исчерпанной. С нынешней точки зрения, конечно, поступок Виктора Конецкого не выглядит чем-то особенным. Но ведь факт остается фактом - то, о чем говорил тогда Конецкий, между собой обсуждалось многими, постоянно, тяготило практически почти всех писателей, и тем не менее заявить об этом вслух да еще в нарочито резкой форме, рискуя навлечь на себя гнев партийного начальства, не решался почти никто. Конецкий решился.
Что же придавало ему мужества? Что было источником его независимости? Даже дерзости?
Характер, конечно, характером, но, я убежден, было еще нечто, что укрепляло его. У Виктора Конецкого, несмотря на все перипетии и сложности тогдашней жизни, была счастливая писательская судьба: он имел своего читателя, читателя преданного, любящего, верящего именно ему. И он чувствовал, что нужен этим людям. Это была его опора. В нем видели, в нем угадывали честного писателя - вот, наверно, что самое важное. Ведь не случайно же, когда он был членом редколлегии "Невы", именно на его имя чаще всего приходили письма - причем не просто отклики на прочитанные произведения, а письма-исповеди. Ему стремились рассказать свои жизненные истории, с ним советовались. Ведь тоже не случайно же из такого рода писем, из такого рода исповедей впоследствии у него сложилась целая книга, глубокая и яркая.
Виктор Конецкий из того уходящего поколения писателей, для кого литература была не ремеслом, а делом жизни, кто еще продолжал верить в силу и значение слова, кто еще продолжал верить, что литература и совесть - понятия нераздельные.
И до самых последних своих дней он и сам по-прежнему жил по закону совести, который тогда, много лет назад, заставил его подняться и заговорить о том, о чем другие предпочитали молчать...
БОРИС НИКОЛЬСКИЙ, главный редактор журнала "ЗВЕЗДА"
