Спорт
ХОККЕЙНЫЙ УМЕЛЕЦ
06 мартa
БЕСКОНЕЧНЫЙ ДИАЛОГ
Прекрасно помню, как после очередного разбирательства всяческих взаимных претензий "при закрытых дверях" старший тренер армейцев сообщил мне, что все проблемы сняты и вопросов больше нет.
- Ты на меня не дави, а я всегда сделаю все, что смогу, - сказал тогда Глазов Пучкову (несмотря на значительную разницу в возрасте, он всегда обращался к тренеру на "ты").
Такая постановка вопроса кому-то могла показаться всего лишь попыткой снять с себя ответственность во имя каких-то дополнительных удобств своего хоккейного бытия. На самом же деле все обстояло абсолютно не так. Юрий Глазов действительно делал для нашей команды очень много, я бы сказал, во многом определял ее лицо, а Пучков ценил не только его игру, но в не меньшей степени и его оценку ситуаций, складывавшихся на льду. Однако при любом обсуждении каждый оставался при своем мнении.
Как сейчас вижу "Юбилейный" начала 70-х и игру с московским "Динамо". Была ничья - 2:2 и несколько секунд до конца, равные составы и вбрасывание у московских ворот, справа от нашей скамейки. Пучков что-то говорил подъехавшим к нему игрокам, а Глазов - и мы, журналисты, хорошо слышали это со своих мест - убеждал тренера снять вратаря, заменить его шестым полевым игроком.
- При полном комплекте обороняющихся это бессмысленно, - неоднократно разъяснял мне Пучков. - Для лишнего игрока просто-напросто нет места по фронту атаки.
А тут он поддался, и, представьте себе, шестой атакующий вышел на лед, наши выиграли вбрасывание и первым касанием отправили шайбу в динамовские ворота.
- Ну, что я говорил, - ликовал Глазов, едва сирена возвестила о нашей победе.
- Да это ж простое совпадение, - улыбнулся Пучков...
Не берусь передать, сколь тяжело "хмурое утро" после поражения на выезде. В октябре 1970-го я оказался вместе с армейцами в Воскресенске, где они тогда потерпели первую неудачу в том, как оказалось, счастливом чемпионате. За завтраком все были немногословны. Теперь предстоял матч в Москве с "Крылышками", и Глазов торопился отпроситься у тренера, чтобы подольше побыть в родительском доме. Но всякий раз, когда он, как мне казалось, готов был уже изложить свою просьбу, Пучков принимался разбирать очередной нюанс вчерашнего крушения, внимательно выслушивая глазовские оценки. И в эти мгновения я прямо-таки ощущал, что Глазов забывал о личных мотивах и окунался в работу.
- Хорошо, Юра, - прервал наконец Пучков эту беседу, не дожидаясь никаких просьб. - Поезжай домой, не теряй времени...
- Пучков был предельно демократичен, - сказал мне однажды Юрий Алексеевич, - и это его качество импонировало мне едва ли не больше других.
Обратите внимание - не высочайший профессионализм тренера, определяющий уровень работы, в чем, смею вас заверить, Глазов ни минуты не сомневался, работая с Пучковым, а именно демократизм руководителя, а стало быть, внутренняя свобода профессиональной работы более всего привлекают сказочного умельца от хоккея. Убежден, что только цельность натуры, приверженной столь редким в нашей советской среде идеалам, не позволила Глазову ни подняться на уровень игрока сборной страны, ни окунуться в профессию тренера, по определению требующую повелевать людьми, ни даже продолжить после "выхода из игры" офицерскую карьеру.
Я не знаю, на что больше рассчитывал Тарасов, приглашая Глазова в ЦСКА, - усилить свой клуб или ослабить пучковский? Валя Панюхин убеждал меня в том, что Юра уехал в Москву с травмой, а Тарасов "ломал" его, заставляя с больной ногой работать на полную катушку. Мое объяснение проще: Глазов - совсем не "тарасовский" игрок, и не его удел работать под давлением. Вряд ли, однако, Анатолий Владимирович вовсе не знал его характера, а значит, вопрос, поставленный мной чуть выше, не столь уж праздный.
Николай Георгиевич Пучков всегда ставит Глазова в один ряд с Панюхиным, определяя обоих как игроков, делавших историю СКА.
"Глазов - очень неплохой воспитатель молодежи, - писал он, представляя по моей просьбе своих "бойцов" на страницах "Спортнедели Ленинграда" осенью 1970 года, - а молодым есть чему у него поучиться". Пучков отметил тогда и главный изъян Глазова - недостаточную скорость при почти совершенной технике на средних скоростях.
