ИГОРЬ ИВАНОВ: ПРИСТУПАЯ К НОВОЙ РАБОТЕ, ТЫ КАЖДЫЙ РАЗ КАК БЕЛЫЙ ЛИСТ...

"Господа офицеры" - самый первый мой спектакль, сыгранный на сцене МДТ. Его поставил Ефим Падве. Он пришел в Учебный театр на "Бесплодные усилия любви". После спектакля подошел и сказал: "Игорь, вы мне понравились, и я хочу пригласить вас принять участие в работе над спектаклем". Так я еще студентом оказался в МДТ: шли репетиции "Тихой обители". Первое ощущение оказалось не самым приятным: меня учили пить водку. Потом эти навыки пригодились моему Егорше в "Братьях и сестрах" - умение "пить винтом", когда раскручиваешь водку в стакане и одним глотком хлебаешь. Позже уже были "Господа офицеры" - моя первая премьера в театре. Играл я капитана Осадчего, бешеного человека с каким-то особым внутренним своим миром, распевавшего басом "Благослови, господи, усопшего раба твоего Никифора-а-а, мать его ети!"
- Многие ваши герои имели буйную натуру, сродни вашей. Теперь сумели обрести покой на сцене?
- Ну, меняется же человек. Хотя нет, человек в главном не меняется. На самом деле если профессией, любой профессией, всерьез заниматься, то вырабатывается круг каких-то правил, которые, наверное, тебя формируют, созидают, открывают в тебе что-то. Правила определенного образа жизни, будем так говорить. Я уже не могу себе позволить чего-то в жизни и абсолютно точно знаю, чего нельзя позволять себе на сцене. Дисциплина плюс воля да еще умение работать - всему этому учишься. И водку нельзя пить, потому что она влияет на мозги. И тебя уже тащит, несет: ты не можешь себя остановить. С возрастом начинаешь понимать какие-то вещи, что помогает использовать энергию ума, а не мужицкой силушки. Приходит умение проанализировать не только себя, но и персонаж.
- В спектакле "Разбитый кувшин" вы молчали почти весь спектакль. О чем?
- О жизни. Молчал о жизни. Этот спектакль был необычайно созвучен происходящему тогда в стране. Одна из первых ролей, где я учился покойно думать, соотносить сказанное другими с происходящим вокруг. Учился набирать, учился умению терпеть, вглядываться, анализировать и... от всего увиденного сходил с ума. Интересно было.
- У героя Кляйста ощутим момент мистики. В ином качестве он присутствует и у вашего капитана в "Пляске смерти". Вы сами ощущаете мистику в жизни?
- Я достаточно реальный человек. Однако со временем начинаешь понимать, что существуют какие-то необъяснимые вещи. Сон вдруг приходит, от которого в холодный пот бросает, и увиденное случается через год или полтора, и ты вспоминаешь, что уже знал об этом. С Наташей, моей женой, подобное постоянно происходит. Мы с сыном даже ведьмой ее считаем. Наверное, у нее интуиция развита и она очень наблюдательный человек. Раньше я не обращал внимания на ее предсказания. А теперь считаюсь. На сцене ведь тоже нередко возникают мистические моменты - как и в жизни. "Пляска смерти" о них и рассказывает. Отчего появляются ощущения каких-то сторонних сил? От слабости, наверное. Чем старше становишься, тем яснее осознаешь, что на самом деле ты безумно слаб, и не в силах ты сделать то, что казалось раньше простым и возможным.
- Судя по всему, судьба сыгранных персонажей становится частью вашего жизненного опыта. "Бесы" не заразили бесовщиной?
- Абсурд присущ жизни. Все мы абсурдные люди, но мера должна быть.
- Известно, что на творчество Августа Стриндберга повлияли русские писатели Ф. М. Достоевский и А. П. Чехов. Вы ощущали схожесть героя из "Пляски смерти" с Лебядкиным и Лопахиным?
