Культура
В МОЕМ ДЕЛЕ ОСТАТЬСЯ ЧИСТЮЛЕЙ НЕВОЗМОЖНО
04 октября
- Вы сравниваете Ленинград своего детства с тем Петербургом, с которым встречаетесь нынче?
- Знаете, говорят, что место рождения написано у человека на лице. Я в этом смысле не исключение. До 16 лет жил в Ленинграде. Эта та часть жизни, которая навсегда осталась во мне множеством воспоминаний. Но я не только ленинградец, но и москвич. Свои юношеские годы я провел в столице, а это очень многое решило в моей жизни. Я подчинен ритму этого суматошного города. Москва и Питер - это два самых непохожих города в России. Москва - традиционно русский город, шалавый, кривоулый, широкоротый, раззявный. И вся жизнь в нем, соответственно, такая: бесшабашная, разгульная, неэкономная, иногда варварская, а иногда прекрасная. А Ленинград - это придуманный и рассчитанный город, и уже поэтому нетрадиционно русский. Что не могло не отразиться на его жителях. Конечно, это город более строгий, регламентированный что ли. Это город с огромным внутренним достоинством, что отличает его жителей от москвичей. И в конечном счете это город хороших зрителей. Они не самые громкие в стране.
- Неужели вам не нужны аплодисменты в зрительном зале?
- Мне гораздо важнее быть понятым, а не обхлопанным. Думаю, что это же важно было и моему папе. Для истинного артиста порою не так важны громкие аплодисменты, как правильное понимание того, что он делает. В папиной жизни были и Одесса, и Баку, и Киев - города, где его сумасшедше принимали. Но он очень ценил ленинградскую публику за ее интеллигентность. И еще, быть может, за меньшую долю снобизма по сравнению с московской публикой.
Здесь меня понимают правильно. Поэтому для меня Петербург - город ответственный, по-своему "мандражный". Здесь в свое время я получал достаточно серьезные оплеухи, связанные с творчеством. Они не сделали меня крепче и лучше. Наоборот, они обозлили и породили свои комплексы во взаимоотношениях с критикой.
- Но критики же обязаны критиковать...
- Однако есть злая критика, когда автор пишет статью с явным желанием сделать тебе плохо. Такая критика по отношению к театру, приезжающему на гастроли, негостеприимна.
- Вы можете назвать конкретные имена?
- Зачем? Мне теперь все равно, эти люди меня не волнуют как специалисты. Ведь критика - дело доброе. Ты пишешь статью о том или ином спектакле, о той или иной роли, чтобы они стали лучше. А мне порою кажется, что некоторые авторы пишут с явным намерением добить объект своего разбора.
- Вам трудно возглавлять тот театр, которым руководил ваш отец?
- Быть может, я покажусь самонадеянным, но я всегда знал, что буду руководить театром. Когда мне было лет двадцать пять и я служил в московском театре "Cовременник", то однажды в дружеском кругу в шутку ляпнул: "У меня будет свой театр!" Произнес и почувствовал некое странное волнение, будто судьбу себе напророчил. Как оказалось, пророчество сбылось. Хотя артистом театра "Сатирикон", которым руководил Аркадий Райкин, я стал после того, как десять лет отыграл в другом коллективе. И очень боялся, что меня везде будут воспринимать только как сына Райкина. К счастью, этого не произошло.
- Будучи по призванию и по профессии актером, каково было становиться режиссером, да еще и руководителем? Режиссура предполагает диктат собственной воли другим людям, которые зависят от постановщика...
- Я мягкий, добрый диктатор. Руководить делом - значит быть диктатором. Диктатор - это тот человек, который может продиктовать свою волю так, чтобы ее выполнили. При этом не обязательно башку отрывать кому-то. Нет, если надо для дела, я тоже могу это сделать: выгнать кого-то из театра, кого-то наказать. Жесткость в какие-то моменты все-таки нужна...
- Вы предпочитаете, чтобы вас боялись?