Не только в игре, но и в жизни Юрий Алексеевич так и не справился со все возраставшими скоростями стремительно мчавшегося к своему финалу XX века. Он так и не принял интенсификацию хоккея, много лет предлагал мне написать статью, которая доказала бы несостоятельность игры в четыре звена.
В своем тренерском дебюте в Ленинграде Глазов оказался, если так можно выразиться, в психологических тисках. Летом 1980 года по предложению Пучкова он возглавил только что созданный "Ижорец". А это, напомню, было время жесткого противостояния в нашем городе армейского и профсоюзного хоккея. И как нарочно, первые матчи дома предстояли против второй армейской команды, которая была, можно сказать, на порядок сильней. Однако в выходные дни руководство округа на всякий случай собрало в СКК чуть ли не полную "трибуну поддержки". В невероятном гвалте молодых и здоровых курсантских глоток счет уже в первом периоде оказался шокирующим - 0:4. И Глазов, как выяснилось чуть позже, "поплыл"...
Я никогда не забуду трагической развязки спокойного, как мне казалось, разговора в раздевалке.
- Пора, - сказал Пучков, когда судьи вновь пригласили на лед, - Юра, пошли!
- Не могу, - еле слышно ответил Глазов и, чтобы мы не сомневались в окончательном его решении, еще раз повторил, - не могу...
В полнейшем молчании мы вышли из раздевалки. Пучков встал "за пульт" и, кстати сказать, выиграл второй период, а в третьем Глазов вернулся на свое место. Но именно в тот день он, кажется, и поставил крест на своей тренерской карьере...
Теперь Юрий Алексеевич живет, как мне кажется, жизнью, обособленной от хоккея, однако на встречи ветеранов приходит всегда.
- Ну, Пука! Ну, молодец! - бросился он ко мне, когда мы столкнулись в дверях "Юбилейного" минувшей осенью перед первым домашним матчем СКА. - В 70 лет возглавить команду! Неужели мало ему полутора десятков лет мучений с нами?
И что крутилось в его памяти в эти мгновения и вспоминалось ли что-нибудь из того, что навсегда запомнилось мне, я сказать не могу...
Семен ВАЙХАНСКИЙ
Прекрасно помню, как после очередного разбирательства всяческих взаимных претензий "при закрытых дверях" старший тренер армейцев сообщил мне, что все проблемы сняты и вопросов больше нет.
- Ты на меня не дави, а я всегда сделаю все, что смогу, - сказал тогда Глазов Пучкову (несмотря на значительную разницу в возрасте, он всегда обращался к тренеру на "ты").
Такая постановка вопроса кому-то могла показаться всего лишь попыткой снять с себя ответственность во имя каких-то дополнительных удобств своего хоккейного бытия. На самом же деле все обстояло абсолютно не так. Юрий Глазов действительно делал для нашей команды очень много, я бы сказал, во многом определял ее лицо, а Пучков ценил не только его игру, но в не меньшей степени и его оценку ситуаций, складывавшихся на льду. Однако при любом обсуждении каждый оставался при своем мнении.
Как сейчас вижу "Юбилейный" начала 70-х и игру с московским "Динамо". Была ничья - 2:2 и несколько секунд до конца, равные составы и вбрасывание у московских ворот, справа от нашей скамейки. Пучков что-то говорил подъехавшим к нему игрокам, а Глазов - и мы, журналисты, хорошо слышали это со своих мест - убеждал тренера снять вратаря, заменить его шестым полевым игроком.
- При полном комплекте обороняющихся это бессмысленно, - неоднократно разъяснял мне Пучков. - Для лишнего игрока просто-напросто нет места по фронту атаки.
А тут он поддался, и, представьте себе, шестой атакующий вышел на лед, наши выиграли вбрасывание и первым касанием отправили шайбу в динамовские ворота.
- Ну, что я говорил, - ликовал Глазов, едва сирена возвестила о нашей победе.
- Да это ж простое совпадение, - улыбнулся Пучков...
Не берусь передать, сколь тяжело "хмурое утро" после поражения на выезде. В октябре 1970-го я оказался вместе с армейцами в Воскресенске, где они тогда потерпели первую неудачу в том, как оказалось, счастливом чемпионате. За завтраком все были немногословны. Теперь предстоял матч в Москве с "Крылышками", и Глазов торопился отпроситься у тренера, чтобы подольше побыть в родительском доме. Но всякий раз, когда он, как мне казалось, готов был уже изложить свою просьбу, Пучков принимался разбирать очередной нюанс вчерашнего крушения, внимательно выслушивая глазовские оценки. И в эти мгновения я прямо-таки ощущал, что Глазов забывал о личных мотивах и окунался в работу.