- Приступая к работе, ты каждый раз как белый лист. И это правильно. Иначе будешь плавно перетекать из одной роли в другую, повторяя уже сделанное.
- В спектакле "Исчезновение" вы играете отца, во что бы то ни стало стремящегося сохранить семью, продолжить свой род. Что привлекло вас в этой весьма необычной по сюжету пьесе?
- Я бы сказал, ее человечность. Затронутая в пьесе тема не может не волновать. Война!. . Куда ни глянь, везде воюют. Бойня в Чечне. В Америке небоскребы рушатся. В Израиле рвутся бомбы - и причина не только в вековечных проблемах арабов и евреев. В самой человеческой природе загадка есть. Людей, живущих на земле, нечто толкает на убийство и заставляет их таким образом утверждаться в этом мире. Природа, которая живет в нас, неискоренима.
- В МДТ не пришлось вам сыграть любовь во всей полноте ее проявлений. И вы обратились к "Пляске смерти" Августа Стриндберга, где показан извечный поединок мужчины и женщины. Мы обречены на войну?
- Как сказать? От любви до ненависти один шаг. Во всякой войне столько нежности. Когда ты воюешь? Уж не тогда, когда все безразлично. Ты идешь воевать за то, что тебе дорого, за то, что ты хочешь изменить и заставить быть твоим. Такая война может и разрушать, и созидать одновременно. Жизнь сложна на самом деле. Вообще любовь - и Стриндберг это открыл - требовательна, безумно требовательна.
- Профессия артиста в силу своей зависимости от слишком многих обстоятельств не лишает артиста мужской ответственности за себя и других?
- Есть достаточно женщин, которые поступают по-мужски, и мужчин, которые ведут себя по-бабьи. Как во всякой профессии. Все зависит от того, какие цели преследуешь. Одни хотят нравиться. Другие стремятся про жизнь что-то понять и про это рассказать согласно своим воззрениям. Пытаются разобраться и вдруг открываются какие-то сложные и очень важные вещи. Это в жизни я не замечаю, что делаю, зачем и почему, а на сцене обязан знать. Актер психологом должен быть. Он вообще доктор в какой-то степени.
- Не завидуете тем, кто сыграл в кино брутальных героев, на роли которых и вы могли бы претендовать по своим внешним данным?
- Честно признаюсь, на самом деле никогда не возникало зависти по поводу того, что не мелькал на экране. В силу, может, заложенной школы актерской. Очень быстро пришло осознание ценности того, чем ты занимаешься.
- Разница между популярностью и реальным творческим результатом для вас принципиальна?
- Есть очень много артистов, которых узнают по обложкам журналов. Порой мне говорят: "Да напечатай на плакате лицо свое - и пойдет народ! А ты какие-то художества изображаешь". А зачем мне народ, который придет смотреть на физиономию? О чем я с ним буду говорить?
- Но актеру необходимо нравиться?
- Наверное. Если же говорить про меня, то кайф получаю, когда я играю и у меня возникает единение с теми, кто в зале. Были такие счастливые периоды. Когда репетировали "Дом", сидел Лев Абрамович один в зале, смотрел. А поскольку он всегда микрофон держит рядом, я слышал, как он дышит. И мы с ним оба знали, про что рассказываем: он понимал меня, и я ощущал, что он понимает, как я ценю его понимание. И это был самый важный диалог. Зритель все равно иногда мешает, не включаясь в разговор - в силу нежелания размышлять, думать, затрачивать душу. Но бывают спектакли, когда собираются люди, готовые что-то постигать. У нас "Муму" так идет. Казалось бы, детский спектакль, но когда приходит умный зритель, реакция зала удивительная: будто разгадывается недосказанное, соединяются потаенные смыслы. Счастье, когда тебя понимают. Для меня это важнее, чем популярность.
- Тем не менее МДТ получил мировое признание.