- Cтрах нужен в любом деле. Особенно в управлении коллективом. Но он не должен преобладать. Должна преобладать любовь. Хотя на одной любви ты не сделаешь ничего. Люди должны бояться. Тогда возникает хотя бы какое-то подобие дисциплины. А в нашей стране особенно, поскольку несметные стада разгильдяев ходят вокруг.
- Во времена своей театральной юности в спектакле "Монумент" по роману эстонского писателя Энна Ветемаа вы играли талантливого скульптора, который, чтобы творить, шел на постоянный компромисс с сильными мира сего. Вам часто приходилось следовать его примеру?
- Героя этого звали Свен Вооре. Только в отличие от него мне так приходится поступать каждый день. Избежать этого нельзя. Потому что мне кажется, что если ты будешь тверд как кремень и будешь пытаться существовать совершенно без компромиссов, то будешь обязательно разбит. Реальность сильнее любой личности. Но здесь существуют рамки, которые мы называем порядочностью. И рамки эти не столь узки, чтобы не позволять никакого компромисса. Они очень определенные, эти рамки, потому что за ними уже появляются такие понятия, как подлость, предательство. Они ограничивают для человека некую площадь, внутри которой можно и должно существовать. Реальность слишком многослойна и порою требует округлостей, обходных путей для достижения целей вместо резания по живому. Если ты абсолютно принципиальный, несдвигаемый и несгибаемый человек, то тебя сломают и ты не добьешься ничего. Тут надо уметь быть гибким, но гибкость не должна завязывать в узлы твою порядочность. Это вопрос твоих личных ощущений меры этого дела. Если кому-то надо сказать льстивые слова в пределах того, что мы называем порядочностью, я скажу. В конце концов, такое можно пережить. Если мне кто-то льстит, то я тоже могу лесть в некотором количестве принять. Главное, чтобы я понимал, что это лесть. Мы нормальные люди. А пройти по жизни в моем деле чистюлей невозможно. Я таких людей не знаю.
- Вы работали с лучшими режиссерами страны: Фокиным, Стуруа, Фоменко, Трушкиным, Виктюком. Часто приглашаете молодых - Машкова, Невежину. Такое ощущение, что вы ищете своего постановщика...
- Наоборот, я стараюсь, как актер, постичь разные художественные языки. Мне кажется, что если один артист, даже очень хороший, постоянно работает с одним и тем же режиссером, то он себя ограничивает. В этом я вижу как раз большие изъяны. Подобный альянс может исчерпать себя очень скоро. Связь режиссер - актер в таком контексте требует постоянных свежих душевных сил, подпитки. Если этого нет, то почти сразу же начинаются повторы, пробуксовка... C Валерием Фокиным мы, например, вместе сделали шестнадцать спектаклей. Это очень много по театральным меркам. Мне нравится работать с разными режиссерами. Сейчас вот предложил себя Юрию Бутусову, после того как он поставил в нашем театре "Макбета" по версии Эжена Ионеско.
- И что вы выбрали за пьесу?
- Очень забавный случай был у нас с Юрой, когда мы встретились, чтобы обсуждать будущее название. Я, как умный актер, пришел на встречу с режиссером с выбранной пьесой под мышкой. Юра посмотрел на меня и говорит: "Ну что ж! Давайте поставим вашего "Ричарда Третьего". Я рот открыл от удивления: "Откуда?" А Бутусов отвечает: "А я очень внимательно слушаю то, что вы говорите, и внимательно читаю ваши интервью".
- Довольны ли вы, как режиссер, Константином Райкиным- артистом?
