Северо-Запад
ПРИИДОША СИНЕУС НА БЕЛЕ ОЗЕРЕ
20 июня
Налево по ней пойдешь - и невдалеке откроется ничем не ограниченное пространство воды и на берегу - город Белозерск. Тихий, районный, провинциальный, благородный. Древний вал; за его зеленой спиной - белые стены и кресты собора. Кругом улицы без тротуаров, деревянные дома; по окраинам - пятиэтажки. Передразнивая белизну колоколен, торчат трубы котельных.
А если пойти от того моста направо - окажешься в таких глухих и заповедных местах, до каких, наверно, не добирался и брат Рюрика, князь Синеус. Разбитая, но все же годная для проезда дорога заканчивается в райцентре Липин Бор. От него дальше путь вокруг озера такой, что иногда проехать на машине можно, а иногда только на гусеничном тракторе. По этой вертлявой и тряской дороге мотал меня три часа маленький автобус. И вот - сосновый лес и на высокой прямой сосне вывеска и надпись: "Даньшин Ручей". Село, за которым обрываются все пути. Предел любого движения.
Село и почтовое отделение Даньшин Ручей (местные жители говорят с ударением на первом слоге: "рУчей") стоит на берегу реки Кемы, которая здесь, перед впадением своим в Белое озеро, образует излучину, расширяется, растекаясь на рукава и заводи. Кругом равнина, но над самым вольным изгибом Кемы возносится высокий холм. На холме - круг берез; раньше здесь была церковь. В коллективизацию церковь закрыли, сделали клуб. Потом она сгорела. Но святость места осталась. Камни могил. Остатки кладбища. Здесь гуляют на праздниках. Влюбленная молодежь приходит сюда белыми вечерами. Здесь и покойников поминают на Троицу, на Радуницу.
История, придя сюда, здесь и закончилась, остановившись, как та дорога из райцентра. Историческое время, обозначенное удалью варяжских князей, властью новгородских бояр, подвижничеством монахов и злодействами комиссаров, замерло и исчезло. Такое ощущение, что здесь сейчас живут те же люди и так же, как тысячу лет назад. Тот же говор - распевный, окающий, с постоянным присловьем "дак". "ГОвОр-тО наш правильнОй, дак, самОй-тО литературнОй, дак все писатели на "О" гОвОрили. Дак". Деревня - изолят, живет своей жизнью. Из 500 ее жителей мало кто бывал даже в областной столице Вологде; в Москве или Питере - единицы. Ближайший центр - Липин Бор, но и туда ездят не слишком часто (не всегда и проедешь) и все по делам: за документами, по пенсионным вопросам, к доктору. К доктору, впрочем, не обязательно: в деревне есть и свой терапевт, и своя колдунья.
Колдунья эта - Ольга Ивановна. В деревне ее считают ненормальной, но при случае к ней ходят скотину лечить, болезни заговаривать. Она живет в доме ветхом, черном, покосившемся, глухо заросшем высокой, тучной травой. Живет одна - ни собаки нет, ни кошки. Стучишься в дверь - не открывает, смотрит. Кругом замки старые, ржавые. Открыла-таки, входим. В порог нож воткнут. Над дверью веники висят. Пучки каких-то сухих трав над окнами. В избе темновато. Но старуха разговорчивая. Посетителям рада, чувствуется, что истосковалась по постороннему вниманию.
- Зачем, Ольга Ивановна, у вас нож в порог воткнут?
- Штоб покойники не приходили, дак.
Ольга Ивановна - настоящий талант. Заговоры она сочиняет прямо на ходу, напевает, да так красиво - видно, что в роль входит. Магия народного обряда в том, что он изменчивый, живой. Носители и создатели молений, заговоров, песен и плачей не повторяют заученные тексты, а сотворяют их каждый раз, имея внутри души своей тысячелетние родовые архетипы. Колдун или знахарь белозерской деревни, также как и монгольский шаман, осуществляет связь с миром непонятных, но действенных сил. Обряд и обрядовый текст предсказуемо-непредсказуем, как поступки домовых, покойников, леших и прочих неизвестных, чье существование не вызывает рефлексии у людей, постоянно с ними общающихся.
