Культура
ЯВЛЕНИЕ ОГНЕННОЙ ДЕВЫ
30 апреля
Но это вряд ли. Сейчас, когда в корпусе Бенуа Русского музея открылась большая персональная выставка Гончаровой, хорошо видно, что она смотрела на мир как живописец. И немножко как скульптор (наверное, в жизни не бывает случайностей). Потому что ее необычайно яркое и сильное чувство цвета и пространства несомненно объемно.
Художница примеривает к своему видению "маски" самых разных художественных течений и экспериментов, но ни одна из них не может скрыть сути. Точнее плоти - веса и объема - ее образов.
Особенно интересно, когда она обращается к любимым сюжетам своего времени - цирку, карнавалу, театру. Взять, например, "Собственный автопортрет и портрет Михаила Ларионова в маскарадных костюмах". Все очень просто - Пьеро с надломленной бровью и Коломбина в маске. Лиц нет - есть личины. И пестрые осколки праздника за спиной. А под ними - под масками, под обломками - тяжелое дыхание тайны, магии, жизни. И краски не так звонки, как должны быть на карнавале, и линии не так прихотливы, и лукавство обманчиво. Игра, так любимая мастерами рубежа XIX - XX веков, оборачивается чем-то глубинным, почти первобытным.
Но эта внутренняя сила вновь и вновь прячется за новыми формами - легкостью впечатления, задором футуризма (его основатели еще мечтали "двинуть мир"), калейдоскопом "лучистых" экспериментов. Растопыривают почти жестяные лепестки навеянные французскими мастерами "Подсолнухи", обдают прихотливым теплом старинных резных фигурок "Китаески", раскалывает небо на дрова "Дровокол" - и ни там ни тут не остается пустого пространства. Холсты до предела заполнены вязким, как глина, цветом и замешаны центростремительным движением.
Особенно ясно оно (движение) ощущается в деревенских холстах - кружатся в хороводе бабы, собирают яблоки коренастые мужички... И те и другие чуть неуклюжи и слегка напоминают деревянных идолов, вросших или еще только врастающих, ввинчивающихся в землю. А их одеяния напоминают цветом одежды святых с новгородских и псковских икон (там иконописцы использовали совершенно особенные красители - минералы, дававшие очень узнаваемые, прохладные оттенки красного, зеленого, синего). Весь этот омут ассоциаций закручивает зрителя, а потом раскатывается узким свитком на полотнах, изображающих евангелистов, шагнувших не со страниц Библии, а из первобытного хаоса.
Библейские сюжеты вообще производят наиболее сильное впечатление на этой выставке. Их неожиданное родство с древнерусским язычеством, со стихиями земли заливает пространство холстов гремучей смесью. Этот водоворот смывает наконец все маски, примеренные любопытной художницей. И выезжает огненная дева (сильно напоминающая формами палеолитическую Венеру) на багрово-мрачном звере, покорном ее огню и ее девственности (естественности, близости к земле?). Она красива, как пламя. И так же опасна. Может быть, поэтому Гончарова так долго прятала ее?
ЕКАТЕРИНА СОЛОВЬЕВА
Художница примеривает к своему видению "маски" самых разных художественных течений и экспериментов, но ни одна из них не может скрыть сути. Точнее плоти - веса и объема - ее образов.
Особенно интересно, когда она обращается к любимым сюжетам своего времени - цирку, карнавалу, театру. Взять, например, "Собственный автопортрет и портрет Михаила Ларионова в маскарадных костюмах". Все очень просто - Пьеро с надломленной бровью и Коломбина в маске. Лиц нет - есть личины. И пестрые осколки праздника за спиной. А под ними - под масками, под обломками - тяжелое дыхание тайны, магии, жизни. И краски не так звонки, как должны быть на карнавале, и линии не так прихотливы, и лукавство обманчиво. Игра, так любимая мастерами рубежа XIX - XX веков, оборачивается чем-то глубинным, почти первобытным.
Но эта внутренняя сила вновь и вновь прячется за новыми формами - легкостью впечатления, задором футуризма (его основатели еще мечтали "двинуть мир"), калейдоскопом "лучистых" экспериментов. Растопыривают почти жестяные лепестки навеянные французскими мастерами "Подсолнухи", обдают прихотливым теплом старинных резных фигурок "Китаески", раскалывает небо на дрова "Дровокол" - и ни там ни тут не остается пустого пространства. Холсты до предела заполнены вязким, как глина, цветом и замешаны центростремительным движением.
Особенно ясно оно (движение) ощущается в деревенских холстах - кружатся в хороводе бабы, собирают яблоки коренастые мужички... И те и другие чуть неуклюжи и слегка напоминают деревянных идолов, вросших или еще только врастающих, ввинчивающихся в землю. А их одеяния напоминают цветом одежды святых с новгородских и псковских икон (там иконописцы использовали совершенно особенные красители - минералы, дававшие очень узнаваемые, прохладные оттенки красного, зеленого, синего). Весь этот омут ассоциаций закручивает зрителя, а потом раскатывается узким свитком на полотнах, изображающих евангелистов, шагнувших не со страниц Библии, а из первобытного хаоса.
Библейские сюжеты вообще производят наиболее сильное впечатление на этой выставке. Их неожиданное родство с древнерусским язычеством, со стихиями земли заливает пространство холстов гремучей смесью. Этот водоворот смывает наконец все маски, примеренные любопытной художницей. И выезжает огненная дева (сильно напоминающая формами палеолитическую Венеру) на багрово-мрачном звере, покорном ее огню и ее девственности (естественности, близости к земле?). Она красива, как пламя. И так же опасна. Может быть, поэтому Гончарова так долго прятала ее?
ЕКАТЕРИНА СОЛОВЬЕВА
