Общество
ПОГОВОРИМ, СОБРАТ, СОРЕДАКТОР...
27 июня
Такую посылку продолжительной беседы предлагает Борис Никольский, главный редактор журнала "Нева", своему коллеге Якову Гордину, соредактору журнала "Звезда" ("Нева", 2002, № 1). Тот отвечает сразу, будто уже готовой формулой: "Это, условно говоря, некий заповедник, заказник текущей литературы". И дальше развивает отстоявшееся соображение: "Литература разделилась на разные слои, ориентирована на разные группы читателей... это сложный, но живой, органичный литературный процесс. И как раз журналы активно в нем участвуют, активно его формируют".
Далее два литератора у камина, что стоит в кабинете главного редактора "Невы" (рубрика так и озаглавлена "Беседы у камина"), размышляют о сегодняшнем месте и дальнейшей судьбе "толстых" литературных журналов.
По-моему, направление развития российской словесности предсказывать сложнее, чем петербургскую погоду. Но оно есть, и это важней всего прочего. Книги печатаются, и точно так же издаются журналы. Они существуют, как слоны, куропатки, тигры, комары, дельфины и пчелы. Живет трудолюбивое насекомое, машет крылышками с фантастической частотой, перелетает от цветка к цветку, высасывает понемножечку сок, чтобы впоследствии, вместе с сотнями таких же подвижниц, создать замечательную текучую субстанцию. И мы зачерпнем мед ложечкой, понюхаем, положим на язык, почмокаем от удовольствия... Если только раньше до него не доберутся медведи.
Так же и с литературой. Давайте читать, пока она еще существует, искать тексты-послания, направленные нам, читателям.
"Я в зеркало вошел, пригладив чуб // Точнее - то, что от него осталось. // Привет тебе, последний ржавый зуб, - // Повремени с уходом малость". В номере пятом "Невы" интересная подборка стихов Глеба Горбовского. По-прежнему задирист, все так же старается представить себя удалым скандалистом ("Не привозите Горбовского..."), но уже умудрен годами и потрясен близостью Вечности. "Дверь железная... Звоню. // К дедушке Сысою. // А за дверью - баба Ню, // Голая... С косою!"
Рассуждая о "мейнстриме" (основном потоке) современной прозы, Никольский и его собеседник вспоминают прежде всего Пелевина. Но мне кажется, что подобные книги относятся скорее к маргинальной, жанровой литературе. И тиражи их - тому свидетельство. Нормальную же, профессиональную работу беллетриста представляет повесть Сергея Магида "Текущая информация" ("Нева", № 3). Герой ее, рассказчик, - как, впрочем, и автор, - эмигрировал в Чехословакию и пытается утвердиться в Праге, внедриться в чужое закрытое общество. "Я потерял дом, Дарью, родину, у меня не было ничего своего, кроме тощего счета в банке, где об меня вытирали ноги, я держал в руке сумку, которую получил в супермаркете, с едой, на которую спускал антикварную мебель моей вымершей семьи, стоял в прихожей чужой квартиры и думал о том, что человек не может чувствовать себя более счастливым. Я был свободен". Горькое и едкое, динамичное повествование, интонацией порой напоминающее Ремарка. Тоже "тень в раю", чуждая всем и даже себе, размышляет о последних, проклятых, экзистенциальных вопросах. Только беженцы из гитлеровской Германии могли искать сочувствия у прогрессивного демократического человечества. А на что же рассчитывать эмигрантам из постперестроечной России?.. "Вечная привилегия слабаков, сказал Бог, утешаться тем, что кому-то еще хуже. Я открыл глаза. Господи, сказал я, прости. Прости меня".
В пятом номере не пропустите прозрачный и добрый рассказ Дмитрия Каралиса "Космонавт". Спокойное повествование в стиле "ретро" с анекдотической фабулой. Конечно, финал рассказа просвечивает уже в середине текста, но с такой же естественной искренностью, как в двух братьях-героях, разменявших на пару аж целый век, вдруг пробиваются вечные пацаны. И это приятно.
Гвоздем же первых номеров "Невы" оказалась документальная повесть Виталия Антонова "Молчат минареты" ("Нева", № 1-3). Название несколько напоминает пыхтелки милновского медведя, но с первых же страниц читателю становится не до смеха. Автор - доктор медицинских наук, профессор, полковник медицинской службы - работал в Афганистане в конце семидесятых годов. Еще до начала советской интернациональной помощи. Где-то в середине рассказа Антонов замечает сокрушенно, что, двинув через границу войска, мы потеряли страну, где очень долго эпитет "русский" был синонимом хорошего. Но могло ли случиться иначе?.. Этого с уверенностью не скажет ни автор, ни читатель. Нам остается только следить глазами рассказчика, как симпатичные и неглупые люди с истовым усердием истребляют друг друга. Причем каждая сторона пытается перетащить "устода" - учителя на свою сторону. Жесткая, точная проза, написанная человеком, видевшим в жизни кое-что, кроме библиотечных полок.
