Спорт
НЕ ДЛЯ БОКСА РОДИВШИЙСЯ
25 май
Все, кто хоть раз соприкасался с Шатковым, согласятся с предположением автора: джек-лондонский герой, одержимый творчеством, человек чистой души и высокого строя мысли, сам себя вытащивший за волосы со дна жизни, был по внутренней сути так близок Геннадию, что он, конечно же, сыграл бы этого случайно забредшего в мир барыша странника органично, достоверно, с точным ощущением "сокрытого двигателя" души. Он ведь - о Геннадии Шаткове веду речь - в юности, как многие мальчишки-книгочеи военного и первого послевоенного поколения (сколько же мы тогда книг проглотили!), зачитывался рассказами и романами Джека Лондона. Любовь к Хемингуэю пришла позже.
Не для денег родившийся - в применении к Шаткову это справедливо, знающие Шаткова спорить с этим не будут. Вот уж кому действительно и рубля не накопили строчки, как писал Маяковский, строчки написанных им книг о боксе, о своей жизни, о юриспруденции. О баснословных гонорарах своего соперника по римскому олимпийскому рингу, темнокожего американца Кассиуса Клея (впоследствии Моххамеда Али), всех этих цифровых рядах нулей, убегающих к горизонту, как яблони в кубанском саде-совхозе "Гигант", олимпийский чемпион, дважды чемпион Европы, профессор, проректор одного из крупнейших в стране университетов - Ленинградского не мечтал, не думал, потому как был воспитан папой, научным работником, мамой, врачом, тренером детской секции бокса Ленинградского дворца пионеров Иваном Павловичем Осиповым, а также всем строем тогдашней советской жизни совсем в другом духе.
С другим моим утверждением, подозреваю, многие, знающие бокс и Шаткова, не согласятся. Я думаю, что этот выдающийся кулачный боец, гроссмейстер ринга, каждый ход которого был молниеносно просчитан, интеллектуал в кожаных перчатках, заканчивающий комбинацию чаще всего левым боковым в голову вовсе не для бокса родился.
Почему я так думаю? Не потому, что Шатков слишком умен и интеллигентен для этого серьезного мужского занятия. Бокс - один из самых интеллектуальных видов спорта. Интеллект спорту вообще и боксу в частности не помеха. Умные боксеры (Шоцикас, Шатков, Агеев, Лагутин, Ласло Папп, Моххамед Али) всегда имели преимущество над теми, в чьих кулаках было больше динамита, чем в головах "масла".
Другое я имею в виду, когда называю своего героя человеком, не для бокса родившегося.
От своей деятельности человек должен получать удовольствие, не так ли? А о каком удовольствии можно говорить, когда вы, сбив соперника с ног разящим ударом, первым бросаетесь к нему и помогаете отвести (или отнести) нокаутированного вами собрата по ремеслу в красный (синий) угол ринга? Что за удовольствие, когда вы, обнаружив в визави не самого умелого бойца, вынуждены бить вполсилы, чтобы его родители или молодая жена получила сына (мужа) в более-менее пригодном для дальнейшей жизни виде?..
Бомарше, как пушкинский Сальери, говорит, слишком был смешон для ремесла такого, то бишь для отравления соперника.
Шатков был слишком добр и жалостлив для ремесла, где ему приходилось укладывать, как полена в поленницу, молодых сильных мужчин, вознамерившихся посостязаться с ним в жестоком, беспощадном обмене ударами. Сдается мне, что Геннадий что-то в себе каждый раз преодолевал, на что-то внутри себя наступал, когда поднимался на ринг, имея перед собой одну цель - лицо и туловище человека.
Разумеется, бокс не драка, его придумали английские джентльмены, бьются на ринге не голыми кулаками, а смягчающими удар перчатками, во рту бойцов капа, предохраняющая зубы, теперь вот еще и защитные шлемы надевают... Все так, но бьют-то по лицу, и нормальный человек, которому случалось пускать в ход кулаки для самообороны или защиты слабого, понимает, о чем я говорю. Ударить человека по лицу - даже если правила игры это позволяют, - поверьте, совсем не просто.
Если уж на то пошло, Шатков и в бокс подался вовсе не затем, чтобы научиться драться "по науке". В самых сладких детских и отроческих мечтах он вовсе не видел себя "аристократом ринга", "интеллектуалом с динамитом в перчатках", как его потом окрестили журналисты, тоже сраженные советским средневесом (второй средний вес - до 75 кг), сраженные благородной, умной силой, никогда не злоупотребляющей своей мощью.