- Райкин сам не удовлетворен актером Райкиным, не говоря уже о том, как он не удовлетворен режиссером Райкиным. Полное самоудовлетворение подобно электрической замкнутой сети, которая сама себя питает. В таком случае батарейка очень скоро садится. Если вы заметили, я никогда не играю в тех спектаклях, которые ставлю как режиссер. Кое-кто этим делом занимается, но эти примеры как раз меня и не убеждают в том, что подобное сочетание хорошо. Актер Никита Михалков может так поступать в кино, снимаясь у режиссера Никиты Михалкова. Это делается "на раз" - на три дубля. Был на заре моей постановочной деятельности такой эксперимент, когда я пытался сочетать обе функции - спектакль назывался "Что наша жизнь?". С той поры я дал себе слово никогда так не поступать. Сложное это дело, когда ты не понимаешь: ты поглощаешь пищу или ты сам - пища? Быть пищей, а еще при этом наблюдать за тем, какое у тебя лицо, - невозможно.
- Когда вы играете в спектаклях, не возникает соблазна подправить происходящее на сцене советами?
- В такой ситуации я самый послушный артист. Командир - режиссер, а я - подчиненный. Даже вопросов не задаю. Сначала делаю, потом думаю. Худруком театра я работаю в другое время, после репетиций.
- Вы только что снялись в сериале "Неудача Пуаро" в роли знаменитого сыщика. Последуют ли далее новые роли в кино?
- Вообще-то мне гораздо интереснее работать в театре с актерской точки зрения, чем сниматься в кино. Хотя я это говорю как человек, который много играет в театре. Более того, я играю сколько хочу и что хочу. В роли Пуаро я снялся потому, что сценарий показался интересным. Там было что играть. Да и компания подобралась неплохая. Где-то себе нравлюсь, а где-то нет. Но я не корчусь от недовольства собой, когда смотрю фильмы, в которых снимался. Картину обещали показать где-то в начале ноября.
- А свою первую роль в кино помните? А то ваши биографы постоянно ведут об этом споры...
- Не пугайте меня! Покажите мне этих биографов! Я хочу видеть этих людей! А если без пафоса, то в моей биографии есть несколько моментов, которые совершенно не отложились в памяти. Думаю, что это просто свойство человека, который все время что-то делает и при этом не ощущает пафоса момента: "Вот, мол, я впервые вышел на сцену!" В подобной ситуации ты отягощен таким количеством забот, что думаешь совсем о других вещах. Я был в таком ужасе от самого себя на сцене первые лет семнадцать, что особенно и не помнил, когда и что со мною происходило.
- Вы, по-моему, сыграли все, что хотели...
- Сейчас вы и Гамлета вспомните!
- Конечно.
- Я уже дважды Гамлета сыграл. Сначала в "Современнике", в экспериментальной работе Валерия Фокина. Потом в спектакле Роберта Стуруа, в "Сатириконе". Но это вовсе не значит, что я его таки сыграл. По-моему, Питер Брук сказал, что "Гамлет" - это вершина, склоны которой усеяны трупами артистов и режиссеров. Наверняка и труп моего Гамлета туда прибавился. Есть же определенный уровень притязаний, который подобен линии горизонта. По мере того как ты растешь (если, конечно, Бог дает тебе именно рост над собою), этот горизонт отодвигается. Если, конечно, ты правильно настроенный человек, а не какой-нибудь дурачок, которому вручают премию за окончание творческой деятельности, этакий венец всего живущего.
- Вы не любите премии?
- Я не люблю соревнования в искусстве по принципу - "лучшая роль года", "лучший актер" и так далее. Как сказала моя любимая поэтесса Вера Павлова, на Парнасе конкуренции нет. Борьба за призы и награды начинается ниже. Конечно, тот факт, что тебя номинирует жюри, приятен и означает, что ты находишься в некоем офицерском составе. А когда далее начинают считать, кто первый, кто второй, то это уже игры более чем странные. Попробуйте сравнить, кто лучше - Леонардо или Рафаэль? Мастера соревноваться не должны. Это удел подмастерьев. Мастер - лучший в мире, и он умеет что-то делать, как больше не умеет никто. Я бы слукавил, если бы сказал, что мне не нравится получать премии. Приятно, когда тебе что-то вручают, но я стараюсь относиться к этим процедурам с юмором. Я сам себе жюри. Мне порою не нравится, что я играю и как играю. Хочу играть больше, хочу играть лучше. И зрители знают, как иногда я плохо играю. И это недовольство будет длиться и длиться, пока я жив...
