Культура
В КОНСЕРВАТОРИИ НАДО НЕ РАБОТАТЬ, А СЛУЖИТЬ
21 сентября
- Владислав Александрович, я бывал в этом кабинете еще при ректоре Серебрякове. И меня удивляет, что с тех пор почти все тут осталось на прежних местах - и мебель, и инструменты, и даже портрет Ильича на стене...
- А вы что, ожидали увидеть здесь последствия евроремонта? Это же кабинет Глазунова, его мебель тут сохранилась. Вот в этом кресле он сидел за письменным столом. Мне его кресло великовато, я в нем утопаю. Люблю располагаться вот за этим боковым столом. Здесь и гостей принимаю.
- Много у вас знаменитостей перебывало?
- Конечно, много. Как-то вот на этом диванчике два часа провел у меня в гостях бывший британский премьер Эдвард Хит... Я о нем вспомнил, потому что в конце встречи он вдруг спросил меня: "Господин Чернушенко, объясните мне, почему Московскую консерваторию называют главной, а вашу - ведущей?" Я сначала вздрогнул от неожиданности, но потом, кажется, верно ему ответил.
- Ответ был дипломатическим?
- Да нет, вполне точным. Московская - столичная, имеющая выдающихся профессоров (правда, они сейчас в основном за границей преподают, а домой наведываются, чтобы поделиться впечатлениями о заграничной жизни). Ну а наша - ведущая, потому что здесь закладывались основы высшего музыкального образования в России. И между прочим, немало питерцев потом в Москве жили и преподавали. Мы ведь на четыре года старше. С нас все начиналось...
- Не кажется ли вам, что судьба нашей Консерватории напоминает в миниатюре судьбу Петербурга: она ведь тоже строилась всем миром?
- Действительно, основатель Консерватории Антон Григорьевич Рубинштейн привлек к преподаванию немало выдающихся западных мастеров. Класс скрипки вел поляк Генрик Венявский. Карл Давыдов был приглашен из Германии, чтобы возглавить класс виолончели. Благодаря итальянцу Камилло Эверарди окрепла наша вокальная школа, основанная на принципах бельканто. А Леопольда Ауэра мы считаем основоположником петербургской скрипичной школы. И в то же время на этой основе закладывалась наша отечественная музыкальная культура. Возникал удивительный сплав европейских знаний и умения русских людей как-то соединять это все с нашей духовностью. Достаточно вспомнить первого "золотого" выпускника Консерватории - Чайковского. Разве может кто-то усомниться, что это русский композитор!
- А этим иностранным мэтрам полагалось особое жалование?
- Не думаю, что слишком уж особое. Все, что испытал Антон Григорьевич, решая финансовые вопросы, очень похоже на сегодняшние наши муки с поиском денег. Немало стен пытался он прошибить лбом, добывая хоть какие-то крохи средств на поддержание школы. И это несмотря на то, что Консерватория была основана Русским музыкальным обществом и пользовалась покровительством великой княгини Елены Павловны. Дважды Рубинштейн пытался решить проблему бюджетного финансирования, но сделать Консерваторию государственным учреждением ему так и не удалось.
- Ну а сейчас, при вашем государственном финансировании, какая складывается картина?
- Увы, довольно печальная... Наши профессора получают жалованье, которое ниже российской потребительской корзины. То есть все они - за чертой бедности. Недавно я оформлял на работу выдающегося пианиста Станислава Иголинского. Он поинтересовался, а сколько ему будут платить. Я сказал: если он наберет полный класс, 8-10 человек, то оклад ему по тарифной сетке положен 1630 рублей. От такой неожиданности пианист еле устоял на ногах. И это немудрено. На улице около бара висит объявление: "Требуется уборщица. Зарплата 3 тысячи". Таковы наши сегодняшние реалии.
- Но пианист-то не передумал устраиваться к вам на работу?
