Общество
НАШЕСТВИЕ ДВУНАДЕСЯТЬ ЯЗЫКОВ
26 июня
Переправа по понтонным мостам, наведенным у деревни Понемунь, не прекращалась ни днем ни ночью, и уже через три дня на правом берегу была практически вся левофланговая группа Великой армии, личный состав которой, согласно ведомостям военного министерства Франции, насчитывал на тот момент 448083 человека! А если учесть, что на протяжении всей кампании двенадцатого года (то есть вплоть до ноября) сюда было подтянуто и еще 199075 человек из резерва, то получается, что в общей сложности Наполеон бросил против России 647158 солдат - от маршала до рядового.
Хотя следует отметить, что французов в Великой армии было не более половины, остальную ее часть составляли сателлиты: итальянцы, поляки, пруссаки, австрийцы, датчане и т. д. и т. п - не случайно же в России для описания этого события даже в официальных документах вошло в обиход выражение: "Нашествие двунадесять языков". Но тем не менее еще никогда на протяжении своей тысячелетней истории Русь не сталкивалась с такой тьмой врагов! И понятно поэтому, что в нашей стране эта война просто не могла не приобрести статус Отечественной - не только в официальных документах, но и, что главное, в сердцах народных!
Но все это будет несколько позже. А пока что вторжение полумиллионного полчища завоевателей выглядит как-то уж слишком обыденно. Александр I, танцевавший в ту ночь на балу в имении генерала Беннигсена под Вильно, узнав о переходе французов через границу, не выказал никаких эмоций и даже не сразу ушел с бала. А Наполеон на следующий день после вторжения писал об этом жене, как о чем-то будничном: "Мой друг, я перешел через Неман 24 числа в два часа утра. Вечером я перешел через Вилию. Я овладел городом Ковно. Никакого серьезного дела не завязалось. Мое здоровье хорошо, но жара стоит ужасная". Как уже наверняка знает наш читатель, в дальнейшем все, что касалось погоды и здоровья их императора, складывалось для французов далеко не лучшим образом.
На первом этапе войны русская армия, умело маневрируя, заставляла Бонапарта из письма в письмо, из реляции в реляцию повторять одну и ту же, уже порядком опостылевшую ему фразу: "Никакого серьезного дела не завязалось" - в то время, когда он сам не просто искал, а буквально жаждал генерального сражения. Жаждал, поскольку никакого захвата российских территорий он, разумеется, никогда не планировал, и расхожая фраза из школьных учебников про "захватническую войну буржуазной французской империи против феодально-крепостнической России" вовсе не соответствует исторической правде.
Нет, цели Наполеона были значительно скромнее. С него достаточно было разбить русскую армию в генеральном сражении, после чего заставить наконец Александра I исполнять положения Тильзитского (1807 г.) и Эрфуртского (1808 г.) договоров - преимущественным образом в той их части, которые касались континентальной блокады Англии. Ибо именно эта стратегическая концепция по экономическому давлению на главного исторического врага Франции и явилась, по сути, той основной причиной, по которой Великая армия совершила в 1812 году свое полное невзгод "путешествие" в Москву и обратно.
История с континентальной блокадой восходит еще к 21 октября 1805 года, когда возле берегов Испании, неподалеку от мыса Трафальгар, Нельсон наголову разгромил эскадру под командованием адмирала Вильнева. Знаменитый английский флотоводец сложил там свою голову, но французский военно-морской флот надолго перестал представлять из себя ту силу, с которой следовало бы считаться, и Наполеон навсегда вынужден был отказаться от идеи десанта на территорию Туманного Альбиона.
Однако, не имея возможности "задавить" Британию военными средствами, он тем не менее не отказался от этих намерений вовсе: в голову ему приходит идея экономической блокады. Согласно ей, для британских торговых судов навсегда закрывались порты не только Франции, но и всех ее сателлитов - для такой торговой морской державы, какой всегда являлась Англия, это, несомненно, было бы весьма серьезным экономическим ударом, тем более что из года в год количество зависимых от французской империи государств только увеличивалось. А в 1807 году, после поражения русской армии неподалеку от Фридланда - небольшого городка в Восточной Пруссии, к числу таких стран должна была присоединиться и Россия.
Однако ни для кого, в том числе и для Наполеона, не являлось секретом, что положения Тильзитского, а затем и подтвердившего их Эрфуртского договоров Россией в полной мере никогда не выполнялись. Более того, этого не могло быть по определению, ведь на Англию приходилось не менее 40% российского внешнеторгового оборота, и, досконально выполняя условия континентальной блокады, Россия попросту поставила бы себя на грань экономической катастрофы. Впрочем, к такому положению ее привело бы даже частичное исполнение этих условий, и если до встречи двух императоров в Тильзите бюджетный дефицит страны составлял 12,2 миллиона рублей, то к концу 1809 года он вырос уже до 157,5 миллиона, то есть в тринадцать раз (!) - ведь новая союзница, Франция, не могла в полной мере компенсировать России потерь от разрыва экономических отношений с Англией. Русская экономика постепенно стала напоминать человека, задыхающегося в приступе астмы, дело шло к финансовому краху, и к 1810 году стало окончательно ясно, что новой войны не избежать!