О Викторе Пелевине на страницах "Невы" вспоминают еще и во втором номере. Оживший отдел критики принял статью Павла Басинского "Писатель нашего времени". Московский литератор разбирает технологию успеха трех столичных же авторов: Пелевина, Кабакова и Акунина-Чхартишвили. "На выучку к Акунину надлежит отправить 90% наших серьезных прозаиков, чтобы они научились главному, что делает писателя писателем, а не продавцом абстрактной духовности и эстетического самовыражения..." Далее Басинский формулирует критерии профессионализма: вот каков же должен быть "мейнстрим" современной прозы.
Александр Мелихов в своих заметках, набранных курсивом вслед Басинскому, пытается слегка смягчить боль от излишне резких уколов своего же автора. Любопытно, что из всех сотрудников центральных изданий петербургский журнал пригласил именно Басинского. Это обнадеживает.
В том же номере статья новгородца Марка Кострова. Этот литератор который год усердно пытается преподать городским жителям "науку выживания". "Не дай Бог такому случиться, но вероятность, что вы можете побежать из ваших теплых жилищ, велика. И тогда моя писанина может вам пригодиться". А далее следует подробная, толковая и ироничная "Инструкция по созданию одноэтажной планеты". Помнится, в детстве я читал две увлекательные и полезные книги Сетон-Томпсона "Рольф в лесах" и "Маленькие дикари". Неплохо бы и Кострову сочинить детективный роман, где персонажи отсиживаются в холодных новгородских болотах. Публицистику наш читатель не слишком жалует, если, разумется, она не о кремлевских насельниках, а вот сцепив полезные советы криминальной фабулой, можно добиться большего эффекта.
"Говорили, что она сломала бедро в первый раз, когда в 75 лет сидела на балконе дачи в Комарово и спрыгнула с него, увидев, что возвращается компания, посланная за вином". Публицистика? Мемуары? Очерк? Рассказ? Да, собственно, какое нам дело до жанра, когда мы читаем сочный отрывок прозы, искрящейся и лихой, как его отважная герония. В "Седьмой тетради" воспоминания Леонида Романкова об Ирине Валентиновне Щеголевой "Человек пиршественных столов" (№ 3). Вдова сына известного пушкиниста и не менее замечательного художника Натана Альтмана, Ирина Валентиновна представляется нам сгустком жизненной энергии, неким подобием шаровой молнии, заряжавшей здоровым жизнелюбием даже случайных знакомых. "Сидя за овальным столом со стопкой "ириновки" в руке, я услышал историю о том, как в нее влюбился Шостакович". И так же, в разные времена, Олейников (в тексте он почему-то начинается с буквы А, подобно актеру), Луначарский, Вертинский... Да что там пересказывать и цитировать. Читать надо!
ВЛАДИМИР СОБОЛЬ
Далее два литератора у камина, что стоит в кабинете главного редактора "Невы" (рубрика так и озаглавлена "Беседы у камина"), размышляют о сегодняшнем месте и дальнейшей судьбе "толстых" литературных журналов.
По-моему, направление развития российской словесности предсказывать сложнее, чем петербургскую погоду. Но оно есть, и это важней всего прочего. Книги печатаются, и точно так же издаются журналы. Они существуют, как слоны, куропатки, тигры, комары, дельфины и пчелы. Живет трудолюбивое насекомое, машет крылышками с фантастической частотой, перелетает от цветка к цветку, высасывает понемножечку сок, чтобы впоследствии, вместе с сотнями таких же подвижниц, создать замечательную текучую субстанцию. И мы зачерпнем мед ложечкой, понюхаем, положим на язык, почмокаем от удовольствия... Если только раньше до него не доберутся медведи.
Так же и с литературой. Давайте читать, пока она еще существует, искать тексты-послания, направленные нам, читателям.
"Я в зеркало вошел, пригладив чуб // Точнее - то, что от него осталось. // Привет тебе, последний ржавый зуб, - // Повремени с уходом малость". В номере пятом "Невы" интересная подборка стихов Глеба Горбовского. По-прежнему задирист, все так же старается представить себя удалым скандалистом ("Не привозите Горбовского..."), но уже умудрен годами и потрясен близостью Вечности. "Дверь железная... Звоню. // К дедушке Сысою. // А за дверью - баба Ню, // Голая... С косою!"