Четырнадцатилетний Генка пошел учиться боксу в Ленинградский дворец пионеров, чтобы научиться... говорить. Да-да, говорить вразумительно, спокойно, размеренно, для чего надо было научиться владеть собой, а этому, как ему было известно из Джека Лондона, лучше всего учит бокс. И в юриспруденцию, на юрфак Ленинградского государственного университета, он пошел, чтобы овладеть в совершенстве искусством речи. Наряду с американским певцом сильных мужчин, принимающих вызов "белого безмолвия" и прочие вызовы судьбы, любимым чтением отрока из интеллигентной ленинградской семьи была трехтомная "История дипломатии" под редакцией академика Потемкина - и видел он себя в мечтах на трибуне ООН, отстаивающим интересы Советского Союза, или сотрудником Советского посольства в Лондоне, Париже... Разумеется, были у него и другие мотивы стать дипломатом, юристом-международником, а на "промежуточном финише" - боксером, но этот вроде бы прикладной - научиться хорошо говорить, овладеть речью, чтобы владеть собой, - сейчас, по прошествии стольких лет, когда мы знаем, как сложилась его судьба (потерял речь после первого инсульта - в 1969 году, вернул ее ценой неимоверных усилий, подвижнического, на грани сомоистязания труда, а в 1988-м, в конце апреля и 1 мая, пережил еще два инсульта с поражением обоих полушарий головного мозга - снова учился ходить, снова возвращал речь), представляется важнейшим, судьбостроительным.
Кто же знал - веселый, шебутной, открытый людям и миру мальчишка с Фонтанки уж точно не знал, не ведал, не предполагал, что "белое безмолвие" из романтической формулы-метафоры преодоления человеком себя в предлагаемых судьбой превышающих обычные человеческие возможности обстоятельствах обернется суровой реальностью, повседневным существованием в мире, где пораженный недугом мозг забыл, какие команды надо отдавать гортани, связкам, языку, чтобы родился звук.
Впрочем, об этом его поединке с жизнью, о противостоянии его року, трагической основе жизни мы писали 2 февраля с. г. в очерке "Бой в Риме".
Перед Шатковым я преклоняюсь. Да, знаю: не сотвори себе кумира. Надеюсь, что своими восхищенными писаниями не сотворил - ни себе, ни читателям "НВ", ни мальчишкам, собирающимся регулярно на исходе каждого года на ринге бывшего Дворца пионеров и разыгрывающим призы олимпийского чемпионата Мельбурна.
Кумир - это идол, а Шатков - идеал, но не в ангельском чине, вот уж нет так нет. Оба дедушки Вити и Пети Набутовых - и ушедший почти тридцать лет назад Виктор Сергеевич, и ныне зравствующий всем чертям назло и собирающийся отметить свой 70-летний юбилей Геннадий Иванович, когда встречались лет тридцать пять назад, то небу становилось жарко! Как ныне аккуратно вспоминает Шатков: "Я знал Виктора Набутова-старшего, приходилось встречаться - ого-го!.. (Восхищаясь, Шатков всегда восклицает: "Ого-го!", а произнося тосты - когда еще мог позволить себе махнуть рюмку-другую, заканчивал их неизменным духоподъемным "Ура!". - А. С.) В начале мы поработаем-поработаем - работа у Виктора всегда была на первом месте, а потом и погуляем, не без этого. Но не это в нем главное. Виктор был суперпрофессионалом. Очень добрый человек, сердечный и в то же время обязательный".
Геннадий Иванович удивляется: как только это в одном человеке может уживаться? А чего удивляться: в нем самом, профессоре, юристе-законнике, боксере экстра-класса, педагоге высшей квалификации, это тоже прекрасно сочетается. Но возьму на себя смелость сказать: не это в нем главное. Главное в нем - его идеальная сущность, о которой лучше Иосифа Бродского не скажешь: "Какой бы исчерпывающей и неопровержимой ни была очевидность вашего проигрыша, отрицайте его, покуда ваш рассудок при вас, покуда ваши губы могут произносить "нет".
Куда как приятно и необременительно возлюбить жизнь за ее прелестные соблазны и дары, но она заслуживает уважения и за ее тяготы, и опасности. Шатков выписал в юности в свой дневник поразившую его мысль Гете: "Человек от отсутствия опасностей мельчает" - и потом многократно - и в боксе, и после ринга - убеждался в правоте немецкого олимпийца-небожителя.
