СЕРГЕЙ БЕХТЕРЕВ: К СЛАБОМУ НИКТО НЕ ПРИДЕТ...

- Вы производите впечатление человека застенчивого, а играете людей одержимых, фанатически преданных какой-либо идее.
- С детства я хотел быть артистом, и только потому, что мечтал сыграть две роли. Подходил к зеркалу, пристально всматривался в свое лицо, печалясь, что меняется оно не так, как хотелось бы. Все меньше и меньше я походил на тех, кого хотел сыграть - Ленина и Гитлера. Если я четырехлетним мальчиком-колокольчиком с копной белых волос мечтал о таких людях, значит, тайна их меня волновала. Причем необычайно. Наверное, я ощущал ту страшную энергию, которая перевернула мир. Конечно, один для меня был плохим, другой, дедушка Ленин, самым хорошим. И все-таки мечта моя сбылась. Я читал монолог Ленина в спектакле "Возвращенные страницы".
- Когда же у вас изменилось отношение к вождю пролетариата?
- В институте. До десятого класса я носил пионерский галстук и комсомольский значок: был председателем совета вожатых Петроградского района. Для меня школа была святым местом: мы занимались и театром, и наукой. Именно в школе узнал я о Серебряном веке: как разведчики, мы оставались тайно и читали стихи. Нам рассказывала о поэтах учительница, ей очень хотелось поделиться своими знаниями.
- Актерская профессия тоже предполагает стремление поделиться с ближним?
- Существует обряд исповеди, когда прихожанин освобождает себя от свершенных грехов, душевных болезней перед священником. Нечто подобное происходит и в театре. Сидят люди в зале, и артист исповедуется перед ними, рассказывая о себе чужими словами. И я очень рад, что выбрал именно эту профессию. Хотя был момент, когда думал: "Нам твердили - идите в театр и умрите в нем. Но я еще хочу жить! Кругом так интересно, и я хочу все испробовать!" С другой стороны, став актером, имею возможность выплакаться, в чем, я бы сказал, и состоит "бабья сущность" актера.
- Как вы познакомились с Муратовой?
- Меня привели к ней пробоваться на роль в картине "Дети подземелья" почти сразу после съемок в фильме "Голос" Авербаха. Когда назвал сцену, которую хочу показать, она удивилась сложности выбора. Тогда я даже разозлился на то, что она не видит во мне актера: подумаешь, сняла Высоцкого! Сыграли с ней сцену. И Муратова твердо заявила, что буду у нее сниматься. Потом каждый сценарий писала с расчетом на меня. Но, увы, я был чрезвычайно занят в театре.
- Вам близок этот режиссер или же вы совершаете усилие, чтобы погрузиться в странный мир чудаковатых персонажей Муратовой?
- Да я сам странный человек. "Не странен кто ж?" Муратова - человек невероятной энергии. Ее кинематограф необычайно интересен, хотя его не все принимают. И я рад, что давным-давно она приняла меня в свою компанию. Новый фильм "Чеховские мотивы", в котором мне посчастливилось сыграть одну из главных ролей, уже шел на фестивалях в Москве, в Выборге, и уже состоялась премьера в Петербурге. Но я не считаю себя киноартистом - это другая профессия. Хотя картин было много, пожалуй, столько же, сколько мне лет - сорок четыре, считая первый "Удивительный заклад", в котором снялся я, когда мне было одиннадцать лет. В одной из серий "Ментов" сыграл сатаниста, в телесериале "По имени барон" - отца еврейского семейства. Снимался у Семена Арановича в фильмах "Противостояние" и "Торпедоносцы" (совсем маленькая роль). У Овчарова в "Небывальщине" сыграл бобыля - эдакого странного одиночку, жаждущего взлететь.
- Все ваши герои пытаются воспарить над обыденностью?
- Действительно! И я тоже пытаюсь. Актеры всегда стремятся взлететь, если не на сцене, так иным способом. Вообще-то я не хожу, а летаю. Улицы, город, особенно наш город, - мой большой репетиционный зал, где я работаю над текстами. Особенно люблю бродить по берегу залива: море, я и небо. Текст кажется осязаемым, его ты учишь в подлинной стихии. Вокруг никого нет, будто ты один во Вселенной. И начинаешь постигать значение слов: их смысл доносит трепет ветра, шум прибоя, сияние звезд...
- Когда пришло к вам ощущение пространства?
- Наверное, как только стал ходить по городу один. А произошло это рано, в одиннадцать лет, когда умерла мама. Нередко, вернувшись с прогулок по городу, продолжаешь еще долго находиться под гипнозом того, что пережил. Я очень люблю заглядывать в окна, разгадывая чужую жизнь. Люблю смотреть на людей: как они одеваются, улыбаются, ругаются, как меняется у них настроение. Летом иногда беру диктофон, усаживаюсь во дворе-колодце и записываю звуки. Вслушиваюсь в чужие разговоры, размышляю о них - будь я писателем, то мог бы поделиться впечатлениями на бумаге. А я веду дневники - без претензий на литераторство. К счастью, могу воплотить впечатления на сцене своим актерским трудом.
- У вас имеется опыт совместного творчества с коллегами?
- Мы были большими друзьями с Володей Осипчуком, вместе работали над спектаклем "Бесы". Тогда мы расставались с ним лишь на ночь, расходясь по домам. Все остальное время проводили вместе: спектакли, прогулки, посещение концертов. Нас многое связывало. Но, к сожалению, случилось то, что случилось. Батюшка тогда сказал нам: "Бесы не дадут себя поставить". Эту фразу я запомнил. Увы, предсказание сбылось.