- Это было интересно. Страшный был у нас период, когда впервые за границу поехали, - 1989 год. А там сверкающие витрины, благополучная жизнь. Мы испытали настоящий шок, настоящий. Для кого-то это стало трагедией. Почти десять лет мы просто ездили, ездили и ездили - изматывающая штука. Самого главного не случается: все равно нет диалога. Вначале играли под перевод - зрители в наушниках. И это было хорошо. Мы же смотрим иностранные фильмы, где нам переводят. Потом все стало подчиняться деньгам, оказалось дороговато озвучивать нас-пошли титры. Зрители уже вынуждены смотреть и на тебя, и на экран, чтобы прочитать, потом опять на тебя... Какой тут диалог! И пред тобой черная яма, из которой никакого отклика не идет, - страшно. К тому же, когда много ездишь, на самом деле начинаешь уставать. Перед тобой стоит дилемма: либо ты бродишь по городу, смотришь достопримечательности, набираясь впечатлений, либо отдыхаешь перед спектаклем, копишь силы и энергию, чтобы вечером прилично сыграть. Это вопрос отношения к профессии. И проблема твоего выбора. Скучал ужасно. Тяжело мне там. Хотя на гастролях в Японии я был единственным человеком, который не хотел оттуда уезжать. Вообще я люблю Восток! Служил в Туркмении - это божественно. И в Туркмении, и в Японии я почему-то прекрасно себя чувствовал.
- Сегодня каждый за себя - это время меняет ценности или так проявляется слабость человеческая?
- Думаю, слабость человеческая, если говорить о нашем курсе. В юности каждый был сам по себе, но при этом нас объединяла идея, ради которой мы были вместе. Среди нас были большущие артисты, которые могли стать титанами в профессии. Из-за перемен, слабости, безволия не смогли идти вперед. Это путь тяжелый - "нести свой крест и веровать". Как в любой профессии, а в актерской особенно. Себя необходимо взращивать. На старте мы все были примерно на равных.
Овладеть профессией, школой смогли не все, потому что не все по-настоящему хотели. И в результате оказалось так, как оказалось.
- Спектакли "Пляска смерти", "Искушение" ставили режиссеры младше вас по возрасту. Вам не мешало в работе различие жизненного опыта?
- Честно говоря, в последнее время мне повезло на столь увлекательные и плодотворные встречи - с Юрием Кордонским в работе над спектаклем "Исчезновение" и Андреем Прикотенко. Андрей необычен в своих позициях. У него самобытное отношение к жизни, к искусству, к театру.
Прикотенко - глубокий режиссер. Мощный человек. И при всей своей молодости он гораздо взрослее многих пятидесятилетних, мало что понимающих в людях и в жизни. С ним очень интересно.
- Вы получили "Золотой софит", премию Владислава Стржельчика? Что для вас эти награды?
- Опять меня могут обвинить в жесткости оценок. Давайте мне что угодно, от этого я ничуть не меняюсь. Мне первому из наших однокурсников дали заслуженного артиста. Ну и что?
Когда репетировал Лопахина, написал на тетрадке: "Вишневый сад, или перемена участи". Для меня эта роль была чрезвычайно важна в самом деле. Потом я понял, что никакой перемены не произойдет, какую бы роль ни сыграл. Важен путь. Присвоят тебе какое-нибудь звание или не присвоят, дадут "Золотой софит" или нет, получишь ли "Золотую маску" - ерунда! Совсем другое дело, когда знаешь: то, чем ты занимаешься, еще кому-то интересно. Тогда можно разговаривать. Вот это самое главное. Все остальное прилагается или нет. Хорошо, если прилагается - когда в денежном выражении, совсем здорово.
- Вы говорите о своих героях, которые тоскуют, мечутся, ищут и не находят правды.
- Думаю, такого рода муки всем присущи. Кто нашел истину? Разве тот, кто искал, дошел до конца? Вряд ли.
Татьяна ТКАЧ