Город
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ КАК КИТЕЖ-ГРАД
13 июля
На эти два вопроса: почему исчезла староверческая, условно говоря, китежская цивилизация и почему возникла необходимость в появлении Петербурга, можно дать один и тот же ответ.
Петровские реформы символически были восстанием против архаичности и консервативной самозамкнутости Московии, узурпировавшей мифологию Третьего Рима. Это было волевое возвращение России в европейскую цивилизацию. Именно "возвращение" - поскольку Северная, Новгородская Русь изначально была ее неотъемлемой частью.
Если внимательнее вглядеться в логику староверов, по существу они стремились к тому же самому. "Предательство Святой Руси", в котором они обвиняли патриарха Никона, исходило из того, что он взялся править русские священные книги и сам строй богослужения по греческим образцам, которые к тому времени сами изрядно деградировали. Падение Константинополя и последующая уния с Ватиканом превратили Греческую церковь из центрального в периферийное и несамостоятельное учреждение. Поэтому правка русских книг и ритуалов по ее образцам духовно провинциализировала и саму Россию.
Давно пора развенчать ложный миф о том, будто бы староверы исповедовали некую национальную версию христианства. На самом деле именно они оставались последовательными универсалистами, тогда как официальная, никониянская церковь вводила жесткую цензуру. Достаточно сравнить уровень преподавания в московской Славяно-греко-латинской академии, где была система, аналогичная советским спецхранам, и библиотеку Выгореции, где свободно изучалось не только святоотеческое наследие, но и переводились западные богословы и просветители, алхимические трактаты, Коран и т. д.
Если взглянуть на проблему с другой, более "прагматической" точки зрения, то мы вновь увидим интересную параллель - Петр начал преодолевать экономическую и технологическую отсталость России от Европы и его дело позднее наиболее успешно продолжили именно староверы (известные фамилии русских промышленников и купцов). Староверие фактически стало аналогом европейского протестантизма с его особой трудовой и предпринимательской этикой. Разумеется, речь идет о типологическом сближении - староверы были и оставались православными, и аналогия с протестантизмом просматривается лишь в том, что они отрицали узурпацию духовной власти официальной Церковью с той же настойчивостью, с какой европейские лютеране восставали против подмены христианства поклонением Папе Римскому.
Время обнаруживает удивительную точность поговорки о том, что "все новое - это хорошо забытое старое". История при достаточно широком взгляде на нее демонстрирует свою циклическую природу. Иногда чем дальше от нас отстоит то или иное явление, теряясь в "легендарной глуби веков", тем оно парадоксальным образом оказывается актуальнее. Однако обращение к древностям вовсе не означает какой-то их буквальной реставрации - речь идет об их проявлении на новом витке, в новых формах.
В этой связи можно сделать парадоксальный вывод: именно углубление Петербурга в собственную традицию и указывает путь в будущее. Причем эта традиция не ограничивается Петровским периодом, но уходит гораздо глубже, ко временам Новгорода Великого, миссию которого Петербург по существу и преемствовал. Кстати, корни трехвекового соперничества Петербурга и Москвы за столичный статус вполне можно проследить и в имевшем место пятью веками раньше аналогичном соперничестве Москвы и Великого Новгорода.
Петербург воспринимался московскими идеологами как "не совсем христианский" или даже "антихристианский" город именно потому, что они привыкли воспринимать христианство сугубо в своих узконациональных и провинциальных рамках. Тогда как есть все основания предполагать, что Петр, максимально используя европейскую архитектуру для возведения православных храмов, пытался тем самым преодолеть разделение самого христианства на враждующие конфессии. То есть сделать тем самым Петербург действительно градом святого Петра, столицей Единой апостольской церкви, с миссией которой не справился Рим (отсюда и утвержденный Петром герб Санкт-Петербурга, перекликающийся с гербом Ватикана).
Если еще углубиться в историю, то миссию Петербурга можно возвести и к варяжской, условно говоря, гиперборейской традиции, когда именно северяне открыли знаменитый путь "из варяг в греки", а Ладога (Альдейгьюборг) была первой столицей Руси. Само слово "Русь" тогда не имело четкой этнической дефиниции и полностью не отождествлялось со славянами, как это произошло позднее. И это парадоксальным образом вновь нашло свое выражение в интернациональном характере Петербурга, в строительстве и развитии которого принимали участие представители многих европейских народов.
Древняя легендарная эпоха княжеской Руси, еще не подвергшейся московско-ордынской централизации, строилась именно по сетевому принципу. И показательно, что новейшие тенденции в Европе тяготеют к аналогичному - сетевому, трансрегиональному развитию. С этой точки зрения имперский период Петербурга может быть объяснен лишь как временный. В Петровское время методом преодоления архаичного московского централизма мог быть только новый, еще больший централизм. Но теперь ситуация кардинально изменилась, и поиск адекватного решения современных проблем заставляет обращаться к древним архетипам.
XXI век, эпоха глобализации, обещает быть эпохой не империй, а цивилизаций. Однако цивилизации также пребывают в конкурентной борьбе. Поэтому невозможно быть просто "как все" - это означало бы цивилизационное растворение и исчезновение. Петербург должен сформулировать и выразить свою новую цивилизационную идентичность. Возможно, она все же будет славянской. Однако это будет уже новая славянская цивилизация, обогащенная западноевропейским наследием. И не только западноевропейским, но и глобальным опытом последних лет. Возможно, это и станет настоящим возвращением Китежа.
