Общество
"ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН" С ФРАНЦУЗСКИМ ПРИВКУСОМ
21 августа
В советские времена "Евгений Онегин" был чем-то вроде визитной карточки официального искусства и относился к разряду экспонатов неприкасаемых: любая попытка свежего, индивидуального режиссерского прочтения оперы, отличающегося от общепринятого, пресекалась. Как реакция на это нынче в мире, и у нас тоже, множится число интерпретаций, авторы которых весьма вольно, а иные и по-авангардистски самонадеянно обходятся с авторским оригиналом. Новая сценическая версия в Мариинском, можно сказать, умеренно радикальна.
В ней немало привлекательного прежде всего по части музыки. Гергиев предстал тут неожиданным. Неистовый темперамент обычно побуждает его мчаться вперед, щедро делясь с публикой радостью от пламенеющей красоты оркестрового звучания, не всегда сообразующегося с певческими ресурсами артистов. На этот раз маэстро пригасил пламя - громкие кульминации редки и по-особому впечатляют, оттого что возникают на общем чуть сумеречном фоне, а такого pianissimo, пожалуй, никогда у Гергиева слышать не доводилось. В cцене письма он убрал солирующие гобой, кларнет и валторну за кулисы, чтобы были едва слышны и не вынуждали певицу форсировать звук. От солистов и хора (главный хормейстер Андрей Петренко) он вообще требовал максимальной естественности вокала, красок преимущественно нежных. В спектакле занята в основном молодежь, и недостаточно опытным вокалистам пришлось туго: снимая звук с дыхания, они порой, вместо того чтобы тихо петь, напевают. И все же в целом желание возвратить "лирическим сценам" (как обозначил жанр своего творения Чайковский) их камерную задушевность вызвало у публики живой и благодарный отклик. Тревожась за судьбу своей оперы, композитор признавался: "Она написана искренне, и на эту искренность я возлагаю все мои надежды". Исполнена она нынче тоже на редкость искренно.
Гергиев провел лишь первый спектакль. Во втором же за пульт встал 24-летний Туган Сохиев. Молодой дирижер следует - с интервалом в четверть века - по пути Гергиева: он тоже получил первоначальное дирижерское образование во Владикавказе у замечательного педагога А. А. Брискина, ученика И. А. Мусина (Анатолий Аркадьевич, которому в будущем году исполнится 80, присутствовал нынче в театре на обоих спектаклях, ведомых его питомцами), а затем продолжил обучение у самого профессора в Петербургской консерватории. Сохиев тоже лауреат международного конкурса. Он совмещает должности главного дирижера Северо-Осетинской филармонии и руководителя Уэльской национальной оперы (Кардифф). Конечно, он не обладает пока той силой художественного убеждения, тем даром импровизации, какими владеет его старший коллега, но очень успешный дебют подтвердил большие возможности дирижера и прежде всего его умение быть в музыке проникновенным и тонким.
К этому же - достичь в актерской интерпретации органичности воспроизведения "обыденных, простых, общечеловеческих чувствований" (слова Чайковского) стремился и режиссерский дуэт Моше Ляйзер - Патрис Корье. Многое им удалось. Работая с юными (в основном это воспитанники Академии Мариинского театра), они пытались их оградить от оперных штампов, а у старших изъять таковые из оборота. Пожалуй, стройнее и совершеннее был артистический ансамбль во второй вечер. Татьяна Павловская почти идеально совпадает с представлением о Татьяне Лариной - и обликом, и преодолевающей девичью сдержанность порывистостью, и выразительным пением. Владислав Сулимский - Онегин - впервые вышел на сцену в большой роли, и хотя вокал его не без шероховатостей, он покоряет романтической страстностью, неординарной индивидуальностью. Ленский на оба состава один - Евгений Акимов, чей голос соединяет в себе нежность и мощь, а сам он - олицетворение детской доверчивости. И плотность фигуры, и усы с бородкой не помеха - они делают поэта еще более трогательным. Как всегда, значителен в каждой спетой фразе Геннадий Беззубенков - Гремин.