Жизнь, "обнажая зубы при каждой встрече", изрядно позаботилась о том, чтобы Шатков как личность не измельчал. А уже сам Шатков озаботился, чтобы, отражая удары судьбы, не ожесточиться душой, не возненавидеть людей. Великодушие, благородство, впрочем, не даются человеку как награда за преодоление себя. Благородство - это красота души, абсолютная неспособность поступить низко. А величие души - это величие души. Эталоном благородства и великодушия в отечественном и мировом спорте выдающийся знаток этого рода человеческой деятельности, крупнейший современный спортивный психолог, профессор Рудольф Загайнов считает Геннадия Шаткова. "Рядом с Шатковым, - сказал мне недавно наш знаменитый земляк, прогремевший на Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити, - по доброте, врожденной интеллигентности, по моральному общепризнанному авторитету в нашем спорте я поставил бы только одного человека - Льва Яшина".
Загайнов не только спортивный психолог, но и мастер спорта по боксу. Вместе с Шатковым они выступали за команду ленинградского "Буревестника" - 19-летнй Загайнов во втором полусреднем весе, 27-летний Шатков во втором среднем. "Погоняй меня", - просил на сборах прославленный чемпион своего резкого, быстрого, техничного одноклубника. После спарринга неизменно благодарил студента-лесгафтовца, влюбленного в лидера команды, невероятно доброжелательного человека, бесподобно красивого и на ринге, и за его канатами. Эту юношескую влюбленность в своего кумира, своего героя маститый специалист, подготовивший двадцать олимпийских чемпионов, участвовавший в ста двадцати чемпионатах мира и Европы, сохранил и по сей день.
И еще отметил психолог такую очень существенную деталь, говорящую о верности человека: всю жизнь у Шаткова был один тренер, с детских лет до олимпийских вершин - Иван Павлович Осипов.
И добавлю, одна жена - Тамара, Тамара Михайловна, долгие годы доцент Инженерно-строительного института, более четырех десятилетий самый близкий друг и опора своему мужу, сделавшая все, что только в человеческих силах, чтобы спасти, выходить и вернуть Геннадия Ивановича к нормальной жизни.
Их дочь Аллу отец любит так нежно, так жалеет ее, когда она разрывается между работой (Алла Шаткова - известная тележурналистка) и домом, детьми, когда она надолго попадает в больницу: слова бессильны, чтобы передать трепетность и жертвенность родительской любви.
Поскольку профессору и "олимпионику" Шаткову, как уже было сказано, и рубля не накопили строчки книг и победные бои, дорогих подарков родным он делать не может. Но когда первый президент России установил семерым выдающимся спортсменам Санкт-Петербурга ежемесячное персональное пособие в размере десяти минимальных оплат труда, свою первую пенсию наш герой отдал дочери - "чтобы платье красивое себе купила".
АЛЕКСЕЙ САМОЙЛОВ
Не для денег родившийся - в применении к Шаткову это справедливо, знающие Шаткова спорить с этим не будут. Вот уж кому действительно и рубля не накопили строчки, как писал Маяковский, строчки написанных им книг о боксе, о своей жизни, о юриспруденции. О баснословных гонорарах своего соперника по римскому олимпийскому рингу, темнокожего американца Кассиуса Клея (впоследствии Моххамеда Али), всех этих цифровых рядах нулей, убегающих к горизонту, как яблони в кубанском саде-совхозе "Гигант", олимпийский чемпион, дважды чемпион Европы, профессор, проректор одного из крупнейших в стране университетов - Ленинградского не мечтал, не думал, потому как был воспитан папой, научным работником, мамой, врачом, тренером детской секции бокса Ленинградского дворца пионеров Иваном Павловичем Осиповым, а также всем строем тогдашней советской жизни совсем в другом духе.
С другим моим утверждением, подозреваю, многие, знающие бокс и Шаткова, не согласятся. Я думаю, что этот выдающийся кулачный боец, гроссмейстер ринга, каждый ход которого был молниеносно просчитан, интеллектуал в кожаных перчатках, заканчивающий комбинацию чаще всего левым боковым в голову вовсе не для бокса родился.
Почему я так думаю? Не потому, что Шатков слишком умен и интеллигентен для этого серьезного мужского занятия. Бокс - один из самых интеллектуальных видов спорта. Интеллект спорту вообще и боксу в частности не помеха. Умные боксеры (Шоцикас, Шатков, Агеев, Лагутин, Ласло Папп, Моххамед Али) всегда имели преимущество над теми, в чьих кулаках было больше динамита, чем в головах "масла".
Другое я имею в виду, когда называю своего героя человеком, не для бокса родившегося.
