Спорт
ХОККЕЙНЫЙ УМЕЛЕЦ
05 мартa
Однажды президент СКА обратился ко мне с просьбой назвать четырех хоккеистов нашей команды, наиболее близких моему восприятию игры. Как правило, я не участвую в подобных анкетах. Но с позиции руководителя пресс-службы отказывать руководству в столь непринципиальном вопросе - совсем уж не в моих правилах. А повод оказался смешной (и трогательный одновременно). На свет появилась памятная "матрешка"-сувенир: "внутри меня" - Александр Зыбин, Евгений Шастин, Виктор Беляков и, наконец, Максим Соколов.
Выбор, признаюсь, был нелегким...
А все это я к тому, что если б пришлось решать подобную задачу применительно к "бронзовому" составу 1971 года, то, ни секунды не колеблясь, сразу сказал бы, что наибольший след в душе оставила игра Юрия Глазова.
ИМЯ НА КАРТЕ ХОККЕЙНОЙ РОССИИ
Искренне сочувствую тем, кто не видел его в игре, потому что уже только выход Глазова на предматчевую разминку являл впечатляющее зрелище. Он еще не делал ускорений, катился как бы "с ленцой", а был уже легко отличим в общем "потоке". Гордая осанка, хитрющий взгляд эдакого курносого Иванушки-дурачка, умнющего героя русских сказок, наконец, мохеровый шарф вокруг шеи - все это сразу привлекало внимание.
Я помню, как в начале 50-х приехали на учебу в Институт имени Лесгафта литовские баскетболисты, и среди них - заслуженный мастер спорта, чемпион Европы 1947 года Казис Петкявичус. Играл он в чемпионате города за СКИФ, всегда выходил на разминку на площадку Зимнего стадиона с махровым полотенцем на шее, и казался мне поэтому пришельцем из иных цивилизаций.
И вот много лет спустя пришло на ум нечто подобное, когда на льду стадиона имени Ленина появился перед моими глазами Юра Глазов.
Он обладал не только удивительным накатом, но и прекрасными "хоккейными" руками, и светлой головой, мог из любого визави сделать на льду клоуна. Всегда оставаясь одним из сильнейших в забивании, был абсолютно не жаден до шайбы и потому являл собой идеального партнера для нашего лучшего снайпера Валентина Панюхина, в которого, как сам говорит, свято верил и которого понимал, что называется, с полувзгляда.
Глазова отличало элегантное катание, умение избежать лишних столкновений с соперниками, для которых это оставалось единственной возможностью в противоборстве с ним не дать себя обмануть, в самом спортивном, игровом смысле этого слова. Поздравляя Юрия Алексеевича с 50-летием на страницах редактировавшейся мной газеты "Хоккей-пресс", где Глазов был членом редакционного совета, я писал, что в такие его годы трудно поверить, поскольку незабываемая яркость игровой манеры навязывает нам впечатление, будто мы совсем еще недавно видели Глазова в игре.
И сейчас, еще одно десятилетие спустя, должен отметить, что такое впечатление сохранилось. А означает это, по-моему, всего лишь тот непреложный факт, что "штучный" талант неповторим.
Я ни в коем случае не хочу утвердить в читателе мысль, что Глазов был самым полезным, самым решающим, самым трудолюбивым или, наконец, самым безотказным для СКА игроком. Но Глазов - это Глазов, Глаз, как звали его ребята, и этим сказано все. Я думаю, незатейливое прозвище весьма точно отражало ситуацию. Глаз-ватерпас, камертон хоккея как ИГРЫ интеллектуальных личностей - вот кем был и остается для меня Юрий Алексеевич Глазов.
Я лично не удивляюсь, что нашлась-таки в России республика (одна, кстати, из самых "хоккейных"), где эту "фамилию" носит старейший центр любимой всеми игры. Сегодня Удмуртия в этом плане, конечно, не Татария и не Башкирия, но ведь "Ижсталь", было время, котировалась в хоккейном мире повыше и "Урицкого", и "Салавата". Однако ранее того и гораздо более продолжительное время ижевская команда заметно уступала лидеру удмуртского хоккея - команде "Прогресс" из города Глазова. Выходит, чтобы занести фамилию нашего любимца на хоккейную карту России, вовсе не нужно было ничего переименовывать... Но это, конечно, шутка.