- Нет, не передумал. Вы знаете, это вообще явление удивительное: на фоне всего, что творится в стране, нам удалось сберечь наш бесценный педагогический потенциал. Я себе говорю: это Господь хранит нашу Консерваторию. У нас трудятся 69 профессоров. За границей они были бы богатыми людьми, а дома им не на что похоронить родных. Но они не уезжают. Мне кажется, что в Консерватории надо не работать, а служить. Вот они и служат, терпя лишения, и бережно растят учеников.
- А подают ли о себе голос ваши бывшие ученики?
- Выпускники хранят в душе благодарность к своим учителям. Но, мне кажется, они могли бы более активно нам помогать. Может быть, нам самим надо быть более активными, чтобы их расшевелить. Вот приезжал Владимир Атлантов, который не был в Питере четверть века, и безвозмездно провел в Консерватории мастер-классы. Какой это был праздник!.. Мы собираемся сделать приглашения и другим выпускникам. Особая благодарность - пианисту Аркадию Ценциперу. Волею судеб он оказался в Германии, и там по его инициативе создано Общество друзей музыкантов Петербурга. Возник Благотворительный фонд Гартов, объединивший богатых и влиятельных людей Германии. Мы будем отмечать сейчас десятилетие этого содружества. Фонд подарил Консерватории два рояля, десятки тысяч нотных изданий, оплатил реставрацию принадлежащих нам автографов Бетховена и Гайдна. На его средства выплачивается стипендия нашим старым профессорам. А студенты, победившие на внутриконсерваторских конкурсах, поощряются премией, эквивалентной трем тысячам немецких марок.
- Владислав Александрович, вы в этом году сравнялись с Глазуновым по стажу работы в должности руководителя Консерватории. Он директорствовал 23 года. Но это, видимо, не самый большой срок?
- Думаю, по сроку ректорства вряд ли кто-нибудь сможет сравниться с Серебряковым. Но дело не в продолжительности как таковой, а в том, что ты можешь сделать для Консерватории в этой должности. Я сейчас лучше понимаю, каково было в этом кресле моим великим предшественникам. Взять того же Рубинштейна. Своей активностью он восстановил против себя много недоброжелателей в высших кругах. В конце концов он из-за этого и пострадал. Да и Глазунова травили порядком... Если бы он не уехал за границу, то своей смертью вряд ли бы умер. А это был человек редкой доброты. В этом кабинете он порой из своего кармана давал деньги голодным студентам, чтобы хоть как-то поддержать их. На свои средства покупал для Консерватории инструменты. Каждое утро гляжу я на портрет Глазунова. Взгляд у него немного печальный. Уж он-то знает, каково быть ректором.
- Вы тоже, видимо, немалые испытываете перегрузки?
- Годы моего ректорства с самого начала были сложными. Да и пришлись они на времена, когда все разваливалось. Я выдержал немалое сопротивление моих оппонентов. В кулуарах гуляло, да и теперь гуляет, немало сплетен и домыслов обо мне. И когда ситуация достигла критической точки, я сам пошел на то, чтобы коллектив высказал мнение о ректоре. Мы провели общее собрание. Результаты голосования оказались для меня полной неожиданностью: из 285 человек, присутствовавших на собрании, в результате тайного голосования 279 выразили доверие ректору. Я это расценил не как личную победу. Дело не в амбициях. Для меня важна была воля коллектива, который прошел большой и трудный путь и высказался за работу в этой команде. Я не собираюсь занимать это место до преклонных лет. У меня есть ясное понимание того, когда мне надо уйти. Остаток лет мне хотелось бы посвятить Капелле, с которой у меня связано еще много планов.
- Среди обретений и потерь, каждодневных забот что вас греет в Консерватории, Владислав Александрович?
- В нашем доме есть особая духовная аура - то, что соединяет прошлое с настоящим. Дух великих педагогов, которых уже нет с нами, незримо живет в этих стенах. Я помню их, преклоняюсь перед ними. Можно ли их превзойти? Нет, конечно. Но хотя бы дотянуться...