ВАДИМ ШТЕПА, главный редактор журнала "ИNАЧЕ" (Петрозаводск)
Петровские реформы символически были восстанием против архаичности и консервативной самозамкнутости Московии, узурпировавшей мифологию Третьего Рима. Это было волевое возвращение России в европейскую цивилизацию. Именно "возвращение" - поскольку Северная, Новгородская Русь изначально была ее неотъемлемой частью.
Если внимательнее вглядеться в логику староверов, по существу они стремились к тому же самому. "Предательство Святой Руси", в котором они обвиняли патриарха Никона, исходило из того, что он взялся править русские священные книги и сам строй богослужения по греческим образцам, которые к тому времени сами изрядно деградировали. Падение Константинополя и последующая уния с Ватиканом превратили Греческую церковь из центрального в периферийное и несамостоятельное учреждение. Поэтому правка русских книг и ритуалов по ее образцам духовно провинциализировала и саму Россию.
Давно пора развенчать ложный миф о том, будто бы староверы исповедовали некую национальную версию христианства. На самом деле именно они оставались последовательными универсалистами, тогда как официальная, никониянская церковь вводила жесткую цензуру. Достаточно сравнить уровень преподавания в московской Славяно-греко-латинской академии, где была система, аналогичная советским спецхранам, и библиотеку Выгореции, где свободно изучалось не только святоотеческое наследие, но и переводились западные богословы и просветители, алхимические трактаты, Коран и т. д.
Если взглянуть на проблему с другой, более "прагматической" точки зрения, то мы вновь увидим интересную параллель - Петр начал преодолевать экономическую и технологическую отсталость России от Европы и его дело позднее наиболее успешно продолжили именно староверы (известные фамилии русских промышленников и купцов). Староверие фактически стало аналогом европейского протестантизма с его особой трудовой и предпринимательской этикой. Разумеется, речь идет о типологическом сближении - староверы были и оставались православными, и аналогия с протестантизмом просматривается лишь в том, что они отрицали узурпацию духовной власти официальной Церковью с той же настойчивостью, с какой европейские лютеране восставали против подмены христианства поклонением Папе Римскому.
Время обнаруживает удивительную точность поговорки о том, что "все новое - это хорошо забытое старое". История при достаточно широком взгляде на нее демонстрирует свою циклическую природу. Иногда чем дальше от нас отстоит то или иное явление, теряясь в "легендарной глуби веков", тем оно парадоксальным образом оказывается актуальнее. Однако обращение к древностям вовсе не означает какой-то их буквальной реставрации - речь идет об их проявлении на новом витке, в новых формах.
В этой связи можно сделать парадоксальный вывод: именно углубление Петербурга в собственную традицию и указывает путь в будущее. Причем эта традиция не ограничивается Петровским периодом, но уходит гораздо глубже, ко временам Новгорода Великого, миссию которого Петербург по существу и преемствовал. Кстати, корни трехвекового соперничества Петербурга и Москвы за столичный статус вполне можно проследить и в имевшем место пятью веками раньше аналогичном соперничестве Москвы и Великого Новгорода.
Петербург воспринимался московскими идеологами как "не совсем христианский" или даже "антихристианский" город именно потому, что они привыкли воспринимать христианство сугубо в своих узконациональных и провинциальных рамках. Тогда как есть все основания предполагать, что Петр, максимально используя европейскую архитектуру для возведения православных храмов, пытался тем самым преодолеть разделение самого христианства на враждующие конфессии. То есть сделать тем самым Петербург действительно градом святого Петра, столицей Единой апостольской церкви, с миссией которой не справился Рим (отсюда и утвержденный Петром герб Санкт-Петербурга, перекликающийся с гербом Ватикана).
Если еще углубиться в историю, то миссию Петербурга можно возвести и к варяжской, условно говоря, гиперборейской традиции, когда именно северяне открыли знаменитый путь "из варяг в греки", а Ладога (Альдейгьюборг) была первой столицей Руси. Само слово "Русь" тогда не имело четкой этнической дефиниции и полностью не отождествлялось со славянами, как это произошло позднее. И это парадоксальным образом вновь нашло свое выражение в интернациональном характере Петербурга, в строительстве и развитии которого принимали участие представители многих европейских народов.
Древняя легендарная эпоха княжеской Руси, еще не подвергшейся московско-ордынской централизации, строилась именно по сетевому принципу. И показательно, что новейшие тенденции в Европе тяготеют к аналогичному - сетевому, трансрегиональному развитию. С этой точки зрения имперский период Петербурга может быть объяснен лишь как временный. В Петровское время методом преодоления архаичного московского централизма мог быть только новый, еще больший централизм. Но теперь ситуация кардинально изменилась, и поиск адекватного решения современных проблем заставляет обращаться к древним архетипам.
XXI век, эпоха глобализации, обещает быть эпохой не империй, а цивилизаций. Однако цивилизации также пребывают в конкурентной борьбе. Поэтому невозможно быть просто "как все" - это означало бы цивилизационное растворение и исчезновение. Петербург должен сформулировать и выразить свою новую цивилизационную идентичность. Возможно, она все же будет славянской. Однако это будет уже новая славянская цивилизация, обогащенная западноевропейским наследием. И не только западноевропейским, но и глобальным опытом последних лет. Возможно, это и станет настоящим возвращением Китежа.
ВАДИМ ШТЕПА, главный редактор журнала "ИNАЧЕ" (Петрозаводск)