Прелестна своей юностью и одухотворенностью также исполняющая Татьяну Ирина Матаева - ей только стоит разнообразить в пении шкалу оттенков. Владимир Мороз - еще один Онегин - отличный вокалист и наружностью очень подходит для своего героя, но ему предстоит еще мобилизовать душевные ресурсы, дабы его Евгений вызывал ощущение нетривиальной, значительной личности. А вот скромнейший из персонажей оперы - Няня в исполнении Ольги Марковой-Михайленко подобное ощущение вызывает. Добрых слов заслуживают и остальные: Светлана Волкова - Ларина, Екатерина Семенчук и Наталья Евстафьева - Ольга, Михаил Кит - Гремин, Владимир Феленчак - Трике, Эдуард Цанга и Владислав Успенский - Ротный.
Более всего режиссерам удались картины вторая - с психологически точно разработанными диалогами Татьяны и Няни, разнообразно мизансценированным письмом, и четвертая - Ларинский бал, где живо и действенно представленные группы гостей образуют некий хоровод, служащий фоном, на котором стремительно развертывается драма героев. Другие картины, однако, вызывают большие или меньшие сомнения.
Суховатым, невыразительным показалось живописное решение спектакля, выполненное художником-постановщиком Кристианом Фенуйя и художником по свету Кристофом Форе, которое лишь несколько оживляют незамысловатые, но изящные костюмы Агостино Кавалька. Белые гладкие поверхности образуют интерьеры, в проемах которых иногда видны стволы деревьев. Режиссеры напрасно полагают, что на подобном нейтральном фоне более выпуклой кажется человеческая личность. Неужели иной действенный фон враждебен личности? Неужели белая комната с сухими листиками на полу, где происходит дуэль, лучше поэтического пейзажа?..
В последнем, петербургском, акте задняя стена уходит, и является иной фон - намалеванные синие облака. Вместе со снеговым покровом на полу они должны изображать зимний город. По мысли постановщиков, герои вынуждены почувствовать себя одинокими, словно заблудившиеся в студеном просторе люди. Но из-за сохраняющихся боковых белых плоскостей, разгораживающих пространство, ощущения простора не возникает. Перенесение же действия из интерьера на улицу влечет за собой цепь досадных нелепостей. Под музыку полонеза (следующие далее в партитуре экосезы выпущены) суетящиеся слуги с факелами сопровождают знатных гостей, которые являются на бал и скрываются в проеме стены. Потом слуги исчезают (видно, факелы "закончились"), и продолжающих прибывать гостей ужо никто не опекает. Являются супруги Гремины. У столпившихся людей, которых, видимо, не пустили на бал, Татьяна справляется о встретившемся им Онегине (кстати, в обеих последних картинах он единственный без пальто: видно, в странствиях закалился). Генерал принимается рассказывать ему, как любит Татьяну, в то время как она (кстати, не в малиновом берете, а белой меховой шапке), брошенная, одна уходит в проем. Возвращается она вскоре, в тот самый момент, когда Гремин собирается представить ей Онегина, и, заявив, что устала (от чего, собственно?), уводит мужа.
Ради чего понадобилось тут переиначивать оригинал? Никакого драматургического смысла в этом не уловить - просто оригинальничанье, типичный "оживляж". Как, кстати, и забавное хождение крестьян - с поклажей и без - сквозь лес под хоровую песнь "Девицы, красавицы", вдруг прекращающееся, когда появляется Татьяна. И тут - чисто механическое, внеобразное движение. Подобного рода нелепости есть и в других, в целом удачно поставленных картинах. К примеру, в сцене письма - пластическое выражение героиней своей сексуальной озабоченности. Но апогей недопонимания постановщиками нравов русского дворянства и сути образа Ленского являет собой мизансцена в конце Ларинского бала: обиженный на возлюбленную юноша, не удовлетворившись словесным оскорблением "точно демон, коварна и зла", при всех задирает подол ее платья!..