Сергей ИЛЬЧЕНКО
- Знаете, говорят, что место рождения написано у человека на лице. Я в этом смысле не исключение. До 16 лет жил в Ленинграде. Эта та часть жизни, которая навсегда осталась во мне множеством воспоминаний. Но я не только ленинградец, но и москвич. Свои юношеские годы я провел в столице, а это очень многое решило в моей жизни. Я подчинен ритму этого суматошного города. Москва и Питер - это два самых непохожих города в России. Москва - традиционно русский город, шалавый, кривоулый, широкоротый, раззявный. И вся жизнь в нем, соответственно, такая: бесшабашная, разгульная, неэкономная, иногда варварская, а иногда прекрасная. А Ленинград - это придуманный и рассчитанный город, и уже поэтому нетрадиционно русский. Что не могло не отразиться на его жителях. Конечно, это город более строгий, регламентированный что ли. Это город с огромным внутренним достоинством, что отличает его жителей от москвичей. И в конечном счете это город хороших зрителей. Они не самые громкие в стране.
- Неужели вам не нужны аплодисменты в зрительном зале?
- Мне гораздо важнее быть понятым, а не обхлопанным. Думаю, что это же важно было и моему папе. Для истинного артиста порою не так важны громкие аплодисменты, как правильное понимание того, что он делает. В папиной жизни были и Одесса, и Баку, и Киев - города, где его сумасшедше принимали. Но он очень ценил ленинградскую публику за ее интеллигентность. И еще, быть может, за меньшую долю снобизма по сравнению с московской публикой.
Здесь меня понимают правильно. Поэтому для меня Петербург - город ответственный, по-своему "мандражный". Здесь в свое время я получал достаточно серьезные оплеухи, связанные с творчеством. Они не сделали меня крепче и лучше. Наоборот, они обозлили и породили свои комплексы во взаимоотношениях с критикой.
- Но критики же обязаны критиковать...
- Однако есть злая критика, когда автор пишет статью с явным желанием сделать тебе плохо. Такая критика по отношению к театру, приезжающему на гастроли, негостеприимна.
- Вы можете назвать конкретные имена?
- Зачем? Мне теперь все равно, эти люди меня не волнуют как специалисты. Ведь критика - дело доброе. Ты пишешь статью о том или ином спектакле, о той или иной роли, чтобы они стали лучше. А мне порою кажется, что некоторые авторы пишут с явным намерением добить объект своего разбора.
- Вам трудно возглавлять тот театр, которым руководил ваш отец?
- Быть может, я покажусь самонадеянным, но я всегда знал, что буду руководить театром. Когда мне было лет двадцать пять и я служил в московском театре "Cовременник", то однажды в дружеском кругу в шутку ляпнул: "У меня будет свой театр!" Произнес и почувствовал некое странное волнение, будто судьбу себе напророчил. Как оказалось, пророчество сбылось. Хотя артистом театра "Сатирикон", которым руководил Аркадий Райкин, я стал после того, как десять лет отыграл в другом коллективе. И очень боялся, что меня везде будут воспринимать только как сына Райкина. К счастью, этого не произошло.
- Будучи по призванию и по профессии актером, каково было становиться режиссером, да еще и руководителем? Режиссура предполагает диктат собственной воли другим людям, которые зависят от постановщика...
- Я мягкий, добрый диктатор. Руководить делом - значит быть диктатором. Диктатор - это тот человек, который может продиктовать свою волю так, чтобы ее выполнили. При этом не обязательно башку отрывать кому-то. Нет, если надо для дела, я тоже могу это сделать: выгнать кого-то из театра, кого-то наказать. Жесткость в какие-то моменты все-таки нужна...
- Вы предпочитаете, чтобы вас боялись?
- Cтрах нужен в любом деле. Особенно в управлении коллективом. Но он не должен преобладать. Должна преобладать любовь. Хотя на одной любви ты не сделаешь ничего. Люди должны бояться. Тогда возникает хотя бы какое-то подобие дисциплины. А в нашей стране особенно, поскольку несметные стада разгильдяев ходят вокруг.