Любопытная вещь: если спросить прямо жителя белозерской деревни: "Есть леший (черт, домовой, дворовой и т. п.)?" - ответит: "Нет, нету никоо". Все в школе учились, в пионерах и комсомольцах были. Но вот:
- Скажи, Палыч, а в лес когда ходишь, слово говоришь?
- Говорю, как же.
- А какое?
- Да како... Да не знаю како. Да вот: лешой дедушко, пусти в лес погулять да не заблуди.
- А если заблудишься?
- Тогда одежду надо переодеть наизнанку, дедушку слово сказать.
- А какое?
- Да не знаю како, отстань, ничоо не знаю.
Так же и с покойниками. Покойник лежит три дня дома, его убирают и оплакивают непременно посторонние люди (своим - нельзя). На третий день тело выносят, после вымывают всю избу и "продымляют" печь, переворачивают мебель. А когда с кладбища приходят на поминки, то, тщательно умывшись, выставляют умершему тарелочку с едою на улице, у переднего угла дома.
Все это не язычество и не суеверия. Эти обычаи прекрасно сосуществуют и с образованностью (в деревне хорошая школа, и книги здесь читают если не больше, то внимательнее, чем в городе), и с христианской верой. Все это способ соединения со временем и местом бытия, со своим ландшафтом, с той землей, которая кормит и в которую ушли предки; с той древностью, из которой все выросли. С веком Синеуса.
Синеуса здесь помнят. Имя его, как имя лешого дедушки, как имя Сталина, звучит в рассказах. О Сталине говорят, когда вспоминают недавнее историческое прошлое. Это имя - название эпохи. Синоним слов "революция", "война", "коллективизация". Суть воспоминаний одна: тяжко жилось - тогда и теперь. Разговор о тяготах жизни здесь, да и по всей России - часть приветственных формул (как американцы на "хау ду ю ду?" отвечают "вери велл", так у нас на вопрос "как дела?" - стандартный ответ "спасибо, хреново"). При неторопливом деревенском знакомстве этикетная формула разворачивается в долгое историческое описание, как именно хреново было и есть: сейчас при демократах, раньше при коммунистах, еще раньше при Сталине. До Сталина не вспоминают ничего. Ничего не было. Был Синеус.
"Там-то и там-то, за энским лесом, не доходя деревни такой-то, над речкой холм. Так там могила Синеуса. Точно говорю. Синеус, знаешь, князь такой был. Давно очень. Там еще археологи копали, приезжали. Много золота, говорят, нашли".
В эти рассказы начинаешь верить. В самом деле, не на этом холме, так на другом был же похоронен Синеус. Или другой князь, воин, первопроходец, принесший в лесные вепсо-словенские глуби кровь и дыхание истории. Был кто-то - предок, родоначальник, чья жизнь продолжается в нас.
В каком-то смысле Белоозеро - центр мироздания. На месте, где стояла церковь, когда-то было святилище. Теперь нет ни святилища, ни церкви, но через этот холм над Кемой, очевидно, проходит мировая ось. В самом деле, что здесь подвержено изменению? Земля, лес, река, болото были и будут. И люди, живущие в этом ландшафте, всегда будут пахать землю, рыбачить, ходить в лес по ягоды и на охоту, пить водку, топить баню, гулять на праздниках. Земля остается, меняется возведенное на ней строение. Трактора, радио и телевизор, школа и почта. И власть сверху, которая приходит, исчезает и снова приходит, сжигая возведенное строение пожаром насилия и грабежа. Синеус, Сталин. Но они временны, а земля родит вечно. Была вот при Сталине коллективизация, потом при демократах колхозу туго пришлось. Но выжили. Каждый картошку сажает, на огороде работает; скотину многие держат. Лесопилка кое-как существует, трактора ездят, и солярку иногда завозят. Да и нет худа без добра: молодежь из-за безденежья перестала уезжать в город на учебу, и рождаемость в селе повысилась. В школе снова открылся первый класс.