Так что, суммируя достоинства и просчеты нового, французского, прочтения "Онегина", можно характеризовать его как достаточно странное. Впечатление спектакль производит живое, но в высшей степени противоречивое.
МИХАИЛ БЯЛИК
В ней немало привлекательного прежде всего по части музыки. Гергиев предстал тут неожиданным. Неистовый темперамент обычно побуждает его мчаться вперед, щедро делясь с публикой радостью от пламенеющей красоты оркестрового звучания, не всегда сообразующегося с певческими ресурсами артистов. На этот раз маэстро пригасил пламя - громкие кульминации редки и по-особому впечатляют, оттого что возникают на общем чуть сумеречном фоне, а такого pianissimo, пожалуй, никогда у Гергиева слышать не доводилось. В cцене письма он убрал солирующие гобой, кларнет и валторну за кулисы, чтобы были едва слышны и не вынуждали певицу форсировать звук. От солистов и хора (главный хормейстер Андрей Петренко) он вообще требовал максимальной естественности вокала, красок преимущественно нежных. В спектакле занята в основном молодежь, и недостаточно опытным вокалистам пришлось туго: снимая звук с дыхания, они порой, вместо того чтобы тихо петь, напевают. И все же в целом желание возвратить "лирическим сценам" (как обозначил жанр своего творения Чайковский) их камерную задушевность вызвало у публики живой и благодарный отклик. Тревожась за судьбу своей оперы, композитор признавался: "Она написана искренне, и на эту искренность я возлагаю все мои надежды". Исполнена она нынче тоже на редкость искренно.
Гергиев провел лишь первый спектакль. Во втором же за пульт встал 24-летний Туган Сохиев. Молодой дирижер следует - с интервалом в четверть века - по пути Гергиева: он тоже получил первоначальное дирижерское образование во Владикавказе у замечательного педагога А. А. Брискина, ученика И. А. Мусина (Анатолий Аркадьевич, которому в будущем году исполнится 80, присутствовал нынче в театре на обоих спектаклях, ведомых его питомцами), а затем продолжил обучение у самого профессора в Петербургской консерватории. Сохиев тоже лауреат международного конкурса. Он совмещает должности главного дирижера Северо-Осетинской филармонии и руководителя Уэльской национальной оперы (Кардифф). Конечно, он не обладает пока той силой художественного убеждения, тем даром импровизации, какими владеет его старший коллега, но очень успешный дебют подтвердил большие возможности дирижера и прежде всего его умение быть в музыке проникновенным и тонким.
К этому же - достичь в актерской интерпретации органичности воспроизведения "обыденных, простых, общечеловеческих чувствований" (слова Чайковского) стремился и режиссерский дуэт Моше Ляйзер - Патрис Корье. Многое им удалось. Работая с юными (в основном это воспитанники Академии Мариинского театра), они пытались их оградить от оперных штампов, а у старших изъять таковые из оборота. Пожалуй, стройнее и совершеннее был артистический ансамбль во второй вечер. Татьяна Павловская почти идеально совпадает с представлением о Татьяне Лариной - и обликом, и преодолевающей девичью сдержанность порывистостью, и выразительным пением. Владислав Сулимский - Онегин - впервые вышел на сцену в большой роли, и хотя вокал его не без шероховатостей, он покоряет романтической страстностью, неординарной индивидуальностью. Ленский на оба состава один - Евгений Акимов, чей голос соединяет в себе нежность и мощь, а сам он - олицетворение детской доверчивости. И плотность фигуры, и усы с бородкой не помеха - они делают поэта еще более трогательным. Как всегда, значителен в каждой спетой фразе Геннадий Беззубенков - Гремин.