Как ни странно это будет звучать, но из двух задействованных в этой ситуации сторон больше всего не хотел новой войны Наполеон! Всегда считая Россию опасным и трудным противником, он никогда, ни в 1799-м, ни в 1805-м, ни в 1806-1807 гг., не поднимал против нее меч первым. А начиная с 1808 года, когда он основательно застрял в Испании и вынужден был постоянно держать там около 400 тысяч солдат, новая война и вовсе стала для него нежелательной. К тому же в разных концах Европы Бонапарт держал еще и множество гарнизонов, наблюдавших за соблюдением континентальной блокады. Кроме того, как политик, он не мог не осознавать опасности того, что в случае похода в Россию он вынужден будет оставить в тылу изрядное количество народов и правительств тех стран, которые он силой принудил к вассальным отношениям. А как военачальник не мог не учитывать огромных пространств нашей страны, тягот ее климата и бездорожья - то есть всех тех стратегических факторов, которые неминуемо заставили бы его отвлекать слишком много сил для охраны непомерно растянутых коммуникаций.
А то, что коммуникации все-таки придется растягивать, секретом для него не было, ибо не делали из этого тайны и сами русские. Ведь концепцию будущей войны, разработанную в недрах военного министерства России под руководством Барклая де Толли еще в феврале - марте 1810 года, при всяком удобном случае публично озвучивал лично Александр I, в том числе и в присутствии французских посланников. "Я никогда первым не обнажу шпагу против моего брата Наполеона, - не раз говаривал он сначала Арману де Коленкуру, а затем и Александру Лористону, - но клянусь - я последним вложу ее в ножны!.. Возможно, даже вероятно, он разобьет нас, но это не даст ему мира. Земли у меня много, я отступлю хоть на Камчатку, но не подпишу мира в моей завоеванной столице!"
Так что Наполеон вполне знал, на что шел. И что же заставило этого величайшего из полководцев, выигравшего на своем веку почти семьдесят сражений, двинуть свою армию к тому роковому концу, которого он просто не мог не предвидеть, наверное, так и останется загадкой для истории. Фатальная сила обстоятельств, невозможность остановить уже запущенный маховик военной машины? Вера в свои силы, незаметно перешедшая ту грань, за которой она обращается в самонадеянность? Или же правы современные психиатры, склонные усматривать в психотипах наполеоновского склада некоторые признаки параноидальности?
Пусть лучше исследованием этого вопроса займутся более компетентные авторы. Мы же ограничимся здесь лишь отслеживанием событий этой величайшей из войн XIX столетия. Но это будет уже в наших следующих публикациях.
АЛЕКСАНДР СЕЛИЦКИЙ
Хотя следует отметить, что французов в Великой армии было не более половины, остальную ее часть составляли сателлиты: итальянцы, поляки, пруссаки, австрийцы, датчане и т. д. и т. п - не случайно же в России для описания этого события даже в официальных документах вошло в обиход выражение: "Нашествие двунадесять языков". Но тем не менее еще никогда на протяжении своей тысячелетней истории Русь не сталкивалась с такой тьмой врагов! И понятно поэтому, что в нашей стране эта война просто не могла не приобрести статус Отечественной - не только в официальных документах, но и, что главное, в сердцах народных!
Но все это будет несколько позже. А пока что вторжение полумиллионного полчища завоевателей выглядит как-то уж слишком обыденно. Александр I, танцевавший в ту ночь на балу в имении генерала Беннигсена под Вильно, узнав о переходе французов через границу, не выказал никаких эмоций и даже не сразу ушел с бала. А Наполеон на следующий день после вторжения писал об этом жене, как о чем-то будничном: "Мой друг, я перешел через Неман 24 числа в два часа утра. Вечером я перешел через Вилию. Я овладел городом Ковно. Никакого серьезного дела не завязалось. Мое здоровье хорошо, но жара стоит ужасная". Как уже наверняка знает наш читатель, в дальнейшем все, что касалось погоды и здоровья их императора, складывалось для французов далеко не лучшим образом.
На первом этапе войны русская армия, умело маневрируя, заставляла Бонапарта из письма в письмо, из реляции в реляцию повторять одну и ту же, уже порядком опостылевшую ему фразу: "Никакого серьезного дела не завязалось" - в то время, когда он сам не просто искал, а буквально жаждал генерального сражения. Жаждал, поскольку никакого захвата российских территорий он, разумеется, никогда не планировал, и расхожая фраза из школьных учебников про "захватническую войну буржуазной французской империи против феодально-крепостнической России" вовсе не соответствует исторической правде.