Рассуждая о "мейнстриме" (основном потоке) современной прозы, Никольский и его собеседник вспоминают прежде всего Пелевина. Но мне кажется, что подобные книги относятся скорее к маргинальной, жанровой литературе. И тиражи их - тому свидетельство. Нормальную же, профессиональную работу беллетриста представляет повесть Сергея Магида "Текущая информация" ("Нева", № 3). Герой ее, рассказчик, - как, впрочем, и автор, - эмигрировал в Чехословакию и пытается утвердиться в Праге, внедриться в чужое закрытое общество. "Я потерял дом, Дарью, родину, у меня не было ничего своего, кроме тощего счета в банке, где об меня вытирали ноги, я держал в руке сумку, которую получил в супермаркете, с едой, на которую спускал антикварную мебель моей вымершей семьи, стоял в прихожей чужой квартиры и думал о том, что человек не может чувствовать себя более счастливым. Я был свободен". Горькое и едкое, динамичное повествование, интонацией порой напоминающее Ремарка. Тоже "тень в раю", чуждая всем и даже себе, размышляет о последних, проклятых, экзистенциальных вопросах. Только беженцы из гитлеровской Германии могли искать сочувствия у прогрессивного демократического человечества. А на что же рассчитывать эмигрантам из постперестроечной России?.. "Вечная привилегия слабаков, сказал Бог, утешаться тем, что кому-то еще хуже. Я открыл глаза. Господи, сказал я, прости. Прости меня".
В пятом номере не пропустите прозрачный и добрый рассказ Дмитрия Каралиса "Космонавт". Спокойное повествование в стиле "ретро" с анекдотической фабулой. Конечно, финал рассказа просвечивает уже в середине текста, но с такой же естественной искренностью, как в двух братьях-героях, разменявших на пару аж целый век, вдруг пробиваются вечные пацаны. И это приятно.
Гвоздем же первых номеров "Невы" оказалась документальная повесть Виталия Антонова "Молчат минареты" ("Нева", № 1-3). Название несколько напоминает пыхтелки милновского медведя, но с первых же страниц читателю становится не до смеха. Автор - доктор медицинских наук, профессор, полковник медицинской службы - работал в Афганистане в конце семидесятых годов. Еще до начала советской интернациональной помощи. Где-то в середине рассказа Антонов замечает сокрушенно, что, двинув через границу войска, мы потеряли страну, где очень долго эпитет "русский" был синонимом хорошего. Но могло ли случиться иначе?.. Этого с уверенностью не скажет ни автор, ни читатель. Нам остается только следить глазами рассказчика, как симпатичные и неглупые люди с истовым усердием истребляют друг друга. Причем каждая сторона пытается перетащить "устода" - учителя на свою сторону. Жесткая, точная проза, написанная человеком, видевшим в жизни кое-что, кроме библиотечных полок.
О Викторе Пелевине на страницах "Невы" вспоминают еще и во втором номере. Оживший отдел критики принял статью Павла Басинского "Писатель нашего времени". Московский литератор разбирает технологию успеха трех столичных же авторов: Пелевина, Кабакова и Акунина-Чхартишвили. "На выучку к Акунину надлежит отправить 90% наших серьезных прозаиков, чтобы они научились главному, что делает писателя писателем, а не продавцом абстрактной духовности и эстетического самовыражения..." Далее Басинский формулирует критерии профессионализма: вот каков же должен быть "мейнстрим" современной прозы.
Александр Мелихов в своих заметках, набранных курсивом вслед Басинскому, пытается слегка смягчить боль от излишне резких уколов своего же автора. Любопытно, что из всех сотрудников центральных изданий петербургский журнал пригласил именно Басинского. Это обнадеживает.
В том же номере статья новгородца Марка Кострова. Этот литератор который год усердно пытается преподать городским жителям "науку выживания". "Не дай Бог такому случиться, но вероятность, что вы можете побежать из ваших теплых жилищ, велика. И тогда моя писанина может вам пригодиться". А далее следует подробная, толковая и ироничная "Инструкция по созданию одноэтажной планеты". Помнится, в детстве я читал две увлекательные и полезные книги Сетон-Томпсона "Рольф в лесах" и "Маленькие дикари". Неплохо бы и Кострову сочинить детективный роман, где персонажи отсиживаются в холодных новгородских болотах. Публицистику наш читатель не слишком жалует, если, разумется, она не о кремлевских насельниках, а вот сцепив полезные советы криминальной фабулой, можно добиться большего эффекта.
"Говорили, что она сломала бедро в первый раз, когда в 75 лет сидела на балконе дачи в Комарово и спрыгнула с него, увидев, что возвращается компания, посланная за вином". Публицистика? Мемуары? Очерк? Рассказ? Да, собственно, какое нам дело до жанра, когда мы читаем сочный отрывок прозы, искрящейся и лихой, как его отважная герония. В "Седьмой тетради" воспоминания Леонида Романкова об Ирине Валентиновне Щеголевой "Человек пиршественных столов" (№ 3). Вдова сына известного пушкиниста и не менее замечательного художника Натана Альтмана, Ирина Валентиновна представляется нам сгустком жизненной энергии, неким подобием шаровой молнии, заряжавшей здоровым жизнелюбием даже случайных знакомых. "Сидя за овальным столом со стопкой "ириновки" в руке, я услышал историю о том, как в нее влюбился Шостакович". И так же, в разные времена, Олейников (в тексте он почему-то начинается с буквы А, подобно актеру), Луначарский, Вертинский... Да что там пересказывать и цитировать. Читать надо!
ВЛАДИМИР СОБОЛЬ