Прелестна своей юностью и одухотворенностью также исполняющая Татьяну Ирина Матаева - ей только стоит разнообразить в пении шкалу оттенков. Владимир Мороз - еще один Онегин - отличный вокалист и наружностью очень подходит для своего героя, но ему предстоит еще мобилизовать душевные ресурсы, дабы его Евгений вызывал ощущение нетривиальной, значительной личности. А вот скромнейший из персонажей оперы - Няня в исполнении Ольги Марковой-Михайленко подобное ощущение вызывает. Добрых слов заслуживают и остальные: Светлана Волкова - Ларина, Екатерина Семенчук и Наталья Евстафьева - Ольга, Михаил Кит - Гремин, Владимир Феленчак - Трике, Эдуард Цанга и Владислав Успенский - Ротный.
Более всего режиссерам удались картины вторая - с психологически точно разработанными диалогами Татьяны и Няни, разнообразно мизансценированным письмом, и четвертая - Ларинский бал, где живо и действенно представленные группы гостей образуют некий хоровод, служащий фоном, на котором стремительно развертывается драма героев. Другие картины, однако, вызывают большие или меньшие сомнения.
Суховатым, невыразительным показалось живописное решение спектакля, выполненное художником-постановщиком Кристианом Фенуйя и художником по свету Кристофом Форе, которое лишь несколько оживляют незамысловатые, но изящные костюмы Агостино Кавалька. Белые гладкие поверхности образуют интерьеры, в проемах которых иногда видны стволы деревьев. Режиссеры напрасно полагают, что на подобном нейтральном фоне более выпуклой кажется человеческая личность. Неужели иной действенный фон враждебен личности? Неужели белая комната с сухими листиками на полу, где происходит дуэль, лучше поэтического пейзажа?..
В последнем, петербургском, акте задняя стена уходит, и является иной фон - намалеванные синие облака. Вместе со снеговым покровом на полу они должны изображать зимний город. По мысли постановщиков, герои вынуждены почувствовать себя одинокими, словно заблудившиеся в студеном просторе люди. Но из-за сохраняющихся боковых белых плоскостей, разгораживающих пространство, ощущения простора не возникает. Перенесение же действия из интерьера на улицу влечет за собой цепь досадных нелепостей. Под музыку полонеза (следующие далее в партитуре экосезы выпущены) суетящиеся слуги с факелами сопровождают знатных гостей, которые являются на бал и скрываются в проеме стены. Потом слуги исчезают (видно, факелы "закончились"), и продолжающих прибывать гостей ужо никто не опекает. Являются супруги Гремины. У столпившихся людей, которых, видимо, не пустили на бал, Татьяна справляется о встретившемся им Онегине (кстати, в обеих последних картинах он единственный без пальто: видно, в странствиях закалился). Генерал принимается рассказывать ему, как любит Татьяну, в то время как она (кстати, не в малиновом берете, а белой меховой шапке), брошенная, одна уходит в проем. Возвращается она вскоре, в тот самый момент, когда Гремин собирается представить ей Онегина, и, заявив, что устала (от чего, собственно?), уводит мужа.
Ради чего понадобилось тут переиначивать оригинал? Никакого драматургического смысла в этом не уловить - просто оригинальничанье, типичный "оживляж". Как, кстати, и забавное хождение крестьян - с поклажей и без - сквозь лес под хоровую песнь "Девицы, красавицы", вдруг прекращающееся, когда появляется Татьяна. И тут - чисто механическое, внеобразное движение. Подобного рода нелепости есть и в других, в целом удачно поставленных картинах. К примеру, в сцене письма - пластическое выражение героиней своей сексуальной озабоченности. Но апогей недопонимания постановщиками нравов русского дворянства и сути образа Ленского являет собой мизансцена в конце Ларинского бала: обиженный на возлюбленную юноша, не удовлетворившись словесным оскорблением "точно демон, коварна и зла", при всех задирает подол ее платья!..
Так что, суммируя достоинства и просчеты нового, французского, прочтения "Онегина", можно характеризовать его как достаточно странное. Впечатление спектакль производит живое, но в высшей степени противоречивое.
МИХАИЛ БЯЛИК