- Во времена своей театральной юности в спектакле "Монумент" по роману эстонского писателя Энна Ветемаа вы играли талантливого скульптора, который, чтобы творить, шел на постоянный компромисс с сильными мира сего. Вам часто приходилось следовать его примеру?
- Героя этого звали Свен Вооре. Только в отличие от него мне так приходится поступать каждый день. Избежать этого нельзя. Потому что мне кажется, что если ты будешь тверд как кремень и будешь пытаться существовать совершенно без компромиссов, то будешь обязательно разбит. Реальность сильнее любой личности. Но здесь существуют рамки, которые мы называем порядочностью. И рамки эти не столь узки, чтобы не позволять никакого компромисса. Они очень определенные, эти рамки, потому что за ними уже появляются такие понятия, как подлость, предательство. Они ограничивают для человека некую площадь, внутри которой можно и должно существовать. Реальность слишком многослойна и порою требует округлостей, обходных путей для достижения целей вместо резания по живому. Если ты абсолютно принципиальный, несдвигаемый и несгибаемый человек, то тебя сломают и ты не добьешься ничего. Тут надо уметь быть гибким, но гибкость не должна завязывать в узлы твою порядочность. Это вопрос твоих личных ощущений меры этого дела. Если кому-то надо сказать льстивые слова в пределах того, что мы называем порядочностью, я скажу. В конце концов, такое можно пережить. Если мне кто-то льстит, то я тоже могу лесть в некотором количестве принять. Главное, чтобы я понимал, что это лесть. Мы нормальные люди. А пройти по жизни в моем деле чистюлей невозможно. Я таких людей не знаю.
- Вы работали с лучшими режиссерами страны: Фокиным, Стуруа, Фоменко, Трушкиным, Виктюком. Часто приглашаете молодых - Машкова, Невежину. Такое ощущение, что вы ищете своего постановщика...
- Наоборот, я стараюсь, как актер, постичь разные художественные языки. Мне кажется, что если один артист, даже очень хороший, постоянно работает с одним и тем же режиссером, то он себя ограничивает. В этом я вижу как раз большие изъяны. Подобный альянс может исчерпать себя очень скоро. Связь режиссер - актер в таком контексте требует постоянных свежих душевных сил, подпитки. Если этого нет, то почти сразу же начинаются повторы, пробуксовка... C Валерием Фокиным мы, например, вместе сделали шестнадцать спектаклей. Это очень много по театральным меркам. Мне нравится работать с разными режиссерами. Сейчас вот предложил себя Юрию Бутусову, после того как он поставил в нашем театре "Макбета" по версии Эжена Ионеско.
- И что вы выбрали за пьесу?
- Очень забавный случай был у нас с Юрой, когда мы встретились, чтобы обсуждать будущее название. Я, как умный актер, пришел на встречу с режиссером с выбранной пьесой под мышкой. Юра посмотрел на меня и говорит: "Ну что ж! Давайте поставим вашего "Ричарда Третьего". Я рот открыл от удивления: "Откуда?" А Бутусов отвечает: "А я очень внимательно слушаю то, что вы говорите, и внимательно читаю ваши интервью".
- Довольны ли вы, как режиссер, Константином Райкиным- артистом?
- Райкин сам не удовлетворен актером Райкиным, не говоря уже о том, как он не удовлетворен режиссером Райкиным. Полное самоудовлетворение подобно электрической замкнутой сети, которая сама себя питает. В таком случае батарейка очень скоро садится. Если вы заметили, я никогда не играю в тех спектаклях, которые ставлю как режиссер. Кое-кто этим делом занимается, но эти примеры как раз меня и не убеждают в том, что подобное сочетание хорошо. Актер Никита Михалков может так поступать в кино, снимаясь у режиссера Никиты Михалкова. Это делается "на раз" - на три дубля. Был на заре моей постановочной деятельности такой эксперимент, когда я пытался сочетать обе функции - спектакль назывался "Что наша жизнь?". С той поры я дал себе слово никогда так не поступать. Сложное это дело, когда ты не понимаешь: ты поглощаешь пищу или ты сам - пища? Быть пищей, а еще при этом наблюдать за тем, какое у тебя лицо, - невозможно.