Нет, цели Наполеона были значительно скромнее. С него достаточно было разбить русскую армию в генеральном сражении, после чего заставить наконец Александра I исполнять положения Тильзитского (1807 г.) и Эрфуртского (1808 г.) договоров - преимущественным образом в той их части, которые касались континентальной блокады Англии. Ибо именно эта стратегическая концепция по экономическому давлению на главного исторического врага Франции и явилась, по сути, той основной причиной, по которой Великая армия совершила в 1812 году свое полное невзгод "путешествие" в Москву и обратно.
История с континентальной блокадой восходит еще к 21 октября 1805 года, когда возле берегов Испании, неподалеку от мыса Трафальгар, Нельсон наголову разгромил эскадру под командованием адмирала Вильнева. Знаменитый английский флотоводец сложил там свою голову, но французский военно-морской флот надолго перестал представлять из себя ту силу, с которой следовало бы считаться, и Наполеон навсегда вынужден был отказаться от идеи десанта на территорию Туманного Альбиона.
Однако, не имея возможности "задавить" Британию военными средствами, он тем не менее не отказался от этих намерений вовсе: в голову ему приходит идея экономической блокады. Согласно ей, для британских торговых судов навсегда закрывались порты не только Франции, но и всех ее сателлитов - для такой торговой морской державы, какой всегда являлась Англия, это, несомненно, было бы весьма серьезным экономическим ударом, тем более что из года в год количество зависимых от французской империи государств только увеличивалось. А в 1807 году, после поражения русской армии неподалеку от Фридланда - небольшого городка в Восточной Пруссии, к числу таких стран должна была присоединиться и Россия.
Однако ни для кого, в том числе и для Наполеона, не являлось секретом, что положения Тильзитского, а затем и подтвердившего их Эрфуртского договоров Россией в полной мере никогда не выполнялись. Более того, этого не могло быть по определению, ведь на Англию приходилось не менее 40% российского внешнеторгового оборота, и, досконально выполняя условия континентальной блокады, Россия попросту поставила бы себя на грань экономической катастрофы. Впрочем, к такому положению ее привело бы даже частичное исполнение этих условий, и если до встречи двух императоров в Тильзите бюджетный дефицит страны составлял 12,2 миллиона рублей, то к концу 1809 года он вырос уже до 157,5 миллиона, то есть в тринадцать раз (!) - ведь новая союзница, Франция, не могла в полной мере компенсировать России потерь от разрыва экономических отношений с Англией. Русская экономика постепенно стала напоминать человека, задыхающегося в приступе астмы, дело шло к финансовому краху, и к 1810 году стало окончательно ясно, что новой войны не избежать!
Как ни странно это будет звучать, но из двух задействованных в этой ситуации сторон больше всего не хотел новой войны Наполеон! Всегда считая Россию опасным и трудным противником, он никогда, ни в 1799-м, ни в 1805-м, ни в 1806-1807 гг., не поднимал против нее меч первым. А начиная с 1808 года, когда он основательно застрял в Испании и вынужден был постоянно держать там около 400 тысяч солдат, новая война и вовсе стала для него нежелательной. К тому же в разных концах Европы Бонапарт держал еще и множество гарнизонов, наблюдавших за соблюдением континентальной блокады. Кроме того, как политик, он не мог не осознавать опасности того, что в случае похода в Россию он вынужден будет оставить в тылу изрядное количество народов и правительств тех стран, которые он силой принудил к вассальным отношениям. А как военачальник не мог не учитывать огромных пространств нашей страны, тягот ее климата и бездорожья - то есть всех тех стратегических факторов, которые неминуемо заставили бы его отвлекать слишком много сил для охраны непомерно растянутых коммуникаций.
А то, что коммуникации все-таки придется растягивать, секретом для него не было, ибо не делали из этого тайны и сами русские. Ведь концепцию будущей войны, разработанную в недрах военного министерства России под руководством Барклая де Толли еще в феврале - марте 1810 года, при всяком удобном случае публично озвучивал лично Александр I, в том числе и в присутствии французских посланников. "Я никогда первым не обнажу шпагу против моего брата Наполеона, - не раз говаривал он сначала Арману де Коленкуру, а затем и Александру Лористону, - но клянусь - я последним вложу ее в ножны!.. Возможно, даже вероятно, он разобьет нас, но это не даст ему мира. Земли у меня много, я отступлю хоть на Камчатку, но не подпишу мира в моей завоеванной столице!"
Так что Наполеон вполне знал, на что шел. И что же заставило этого величайшего из полководцев, выигравшего на своем веку почти семьдесят сражений, двинуть свою армию к тому роковому концу, которого он просто не мог не предвидеть, наверное, так и останется загадкой для истории. Фатальная сила обстоятельств, невозможность остановить уже запущенный маховик военной машины? Вера в свои силы, незаметно перешедшая ту грань, за которой она обращается в самонадеянность? Или же правы современные психиатры, склонные усматривать в психотипах наполеоновского склада некоторые признаки параноидальности?
Пусть лучше исследованием этого вопроса займутся более компетентные авторы. Мы же ограничимся здесь лишь отслеживанием событий этой величайшей из войн XIX столетия. Но это будет уже в наших следующих публикациях.
АЛЕКСАНДР СЕЛИЦКИЙ