Олег СЕРДОБОЛЬСКИЙ
- А вы что, ожидали увидеть здесь последствия евроремонта? Это же кабинет Глазунова, его мебель тут сохранилась. Вот в этом кресле он сидел за письменным столом. Мне его кресло великовато, я в нем утопаю. Люблю располагаться вот за этим боковым столом. Здесь и гостей принимаю.
- Много у вас знаменитостей перебывало?
- Конечно, много. Как-то вот на этом диванчике два часа провел у меня в гостях бывший британский премьер Эдвард Хит... Я о нем вспомнил, потому что в конце встречи он вдруг спросил меня: "Господин Чернушенко, объясните мне, почему Московскую консерваторию называют главной, а вашу - ведущей?" Я сначала вздрогнул от неожиданности, но потом, кажется, верно ему ответил.
- Ответ был дипломатическим?
- Да нет, вполне точным. Московская - столичная, имеющая выдающихся профессоров (правда, они сейчас в основном за границей преподают, а домой наведываются, чтобы поделиться впечатлениями о заграничной жизни). Ну а наша - ведущая, потому что здесь закладывались основы высшего музыкального образования в России. И между прочим, немало питерцев потом в Москве жили и преподавали. Мы ведь на четыре года старше. С нас все начиналось...
- Не кажется ли вам, что судьба нашей Консерватории напоминает в миниатюре судьбу Петербурга: она ведь тоже строилась всем миром?
- Действительно, основатель Консерватории Антон Григорьевич Рубинштейн привлек к преподаванию немало выдающихся западных мастеров. Класс скрипки вел поляк Генрик Венявский. Карл Давыдов был приглашен из Германии, чтобы возглавить класс виолончели. Благодаря итальянцу Камилло Эверарди окрепла наша вокальная школа, основанная на принципах бельканто. А Леопольда Ауэра мы считаем основоположником петербургской скрипичной школы. И в то же время на этой основе закладывалась наша отечественная музыкальная культура. Возникал удивительный сплав европейских знаний и умения русских людей как-то соединять это все с нашей духовностью. Достаточно вспомнить первого "золотого" выпускника Консерватории - Чайковского. Разве может кто-то усомниться, что это русский композитор!
- А этим иностранным мэтрам полагалось особое жалование?
- Не думаю, что слишком уж особое. Все, что испытал Антон Григорьевич, решая финансовые вопросы, очень похоже на сегодняшние наши муки с поиском денег. Немало стен пытался он прошибить лбом, добывая хоть какие-то крохи средств на поддержание школы. И это несмотря на то, что Консерватория была основана Русским музыкальным обществом и пользовалась покровительством великой княгини Елены Павловны. Дважды Рубинштейн пытался решить проблему бюджетного финансирования, но сделать Консерваторию государственным учреждением ему так и не удалось.
- Ну а сейчас, при вашем государственном финансировании, какая складывается картина?
- Увы, довольно печальная... Наши профессора получают жалованье, которое ниже российской потребительской корзины. То есть все они - за чертой бедности. Недавно я оформлял на работу выдающегося пианиста Станислава Иголинского. Он поинтересовался, а сколько ему будут платить. Я сказал: если он наберет полный класс, 8-10 человек, то оклад ему по тарифной сетке положен 1630 рублей. От такой неожиданности пианист еле устоял на ногах. И это немудрено. На улице около бара висит объявление: "Требуется уборщица. Зарплата 3 тысячи". Таковы наши сегодняшние реалии.
- Но пианист-то не передумал устраиваться к вам на работу?