ПОЧЕМУ ОН ОСТАЛСЯ В ЛЕНИНГРАДЕ
А если серьезно, то начинал Юра Глазов с футбола. В шестнадцать лет он тренировался уже с дублем московского "Динамо". Уйдя в хоккей, добился немалых успехов, играл за вторую сборную страны. Однако до сих пор, по его собственным словам, жалеет, что отдал свое умение хоккею, который, как он считает, был для него "чистейшей" нагрузкой. Юрий Алексеевич обожает футбол и считает эту игру самой интересной на свете. Любая наша с ним встреча, о чем бы ни шел разговор, рано или поздно все равно возвращается к этой самой больной для него теме.
- Ты знаешь, - говорит Глазов, - я до сих пор жалею, что Пучков в свое время не отдал меня в "Зенит", о чем я очень его просил...
И столько горечи слышится в этих его словах, что я иной раз начинаю испытывать чувство какой-то вины перед ним, как будто подсказывал тренеру такое решение.
В те далекие и счастливые хоккейные годы, когда Панюхин с Глазовым были главной ударной силой армейской команды и основной притягательной силой для ее болельщиков, они, отправляясь в Москву на "летние каникулы", с упоением гоняли мяч в футбольном чемпионате столицы. Никакого восторга по этому поводу Пучков, естественно, не испытывал. При постоянном в общем-то дефиците состава ему не хватало только лишиться ударного звена из-за какой-нибудь летней нелепости...
Отношения Глазова с Пучковым - это особая глава в истории нашей армейской команды. "Настоящий", стопроцентный москвич Глазов на всю жизнь остался в Ленинграде, по его собственным словам, прежде всего из-за Пучкова.
- Сказать по правде, я очень полюбил Ленинград, - говорит Юрий Алексеевич. - Пешком весь центр исходил, благо мы в центре и жили - в армейской, с позволения сказать, гостинице на Инженерной, 13. Город произвел на меня грандиозное впечатление. Но главным, конечно, было общение с неординарными людьми, прекрасная творческая обстановка, которая сложилась в команде.
Добавлю: в ленинградской команде, условия жизни и, что еще более важно, конечно, деятельности которой были уже в те годы безумно далеки от московских. Кавголово - с его жильем на десятерых, едва только съезжался туда лыжный чемпионат любого масштаба, и с каждодневной летней борьбой за столовую и спортплощадки - было, конечно, не для больших дел. Вот только альтернативы не было.
Каждое путешествие оттуда зимой чревато было непредсказуемыми задержками в пути. Помню, как однажды, собрав солидную болельщицкую аудиторию в актовом зале Дома прессы на Фонтанке, мы никак не могли дождаться Пучкова и его ребят. Мобильной связи еще не было, а телефон отвечал, что выехали и, стало быть, будут. Не менее сорока минут пришлось автору этих строк развлекать аудиторию разного рода хоккейными байками, пока наконец в дверях не показались хоккеисты.
- Хорошо, что не на игру ехали, - сказал Пучков, извинившись за опоздание.
Я думаю, что подобные неурядицы Глазов в избытке познал только в Ленинграде.
Юра начинал играть в Химках. Сейчас это район Москвы, как и Тушино, где сделал свои первые хоккейные шаги Валя Панюхин. По счастливому для партнеров стечению обстоятельств, оба будущих столичных района были, если можно так сказать, поднадзорными территориями одного из сильнейших в те годы клубов страны, московских "Крыльев Советов", где они и встретились. Но только в армии, в калининском СКА, стали играть в одном звене.
Первая встреча Глазова с Пучковым, первое же деловое общение начинающего, по существу, свой путь в высшей лиге хоккеиста с очень большим мастером, едва повесившим коньки на гвоздь и только-только возглавившим СКА, моментально выявили взаимное достоинство характеров.
- В калининской команде наше звено было ведущим, - вспоминает Юрий Алексеевич, - и в новой компании мы быстренько решили, что сильнейшим не уступаем. И тут надо отдать должное Пучкову. На первой же тренировке по атлетизму в зале СКА на Инженерной он сумел очень точно расставить акценты. "Подвесил" нас на руках на шведской стенке и сделал вид, что забыл. Спрыгнуть амбиции не позволяли, вот мы и попадали на пол под общий хохот. А Пучков вроде как остался ни при чем, дескать, слабоваты пока московские ребята.
И много лет спустя, вспоминая об этом, Николай Георгиевич говорил мне, что действительно забыл тогда о новичках, но, зная его прямо-таки "режиссерскую" память, я не могу позволить себе согласиться с простым совпадением во времени тех давних событий.
Да, Глазов своей неординарностью умел сосредоточить на себе внимание тренера, и это мне доводилось наблюдать неоднократно. Этот тонкий, если хотите, вальяжный интеллектуал от хоккея действительно мог сотворить на льду буквально все, но только в условиях, не нарушавших его собственного комфорта.