От своей деятельности человек должен получать удовольствие, не так ли? А о каком удовольствии можно говорить, когда вы, сбив соперника с ног разящим ударом, первым бросаетесь к нему и помогаете отвести (или отнести) нокаутированного вами собрата по ремеслу в красный (синий) угол ринга? Что за удовольствие, когда вы, обнаружив в визави не самого умелого бойца, вынуждены бить вполсилы, чтобы его родители или молодая жена получила сына (мужа) в более-менее пригодном для дальнейшей жизни виде?..
Бомарше, как пушкинский Сальери, говорит, слишком был смешон для ремесла такого, то бишь для отравления соперника.
Шатков был слишком добр и жалостлив для ремесла, где ему приходилось укладывать, как полена в поленницу, молодых сильных мужчин, вознамерившихся посостязаться с ним в жестоком, беспощадном обмене ударами. Сдается мне, что Геннадий что-то в себе каждый раз преодолевал, на что-то внутри себя наступал, когда поднимался на ринг, имея перед собой одну цель - лицо и туловище человека.
Разумеется, бокс не драка, его придумали английские джентльмены, бьются на ринге не голыми кулаками, а смягчающими удар перчатками, во рту бойцов капа, предохраняющая зубы, теперь вот еще и защитные шлемы надевают... Все так, но бьют-то по лицу, и нормальный человек, которому случалось пускать в ход кулаки для самообороны или защиты слабого, понимает, о чем я говорю. Ударить человека по лицу - даже если правила игры это позволяют, - поверьте, совсем не просто.
Если уж на то пошло, Шатков и в бокс подался вовсе не затем, чтобы научиться драться "по науке". В самых сладких детских и отроческих мечтах он вовсе не видел себя "аристократом ринга", "интеллектуалом с динамитом в перчатках", как его потом окрестили журналисты, тоже сраженные советским средневесом (второй средний вес - до 75 кг), сраженные благородной, умной силой, никогда не злоупотребляющей своей мощью.
Четырнадцатилетний Генка пошел учиться боксу в Ленинградский дворец пионеров, чтобы научиться... говорить. Да-да, говорить вразумительно, спокойно, размеренно, для чего надо было научиться владеть собой, а этому, как ему было известно из Джека Лондона, лучше всего учит бокс. И в юриспруденцию, на юрфак Ленинградского государственного университета, он пошел, чтобы овладеть в совершенстве искусством речи. Наряду с американским певцом сильных мужчин, принимающих вызов "белого безмолвия" и прочие вызовы судьбы, любимым чтением отрока из интеллигентной ленинградской семьи была трехтомная "История дипломатии" под редакцией академика Потемкина - и видел он себя в мечтах на трибуне ООН, отстаивающим интересы Советского Союза, или сотрудником Советского посольства в Лондоне, Париже... Разумеется, были у него и другие мотивы стать дипломатом, юристом-международником, а на "промежуточном финише" - боксером, но этот вроде бы прикладной - научиться хорошо говорить, овладеть речью, чтобы владеть собой, - сейчас, по прошествии стольких лет, когда мы знаем, как сложилась его судьба (потерял речь после первого инсульта - в 1969 году, вернул ее ценой неимоверных усилий, подвижнического, на грани сомоистязания труда, а в 1988-м, в конце апреля и 1 мая, пережил еще два инсульта с поражением обоих полушарий головного мозга - снова учился ходить, снова возвращал речь), представляется важнейшим, судьбостроительным.
Кто же знал - веселый, шебутной, открытый людям и миру мальчишка с Фонтанки уж точно не знал, не ведал, не предполагал, что "белое безмолвие" из романтической формулы-метафоры преодоления человеком себя в предлагаемых судьбой превышающих обычные человеческие возможности обстоятельствах обернется суровой реальностью, повседневным существованием в мире, где пораженный недугом мозг забыл, какие команды надо отдавать гортани, связкам, языку, чтобы родился звук.
Впрочем, об этом его поединке с жизнью, о противостоянии его року, трагической основе жизни мы писали 2 февраля с. г. в очерке "Бой в Риме".
Перед Шатковым я преклоняюсь. Да, знаю: не сотвори себе кумира. Надеюсь, что своими восхищенными писаниями не сотворил - ни себе, ни читателям "НВ", ни мальчишкам, собирающимся регулярно на исходе каждого года на ринге бывшего Дворца пионеров и разыгрывающим призы олимпийского чемпионата Мельбурна.