- В "Бесах" трудно было играть?
- Скажу, наверное, пошлость. У актеров есть присказка: "Чем больше текста, тем лучше роль". Верховенский - первая моя большая и столь серьезная роль на сцене. Я играл Верховенского, испытывая счастье. Может показаться смешным и наивным, но, отыграв сцену, я стремительно бежал в зал в надежде увидеть того, кто сейчас там был: ведь Верховенский не успел еще исчезнуть с подмостков. И, как суеверный человек, я порой ощущал, что меня за локти поддерживают мама и бабушка, помогая мне в работе. Вот тогда я парил над землей.
- На сцене вы играли людей, одержимых чувством превосходства. А в жизни не выпадало подобных искушений?
- Упаси Бог! Никогда себе такого не допущу. Стараюсь ходить, чтобы меня не замечали. Другое дело, что после фильма о сатанисте многие здороваются, многие хотят плюнуть в лицо, а кто-то похлопывает по плечу, предлагая выпить. Но большинство людей благодарят. Разве могу я испытывать чувство превосходства перед людьми, которым я дарю себя?!
- Откуда же вам так хорошо знакома потребность унижать другого?
- Каждый, кто прожил в нашей стране, на себе это в полной мере прочувствовал. Унижает само государство. Но я очень люблю свою страну, свой город особенно. Когда мы гастролировали за рубежом, нам часто предлагали остаться, думая, что откликнемся мы с большой радостью. И не понимали отказа. А как можно вырвать дерево в Африке и посадить его в Питере?
- Из русской классики вам довелось сыграть не только в спектакле по роману Достоевского, но и чеховские персонажи: Гаева в "Вишневом саде", Шамраева в "Чайке". Последней работой стал "Доктор Чехов", поставленный Григорием Козловым.
- Спектакль поставлен по композиции. Можно сказать, что написана оригинальная самостоятельная пьеса по чеховским пьесам. И я рад, что меня пригласили принять участие в этом проекте. Мой персонаж обозначен в программке как "Четвертый", ему даны монологи многих и многих чеховских персонажей. Кроме него имеются Первый, Второй, Третий и Она. И все они страдают от любви, тоски и одиночества.
- На сцене, в отличие от кино, вы впервые играете влюбленного человека - влюбленного в женщину, а не в идею?
- Да, и за это я очень благодарен судьбе. Подарком стала не только встреча с Юлей Рутберг, но и с Сережей Власовым, Сашей Баргманом, Ваней Латышевым. Мы давным-давно друг друга знаем, любим и ненавидим одно и то же. Да, конечно, между Москвой и Питером существует огромная разница, и я не люблю московскую театральную школу. Но Юля - мудрый, чуткий человек, и по сути своей она не москвичка. И наш новый спектакль построен на любви. Играть его для меня счастье, играть с любовью и слезами, как подобает играть Чехова.
- "Доктор Чехов" стал первым вашим опытом участия в антрепризе. Как вы относитесь к антрепризным проектам, которые все уверенней определяют жизнь современного театра?
- Очень и очень положительно. Раньше мы гордились репертуарным театром. И были уверены, что актер должен существовать в единой театральной семье. Но стоит задуматься над тем, что эти понятия остались не только в прошлом столетии, но и в минувшем тысячелетии. Мне кажется, что репертуарный театр объясняется теперь архаическим языком. Вот потому в нашем новом спектакле мы пытаемся освоить другую речь. Чем мне нравится режиссер Григорий Козлов? Тем, что он, решившись на этот шаг, не побоялся расстаться с прошлым. Я не знаю, каким должен быть новый театр - актерским или режиссерским. Но убедился в том, что антреприза дает возможность поиска, возможность самореализации. Попытка может быть удачной или неудачной, но есть шанс, дарована свобода выбора.
- В театре вы попробовали себя в разных качествах не только как актер.
- В нескольких спектаклях я выполнял обязанности ассистента режиссера, но это не моя профессия. Человек должен заниматься своим делом. А я просто помогал мастеру в работе над "Чевенгуром", над "Бесами". Это не значит, что я режиссировал.
- И все же вы активно участвовали в создании спектакля "Братья и сестры" по знаменитому роману Федора Абрамова.
- И даже имел счастье попасть на страницы его "Чистой книги". У него там есть персонаж Гуня, который он списывал с меня. Мы бывали у Абрамова дома, помогали вещи перевозить на новую квартиру. Общались много, интересно...
- Чествуя писателя, на сцене вместе с однокурсниками пели вы когда-то: "Спасибо тем гадам, что Вас не любили и били всегда". По-прежнему убеждены, что страдания необходимо пройти каждому?
- Мне кажется, любой человек должен пройти испытания. Человек, ничего не переживший, пуст. И чем больше душевных ран, тем большая возможность стать личностью.
- Вам дороги абрамовские "Братья и сестры" и все же теперь настаиваете на обособленности?
- Я очень любил фразу: "Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке". Но сейчас я от нее отрекаюсь. Потому что никому не нужен буду ни в театре, ни в кино, если не смогу быть рабочим инструментом. Я помогал всем, кому только мог помогать, а в результате остался ни с чем. И понял теперь: только тогда я могу взять кого-то за руку, когда силен и сам по себе значим. К слабому никто не придет.
Татьяна ТКАЧ