В центре мироздания древность и современность спрессованы в одну точку, которая называется вечность.
АНДЖЕЙ ИКОННИКОВ-ГАЛИЦКИЙ
А если пойти от того моста направо - окажешься в таких глухих и заповедных местах, до каких, наверно, не добирался и брат Рюрика, князь Синеус. Разбитая, но все же годная для проезда дорога заканчивается в райцентре Липин Бор. От него дальше путь вокруг озера такой, что иногда проехать на машине можно, а иногда только на гусеничном тракторе. По этой вертлявой и тряской дороге мотал меня три часа маленький автобус. И вот - сосновый лес и на высокой прямой сосне вывеска и надпись: "Даньшин Ручей". Село, за которым обрываются все пути. Предел любого движения.
Село и почтовое отделение Даньшин Ручей (местные жители говорят с ударением на первом слоге: "рУчей") стоит на берегу реки Кемы, которая здесь, перед впадением своим в Белое озеро, образует излучину, расширяется, растекаясь на рукава и заводи. Кругом равнина, но над самым вольным изгибом Кемы возносится высокий холм. На холме - круг берез; раньше здесь была церковь. В коллективизацию церковь закрыли, сделали клуб. Потом она сгорела. Но святость места осталась. Камни могил. Остатки кладбища. Здесь гуляют на праздниках. Влюбленная молодежь приходит сюда белыми вечерами. Здесь и покойников поминают на Троицу, на Радуницу.
История, придя сюда, здесь и закончилась, остановившись, как та дорога из райцентра. Историческое время, обозначенное удалью варяжских князей, властью новгородских бояр, подвижничеством монахов и злодействами комиссаров, замерло и исчезло. Такое ощущение, что здесь сейчас живут те же люди и так же, как тысячу лет назад. Тот же говор - распевный, окающий, с постоянным присловьем "дак". "ГОвОр-тО наш правильнОй, дак, самОй-тО литературнОй, дак все писатели на "О" гОвОрили. Дак". Деревня - изолят, живет своей жизнью. Из 500 ее жителей мало кто бывал даже в областной столице Вологде; в Москве или Питере - единицы. Ближайший центр - Липин Бор, но и туда ездят не слишком часто (не всегда и проедешь) и все по делам: за документами, по пенсионным вопросам, к доктору. К доктору, впрочем, не обязательно: в деревне есть и свой терапевт, и своя колдунья.
Колдунья эта - Ольга Ивановна. В деревне ее считают ненормальной, но при случае к ней ходят скотину лечить, болезни заговаривать. Она живет в доме ветхом, черном, покосившемся, глухо заросшем высокой, тучной травой. Живет одна - ни собаки нет, ни кошки. Стучишься в дверь - не открывает, смотрит. Кругом замки старые, ржавые. Открыла-таки, входим. В порог нож воткнут. Над дверью веники висят. Пучки каких-то сухих трав над окнами. В избе темновато. Но старуха разговорчивая. Посетителям рада, чувствуется, что истосковалась по постороннему вниманию.
- Зачем, Ольга Ивановна, у вас нож в порог воткнут?
- Штоб покойники не приходили, дак.
Ольга Ивановна - настоящий талант. Заговоры она сочиняет прямо на ходу, напевает, да так красиво - видно, что в роль входит. Магия народного обряда в том, что он изменчивый, живой. Носители и создатели молений, заговоров, песен и плачей не повторяют заученные тексты, а сотворяют их каждый раз, имея внутри души своей тысячелетние родовые архетипы. Колдун или знахарь белозерской деревни, также как и монгольский шаман, осуществляет связь с миром непонятных, но действенных сил. Обряд и обрядовый текст предсказуемо-непредсказуем, как поступки домовых, покойников, леших и прочих неизвестных, чье существование не вызывает рефлексии у людей, постоянно с ними общающихся.