- Хорошо, Юра, - прервал наконец Пучков эту беседу, не дожидаясь никаких просьб. - Поезжай домой, не теряй времени...
- Пучков был предельно демократичен, - сказал мне однажды Юрий Алексеевич, - и это его качество импонировало мне едва ли не больше других.
Обратите внимание - не высочайший профессионализм тренера, определяющий уровень работы, в чем, смею вас заверить, Глазов ни минуты не сомневался, работая с Пучковым, а именно демократизм руководителя, а стало быть, внутренняя свобода профессиональной работы более всего привлекают сказочного умельца от хоккея. Убежден, что только цельность натуры, приверженной столь редким в нашей советской среде идеалам, не позволила Глазову ни подняться на уровень игрока сборной страны, ни окунуться в профессию тренера, по определению требующую повелевать людьми, ни даже продолжить после "выхода из игры" офицерскую карьеру.
Я не знаю, на что больше рассчитывал Тарасов, приглашая Глазова в ЦСКА, - усилить свой клуб или ослабить пучковский? Валя Панюхин убеждал меня в том, что Юра уехал в Москву с травмой, а Тарасов "ломал" его, заставляя с больной ногой работать на полную катушку. Мое объяснение проще: Глазов - совсем не "тарасовский" игрок, и не его удел работать под давлением. Вряд ли, однако, Анатолий Владимирович вовсе не знал его характера, а значит, вопрос, поставленный мной чуть выше, не столь уж праздный.
Николай Георгиевич Пучков всегда ставит Глазова в один ряд с Панюхиным, определяя обоих как игроков, делавших историю СКА.
"Глазов - очень неплохой воспитатель молодежи, - писал он, представляя по моей просьбе своих "бойцов" на страницах "Спортнедели Ленинграда" осенью 1970 года, - а молодым есть чему у него поучиться". Пучков отметил тогда и главный изъян Глазова - недостаточную скорость при почти совершенной технике на средних скоростях.
Не только в игре, но и в жизни Юрий Алексеевич так и не справился со все возраставшими скоростями стремительно мчавшегося к своему финалу XX века. Он так и не принял интенсификацию хоккея, много лет предлагал мне написать статью, которая доказала бы несостоятельность игры в четыре звена.
В своем тренерском дебюте в Ленинграде Глазов оказался, если так можно выразиться, в психологических тисках. Летом 1980 года по предложению Пучкова он возглавил только что созданный "Ижорец". А это, напомню, было время жесткого противостояния в нашем городе армейского и профсоюзного хоккея. И как нарочно, первые матчи дома предстояли против второй армейской команды, которая была, можно сказать, на порядок сильней. Однако в выходные дни руководство округа на всякий случай собрало в СКК чуть ли не полную "трибуну поддержки". В невероятном гвалте молодых и здоровых курсантских глоток счет уже в первом периоде оказался шокирующим - 0:4. И Глазов, как выяснилось чуть позже, "поплыл"...
Я никогда не забуду трагической развязки спокойного, как мне казалось, разговора в раздевалке.
- Пора, - сказал Пучков, когда судьи вновь пригласили на лед, - Юра, пошли!
- Не могу, - еле слышно ответил Глазов и, чтобы мы не сомневались в окончательном его решении, еще раз повторил, - не могу...
В полнейшем молчании мы вышли из раздевалки. Пучков встал "за пульт" и, кстати сказать, выиграл второй период, а в третьем Глазов вернулся на свое место. Но именно в тот день он, кажется, и поставил крест на своей тренерской карьере...
Теперь Юрий Алексеевич живет, как мне кажется, жизнью, обособленной от хоккея, однако на встречи ветеранов приходит всегда.
- Ну, Пука! Ну, молодец! - бросился он ко мне, когда мы столкнулись в дверях "Юбилейного" минувшей осенью перед первым домашним матчем СКА. - В 70 лет возглавить команду! Неужели мало ему полутора десятков лет мучений с нами?
И что крутилось в его памяти в эти мгновения и вспоминалось ли что-нибудь из того, что навсегда запомнилось мне, я сказать не могу...
Семен ВАЙХАНСКИЙ