- Нет, не передумал. Вы знаете, это вообще явление удивительное: на фоне всего, что творится в стране, нам удалось сберечь наш бесценный педагогический потенциал. Я себе говорю: это Господь хранит нашу Консерваторию. У нас трудятся 69 профессоров. За границей они были бы богатыми людьми, а дома им не на что похоронить родных. Но они не уезжают. Мне кажется, что в Консерватории надо не работать, а служить. Вот они и служат, терпя лишения, и бережно растят учеников.
- А подают ли о себе голос ваши бывшие ученики?
- Выпускники хранят в душе благодарность к своим учителям. Но, мне кажется, они могли бы более активно нам помогать. Может быть, нам самим надо быть более активными, чтобы их расшевелить. Вот приезжал Владимир Атлантов, который не был в Питере четверть века, и безвозмездно провел в Консерватории мастер-классы. Какой это был праздник!.. Мы собираемся сделать приглашения и другим выпускникам. Особая благодарность - пианисту Аркадию Ценциперу. Волею судеб он оказался в Германии, и там по его инициативе создано Общество друзей музыкантов Петербурга. Возник Благотворительный фонд Гартов, объединивший богатых и влиятельных людей Германии. Мы будем отмечать сейчас десятилетие этого содружества. Фонд подарил Консерватории два рояля, десятки тысяч нотных изданий, оплатил реставрацию принадлежащих нам автографов Бетховена и Гайдна. На его средства выплачивается стипендия нашим старым профессорам. А студенты, победившие на внутриконсерваторских конкурсах, поощряются премией, эквивалентной трем тысячам немецких марок.
- Владислав Александрович, вы в этом году сравнялись с Глазуновым по стажу работы в должности руководителя Консерватории. Он директорствовал 23 года. Но это, видимо, не самый большой срок?
- Думаю, по сроку ректорства вряд ли кто-нибудь сможет сравниться с Серебряковым. Но дело не в продолжительности как таковой, а в том, что ты можешь сделать для Консерватории в этой должности. Я сейчас лучше понимаю, каково было в этом кресле моим великим предшественникам. Взять того же Рубинштейна. Своей активностью он восстановил против себя много недоброжелателей в высших кругах. В конце концов он из-за этого и пострадал. Да и Глазунова травили порядком... Если бы он не уехал за границу, то своей смертью вряд ли бы умер. А это был человек редкой доброты. В этом кабинете он порой из своего кармана давал деньги голодным студентам, чтобы хоть как-то поддержать их. На свои средства покупал для Консерватории инструменты. Каждое утро гляжу я на портрет Глазунова. Взгляд у него немного печальный. Уж он-то знает, каково быть ректором.
- Вы тоже, видимо, немалые испытываете перегрузки?
- Годы моего ректорства с самого начала были сложными. Да и пришлись они на времена, когда все разваливалось. Я выдержал немалое сопротивление моих оппонентов. В кулуарах гуляло, да и теперь гуляет, немало сплетен и домыслов обо мне. И когда ситуация достигла критической точки, я сам пошел на то, чтобы коллектив высказал мнение о ректоре. Мы провели общее собрание. Результаты голосования оказались для меня полной неожиданностью: из 285 человек, присутствовавших на собрании, в результате тайного голосования 279 выразили доверие ректору. Я это расценил не как личную победу. Дело не в амбициях. Для меня важна была воля коллектива, который прошел большой и трудный путь и высказался за работу в этой команде. Я не собираюсь занимать это место до преклонных лет. У меня есть ясное понимание того, когда мне надо уйти. Остаток лет мне хотелось бы посвятить Капелле, с которой у меня связано еще много планов.
- Среди обретений и потерь, каждодневных забот что вас греет в Консерватории, Владислав Александрович?
- В нашем доме есть особая духовная аура - то, что соединяет прошлое с настоящим. Дух великих педагогов, которых уже нет с нами, незримо живет в этих стенах. Я помню их, преклоняюсь перед ними. Можно ли их превзойти? Нет, конечно. Но хотя бы дотянуться...
Олег СЕРДОБОЛЬСКИЙ