- Ну ты-то прекрасно знаешь, что такая работа не по мне, - сказал мне недавно Пучков.
Ой ли, Николай Георгиевич?
(ОКОНЧАНИЕ В СЛЕДУЮЩЕМ НОМЕРЕ "НВ")
Семен ВАЙХАНСКИЙ
Выбор, признаюсь, был нелегким...
А все это я к тому, что если б пришлось решать подобную задачу применительно к "бронзовому" составу 1971 года, то, ни секунды не колеблясь, сразу сказал бы, что наибольший след в душе оставила игра Юрия Глазова.
ИМЯ НА КАРТЕ ХОККЕЙНОЙ РОССИИ
Искренне сочувствую тем, кто не видел его в игре, потому что уже только выход Глазова на предматчевую разминку являл впечатляющее зрелище. Он еще не делал ускорений, катился как бы "с ленцой", а был уже легко отличим в общем "потоке". Гордая осанка, хитрющий взгляд эдакого курносого Иванушки-дурачка, умнющего героя русских сказок, наконец, мохеровый шарф вокруг шеи - все это сразу привлекало внимание.
Я помню, как в начале 50-х приехали на учебу в Институт имени Лесгафта литовские баскетболисты, и среди них - заслуженный мастер спорта, чемпион Европы 1947 года Казис Петкявичус. Играл он в чемпионате города за СКИФ, всегда выходил на разминку на площадку Зимнего стадиона с махровым полотенцем на шее, и казался мне поэтому пришельцем из иных цивилизаций.
И вот много лет спустя пришло на ум нечто подобное, когда на льду стадиона имени Ленина появился перед моими глазами Юра Глазов.
Он обладал не только удивительным накатом, но и прекрасными "хоккейными" руками, и светлой головой, мог из любого визави сделать на льду клоуна. Всегда оставаясь одним из сильнейших в забивании, был абсолютно не жаден до шайбы и потому являл собой идеального партнера для нашего лучшего снайпера Валентина Панюхина, в которого, как сам говорит, свято верил и которого понимал, что называется, с полувзгляда.
Глазова отличало элегантное катание, умение избежать лишних столкновений с соперниками, для которых это оставалось единственной возможностью в противоборстве с ним не дать себя обмануть, в самом спортивном, игровом смысле этого слова. Поздравляя Юрия Алексеевича с 50-летием на страницах редактировавшейся мной газеты "Хоккей-пресс", где Глазов был членом редакционного совета, я писал, что в такие его годы трудно поверить, поскольку незабываемая яркость игровой манеры навязывает нам впечатление, будто мы совсем еще недавно видели Глазова в игре.
И сейчас, еще одно десятилетие спустя, должен отметить, что такое впечатление сохранилось. А означает это, по-моему, всего лишь тот непреложный факт, что "штучный" талант неповторим.
Я ни в коем случае не хочу утвердить в читателе мысль, что Глазов был самым полезным, самым решающим, самым трудолюбивым или, наконец, самым безотказным для СКА игроком. Но Глазов - это Глазов, Глаз, как звали его ребята, и этим сказано все. Я думаю, незатейливое прозвище весьма точно отражало ситуацию. Глаз-ватерпас, камертон хоккея как ИГРЫ интеллектуальных личностей - вот кем был и остается для меня Юрий Алексеевич Глазов.
Я лично не удивляюсь, что нашлась-таки в России республика (одна, кстати, из самых "хоккейных"), где эту "фамилию" носит старейший центр любимой всеми игры. Сегодня Удмуртия в этом плане, конечно, не Татария и не Башкирия, но ведь "Ижсталь", было время, котировалась в хоккейном мире повыше и "Урицкого", и "Салавата". Однако ранее того и гораздо более продолжительное время ижевская команда заметно уступала лидеру удмуртского хоккея - команде "Прогресс" из города Глазова. Выходит, чтобы занести фамилию нашего любимца на хоккейную карту России, вовсе не нужно было ничего переименовывать... Но это, конечно, шутка.
ПОЧЕМУ ОН ОСТАЛСЯ В ЛЕНИНГРАДЕ
А если серьезно, то начинал Юра Глазов с футбола. В шестнадцать лет он тренировался уже с дублем московского "Динамо". Уйдя в хоккей, добился немалых успехов, играл за вторую сборную страны. Однако до сих пор, по его собственным словам, жалеет, что отдал свое умение хоккею, который, как он считает, был для него "чистейшей" нагрузкой. Юрий Алексеевич обожает футбол и считает эту игру самой интересной на свете. Любая наша с ним встреча, о чем бы ни шел разговор, рано или поздно все равно возвращается к этой самой больной для него теме.