Любопытная вещь: если спросить прямо жителя белозерской деревни: "Есть леший (черт, домовой, дворовой и т. п.)?" - ответит: "Нет, нету никоо". Все в школе учились, в пионерах и комсомольцах были. Но вот:
- Скажи, Палыч, а в лес когда ходишь, слово говоришь?
- Говорю, как же.
- А какое?
- Да како... Да не знаю како. Да вот: лешой дедушко, пусти в лес погулять да не заблуди.
- А если заблудишься?
- Тогда одежду надо переодеть наизнанку, дедушку слово сказать.
- А какое?
- Да не знаю како, отстань, ничоо не знаю.
Так же и с покойниками. Покойник лежит три дня дома, его убирают и оплакивают непременно посторонние люди (своим - нельзя). На третий день тело выносят, после вымывают всю избу и "продымляют" печь, переворачивают мебель. А когда с кладбища приходят на поминки, то, тщательно умывшись, выставляют умершему тарелочку с едою на улице, у переднего угла дома.
Все это не язычество и не суеверия. Эти обычаи прекрасно сосуществуют и с образованностью (в деревне хорошая школа, и книги здесь читают если не больше, то внимательнее, чем в городе), и с христианской верой. Все это способ соединения со временем и местом бытия, со своим ландшафтом, с той землей, которая кормит и в которую ушли предки; с той древностью, из которой все выросли. С веком Синеуса.
Синеуса здесь помнят. Имя его, как имя лешого дедушки, как имя Сталина, звучит в рассказах. О Сталине говорят, когда вспоминают недавнее историческое прошлое. Это имя - название эпохи. Синоним слов "революция", "война", "коллективизация". Суть воспоминаний одна: тяжко жилось - тогда и теперь. Разговор о тяготах жизни здесь, да и по всей России - часть приветственных формул (как американцы на "хау ду ю ду?" отвечают "вери велл", так у нас на вопрос "как дела?" - стандартный ответ "спасибо, хреново"). При неторопливом деревенском знакомстве этикетная формула разворачивается в долгое историческое описание, как именно хреново было и есть: сейчас при демократах, раньше при коммунистах, еще раньше при Сталине. До Сталина не вспоминают ничего. Ничего не было. Был Синеус.
"Там-то и там-то, за энским лесом, не доходя деревни такой-то, над речкой холм. Так там могила Синеуса. Точно говорю. Синеус, знаешь, князь такой был. Давно очень. Там еще археологи копали, приезжали. Много золота, говорят, нашли".
В эти рассказы начинаешь верить. В самом деле, не на этом холме, так на другом был же похоронен Синеус. Или другой князь, воин, первопроходец, принесший в лесные вепсо-словенские глуби кровь и дыхание истории. Был кто-то - предок, родоначальник, чья жизнь продолжается в нас.
В каком-то смысле Белоозеро - центр мироздания. На месте, где стояла церковь, когда-то было святилище. Теперь нет ни святилища, ни церкви, но через этот холм над Кемой, очевидно, проходит мировая ось. В самом деле, что здесь подвержено изменению? Земля, лес, река, болото были и будут. И люди, живущие в этом ландшафте, всегда будут пахать землю, рыбачить, ходить в лес по ягоды и на охоту, пить водку, топить баню, гулять на праздниках. Земля остается, меняется возведенное на ней строение. Трактора, радио и телевизор, школа и почта. И власть сверху, которая приходит, исчезает и снова приходит, сжигая возведенное строение пожаром насилия и грабежа. Синеус, Сталин. Но они временны, а земля родит вечно. Была вот при Сталине коллективизация, потом при демократах колхозу туго пришлось. Но выжили. Каждый картошку сажает, на огороде работает; скотину многие держат. Лесопилка кое-как существует, трактора ездят, и солярку иногда завозят. Да и нет худа без добра: молодежь из-за безденежья перестала уезжать в город на учебу, и рождаемость в селе повысилась. В школе снова открылся первый класс.
В центре мироздания древность и современность спрессованы в одну точку, которая называется вечность.
АНДЖЕЙ ИКОННИКОВ-ГАЛИЦКИЙ