Кумир - это идол, а Шатков - идеал, но не в ангельском чине, вот уж нет так нет. Оба дедушки Вити и Пети Набутовых - и ушедший почти тридцать лет назад Виктор Сергеевич, и ныне зравствующий всем чертям назло и собирающийся отметить свой 70-летний юбилей Геннадий Иванович, когда встречались лет тридцать пять назад, то небу становилось жарко! Как ныне аккуратно вспоминает Шатков: "Я знал Виктора Набутова-старшего, приходилось встречаться - ого-го!.. (Восхищаясь, Шатков всегда восклицает: "Ого-го!", а произнося тосты - когда еще мог позволить себе махнуть рюмку-другую, заканчивал их неизменным духоподъемным "Ура!". - А. С.) В начале мы поработаем-поработаем - работа у Виктора всегда была на первом месте, а потом и погуляем, не без этого. Но не это в нем главное. Виктор был суперпрофессионалом. Очень добрый человек, сердечный и в то же время обязательный".
Геннадий Иванович удивляется: как только это в одном человеке может уживаться? А чего удивляться: в нем самом, профессоре, юристе-законнике, боксере экстра-класса, педагоге высшей квалификации, это тоже прекрасно сочетается. Но возьму на себя смелость сказать: не это в нем главное. Главное в нем - его идеальная сущность, о которой лучше Иосифа Бродского не скажешь: "Какой бы исчерпывающей и неопровержимой ни была очевидность вашего проигрыша, отрицайте его, покуда ваш рассудок при вас, покуда ваши губы могут произносить "нет".
Куда как приятно и необременительно возлюбить жизнь за ее прелестные соблазны и дары, но она заслуживает уважения и за ее тяготы, и опасности. Шатков выписал в юности в свой дневник поразившую его мысль Гете: "Человек от отсутствия опасностей мельчает" - и потом многократно - и в боксе, и после ринга - убеждался в правоте немецкого олимпийца-небожителя.
Жизнь, "обнажая зубы при каждой встрече", изрядно позаботилась о том, чтобы Шатков как личность не измельчал. А уже сам Шатков озаботился, чтобы, отражая удары судьбы, не ожесточиться душой, не возненавидеть людей. Великодушие, благородство, впрочем, не даются человеку как награда за преодоление себя. Благородство - это красота души, абсолютная неспособность поступить низко. А величие души - это величие души. Эталоном благородства и великодушия в отечественном и мировом спорте выдающийся знаток этого рода человеческой деятельности, крупнейший современный спортивный психолог, профессор Рудольф Загайнов считает Геннадия Шаткова. "Рядом с Шатковым, - сказал мне недавно наш знаменитый земляк, прогремевший на Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити, - по доброте, врожденной интеллигентности, по моральному общепризнанному авторитету в нашем спорте я поставил бы только одного человека - Льва Яшина".
Загайнов не только спортивный психолог, но и мастер спорта по боксу. Вместе с Шатковым они выступали за команду ленинградского "Буревестника" - 19-летнй Загайнов во втором полусреднем весе, 27-летний Шатков во втором среднем. "Погоняй меня", - просил на сборах прославленный чемпион своего резкого, быстрого, техничного одноклубника. После спарринга неизменно благодарил студента-лесгафтовца, влюбленного в лидера команды, невероятно доброжелательного человека, бесподобно красивого и на ринге, и за его канатами. Эту юношескую влюбленность в своего кумира, своего героя маститый специалист, подготовивший двадцать олимпийских чемпионов, участвовавший в ста двадцати чемпионатах мира и Европы, сохранил и по сей день.
И еще отметил психолог такую очень существенную деталь, говорящую о верности человека: всю жизнь у Шаткова был один тренер, с детских лет до олимпийских вершин - Иван Павлович Осипов.
И добавлю, одна жена - Тамара, Тамара Михайловна, долгие годы доцент Инженерно-строительного института, более четырех десятилетий самый близкий друг и опора своему мужу, сделавшая все, что только в человеческих силах, чтобы спасти, выходить и вернуть Геннадия Ивановича к нормальной жизни.
Их дочь Аллу отец любит так нежно, так жалеет ее, когда она разрывается между работой (Алла Шаткова - известная тележурналистка) и домом, детьми, когда она надолго попадает в больницу: слова бессильны, чтобы передать трепетность и жертвенность родительской любви.
Поскольку профессору и "олимпионику" Шаткову, как уже было сказано, и рубля не накопили строчки книг и победные бои, дорогих подарков родным он делать не может. Но когда первый президент России установил семерым выдающимся спортсменам Санкт-Петербурга ежемесячное персональное пособие в размере десяти минимальных оплат труда, свою первую пенсию наш герой отдал дочери - "чтобы платье красивое себе купила".
АЛЕКСЕЙ САМОЙЛОВ