- Ты знаешь, - говорит Глазов, - я до сих пор жалею, что Пучков в свое время не отдал меня в "Зенит", о чем я очень его просил...
И столько горечи слышится в этих его словах, что я иной раз начинаю испытывать чувство какой-то вины перед ним, как будто подсказывал тренеру такое решение.
В те далекие и счастливые хоккейные годы, когда Панюхин с Глазовым были главной ударной силой армейской команды и основной притягательной силой для ее болельщиков, они, отправляясь в Москву на "летние каникулы", с упоением гоняли мяч в футбольном чемпионате столицы. Никакого восторга по этому поводу Пучков, естественно, не испытывал. При постоянном в общем-то дефиците состава ему не хватало только лишиться ударного звена из-за какой-нибудь летней нелепости...
Отношения Глазова с Пучковым - это особая глава в истории нашей армейской команды. "Настоящий", стопроцентный москвич Глазов на всю жизнь остался в Ленинграде, по его собственным словам, прежде всего из-за Пучкова.
- Сказать по правде, я очень полюбил Ленинград, - говорит Юрий Алексеевич. - Пешком весь центр исходил, благо мы в центре и жили - в армейской, с позволения сказать, гостинице на Инженерной, 13. Город произвел на меня грандиозное впечатление. Но главным, конечно, было общение с неординарными людьми, прекрасная творческая обстановка, которая сложилась в команде.
Добавлю: в ленинградской команде, условия жизни и, что еще более важно, конечно, деятельности которой были уже в те годы безумно далеки от московских. Кавголово - с его жильем на десятерых, едва только съезжался туда лыжный чемпионат любого масштаба, и с каждодневной летней борьбой за столовую и спортплощадки - было, конечно, не для больших дел. Вот только альтернативы не было.
Каждое путешествие оттуда зимой чревато было непредсказуемыми задержками в пути. Помню, как однажды, собрав солидную болельщицкую аудиторию в актовом зале Дома прессы на Фонтанке, мы никак не могли дождаться Пучкова и его ребят. Мобильной связи еще не было, а телефон отвечал, что выехали и, стало быть, будут. Не менее сорока минут пришлось автору этих строк развлекать аудиторию разного рода хоккейными байками, пока наконец в дверях не показались хоккеисты.
- Хорошо, что не на игру ехали, - сказал Пучков, извинившись за опоздание.
Я думаю, что подобные неурядицы Глазов в избытке познал только в Ленинграде.
Юра начинал играть в Химках. Сейчас это район Москвы, как и Тушино, где сделал свои первые хоккейные шаги Валя Панюхин. По счастливому для партнеров стечению обстоятельств, оба будущих столичных района были, если можно так сказать, поднадзорными территориями одного из сильнейших в те годы клубов страны, московских "Крыльев Советов", где они и встретились. Но только в армии, в калининском СКА, стали играть в одном звене.
Первая встреча Глазова с Пучковым, первое же деловое общение начинающего, по существу, свой путь в высшей лиге хоккеиста с очень большим мастером, едва повесившим коньки на гвоздь и только-только возглавившим СКА, моментально выявили взаимное достоинство характеров.
- В калининской команде наше звено было ведущим, - вспоминает Юрий Алексеевич, - и в новой компании мы быстренько решили, что сильнейшим не уступаем. И тут надо отдать должное Пучкову. На первой же тренировке по атлетизму в зале СКА на Инженерной он сумел очень точно расставить акценты. "Подвесил" нас на руках на шведской стенке и сделал вид, что забыл. Спрыгнуть амбиции не позволяли, вот мы и попадали на пол под общий хохот. А Пучков вроде как остался ни при чем, дескать, слабоваты пока московские ребята.
И много лет спустя, вспоминая об этом, Николай Георгиевич говорил мне, что действительно забыл тогда о новичках, но, зная его прямо-таки "режиссерскую" память, я не могу позволить себе согласиться с простым совпадением во времени тех давних событий.
Да, Глазов своей неординарностью умел сосредоточить на себе внимание тренера, и это мне доводилось наблюдать неоднократно. Этот тонкий, если хотите, вальяжный интеллектуал от хоккея действительно мог сотворить на льду буквально все, но только в условиях, не нарушавших его собственного комфорта.
- Ну ты-то прекрасно знаешь, что такая работа не по мне, - сказал мне недавно Пучков.
Ой ли, Николай Георгиевич?
(ОКОНЧАНИЕ В СЛЕДУЮЩЕМ НОМЕРЕ "НВ")
Семен ВАЙХАНСКИЙ