- Когда вы играете в спектаклях, не возникает соблазна подправить происходящее на сцене советами?
- В такой ситуации я самый послушный артист. Командир - режиссер, а я - подчиненный. Даже вопросов не задаю. Сначала делаю, потом думаю. Худруком театра я работаю в другое время, после репетиций.
- Вы только что снялись в сериале "Неудача Пуаро" в роли знаменитого сыщика. Последуют ли далее новые роли в кино?
- Вообще-то мне гораздо интереснее работать в театре с актерской точки зрения, чем сниматься в кино. Хотя я это говорю как человек, который много играет в театре. Более того, я играю сколько хочу и что хочу. В роли Пуаро я снялся потому, что сценарий показался интересным. Там было что играть. Да и компания подобралась неплохая. Где-то себе нравлюсь, а где-то нет. Но я не корчусь от недовольства собой, когда смотрю фильмы, в которых снимался. Картину обещали показать где-то в начале ноября.
- А свою первую роль в кино помните? А то ваши биографы постоянно ведут об этом споры...
- Не пугайте меня! Покажите мне этих биографов! Я хочу видеть этих людей! А если без пафоса, то в моей биографии есть несколько моментов, которые совершенно не отложились в памяти. Думаю, что это просто свойство человека, который все время что-то делает и при этом не ощущает пафоса момента: "Вот, мол, я впервые вышел на сцену!" В подобной ситуации ты отягощен таким количеством забот, что думаешь совсем о других вещах. Я был в таком ужасе от самого себя на сцене первые лет семнадцать, что особенно и не помнил, когда и что со мною происходило.
- Вы, по-моему, сыграли все, что хотели...
- Сейчас вы и Гамлета вспомните!
- Конечно.
- Я уже дважды Гамлета сыграл. Сначала в "Современнике", в экспериментальной работе Валерия Фокина. Потом в спектакле Роберта Стуруа, в "Сатириконе". Но это вовсе не значит, что я его таки сыграл. По-моему, Питер Брук сказал, что "Гамлет" - это вершина, склоны которой усеяны трупами артистов и режиссеров. Наверняка и труп моего Гамлета туда прибавился. Есть же определенный уровень притязаний, который подобен линии горизонта. По мере того как ты растешь (если, конечно, Бог дает тебе именно рост над собою), этот горизонт отодвигается. Если, конечно, ты правильно настроенный человек, а не какой-нибудь дурачок, которому вручают премию за окончание творческой деятельности, этакий венец всего живущего.
- Вы не любите премии?
- Я не люблю соревнования в искусстве по принципу - "лучшая роль года", "лучший актер" и так далее. Как сказала моя любимая поэтесса Вера Павлова, на Парнасе конкуренции нет. Борьба за призы и награды начинается ниже. Конечно, тот факт, что тебя номинирует жюри, приятен и означает, что ты находишься в некоем офицерском составе. А когда далее начинают считать, кто первый, кто второй, то это уже игры более чем странные. Попробуйте сравнить, кто лучше - Леонардо или Рафаэль? Мастера соревноваться не должны. Это удел подмастерьев. Мастер - лучший в мире, и он умеет что-то делать, как больше не умеет никто. Я бы слукавил, если бы сказал, что мне не нравится получать премии. Приятно, когда тебе что-то вручают, но я стараюсь относиться к этим процедурам с юмором. Я сам себе жюри. Мне порою не нравится, что я играю и как играю. Хочу играть больше, хочу играть лучше. И зрители знают, как иногда я плохо играю. И это недовольство будет длиться и длиться, пока я жив...
Сергей ИЛЬЧЕНКО
