Культура
ВАЛЕРИЙ ПОПОВ: МОИМИ ГЕРОЯМИ ВСЕГДА БЫЛИ ЛЮДИ НЕ ИЗ ЛИМУЗИНОВ, А ИЗ ТРАМВАЕВ...
14 мартa
- Да, писателей разлучают с читателями. Издательская цена моей книги 60 рублей...
- И что делать?
- Ничего. Копить деньги. Совсем недавно и сто рублей казались непомерной суммой, а сегодня уже ничего...
- Тогда хотя бы расскажите об этой книге...
- Дело происходит на юге, в низовьях Волги или возле Каспия. Я люблю эти края. Предки мои оттуда. Южная такая, черная казацкая порода, что-то от Григория Мелехова. И герой мой из этой же породы, но давно стал столичным жителем. И вот вновь возвращается на родину, но не один, а с целой командой политтехнологов, экономистов, писателей, филологов... Они едут осуществлять экономический подъем, внедрять в захолустье рыночные отношения, одаривать "красный пояс" богатствами цивилизации. Им приходится сталкиваться с местными жителями, которых можно воспринимать как мафию, сопротивляющуюся вторжению капитала, а можно - как местных озорников, отстаивающих свою самобытность. В результате приезжие растворяются в южном благоденствии. Захолустье ведь очаровательное. Это вообще моя любимая идея - очаровывание жизнью. Хотя повесть окрашена в грустные тона. Грустный гротеск о нашей жизни...
- А ведь раньше вы чурались политических тем...
- Да, советское время мы проводили в дружбе, попойках, гулянках... А в политическом смысле были почти святыми. Но в 90-е годы оставаться в стороне было невозможно.
- Но тогда ничего подобного - иронического, критического - вы не писали?
- Конечно. Об этом и речи идти не могло. Как писателям-коммунистам нельзя было ругать советскую власть, так и писателям-демократам нелепо было обличать современные порядки. Сам же за это боролся, и какой уж тут критический взгляд.
- Стало быть, это ваше нынешнее осмысление демократических перемен?
- Да, вторая повесть в этом сборнике называется "Ужас победы". Название говорит само за себя. Там есть такой герой - маленький большой человек. У него имеется прототип - один известный наш режиссер, тоже вот такой маленький большой человек. Мы с ним встретились на конгрессе в Вашингтоне, где он выскочил на трибуну и стал кричать, что в России сифилис, все погибает и только вы, Запад, можете нас спасти. Эмигрант, который сидел рядом со мной, произнес: "Да, он на большую деньгу замахнулся..." Мне надоело, я вышел и сказал, что все это чепуха, никакого сифилиса в России нет, нам не надо помогать, мы проживем своим умом. В зале, конечно, возмущение: их позвали, чтоб помочь, а оказывается - ничего не нужно. Маленький большой человек подбежал ко мне, обнял: "Как ты им врезал, молодец!" Он был совершенно искренен и в том и в другой случае. Вулканическая, деятельная личность. И герой повести "Ужас победы" превращает бывший санаторий ЦК в санаторий новых технологий. В общем, довольно грустная получается ахинея из этих завоеваний. Демократию пытаются запрячь, сделать из нее отвертку, или пилу, или кувалду...
- Значит, выдвижение вашей книги на Государственную премию - определенное признание того, что критика существующего порядка возможна и нужна?
- Да, если книга получит премию, это будет свидетельством, что такие подколки, такая ирония возможны, что общество не боится насмешек над собой. Тем более что происшедшие изменения - действительно не совсем те, о которых мы мечтали.
- От советской эпохи по линии литературы из общественных организаций сегодня остался сильно постаревший и ослабевший Союз писателей...
- Действительно, в советском прошлом союз распоряжался издательствами, благами, деньгами. Теперь он потускнел. Но нынче вокруг некоторых издательств возникли активные, в основном молодежные, компании. Талантливая молодежь при издательстве "Амфора". Они издают такие книжечки узенькие, очень модные, молодежь их читает и обсуждает. Это литература в таком пелевинском духе, но они уже пошли дальше Пелевина. Или группа переводчиков издательства "Симпозиум" - издают современную западную литературу. Издательство "Лимбус-пресс" пытается раскручивать новые имена. Премию объявили - "Национальный бестселлер". Думается, что у Союза писателей должна быть координирующая роль. Собрать эти конкурирующие группы под одной крышей, чтоб они стали друг другу взаимополезны.
Мы ведь проигрываем Москве. В наших магазинах москвичи стоят шеренгами. Они мастера маркетинга и рекламы. А нам нечего противопоставить. Они теснят нас не талантом, а напором своим. В Москву приедешь - там обязательно вручение какой-нибудь премии. Многометровые столы, уставленные водкой. Ходят молодые хлопцы и говорят: "Эта водка не та, а икру я вчера уже ел..." Или: "Что, старик, ты 10 тысяч получил, ну разве это премия..." Там такая пресыщенность. А у нас другая крайность - вообще нет никаких премий. В этом году, видимо, не будет премии "Северная Пальмира". Мы упускаем многие возможности, теряем светскую литературную жизнь.
- Может быть, это потому, что, как считают некоторые, литература перестала быть властительницей дум?
- Нет, не перестала. Толпы молодежи в книжных магазинах и именно в отделах серьезной литературы. Тут, правда, не без издержек. Мода на суперинтеллектуальную литературу - на Павича, Кортасара и тех, кто под них немножко косит. Это литература, которая все знает, обо всем судит снисходительно, ни в чем не участвует и ни за что не отвечает. Все свысока, все не жизнь, а пиар. Мне такая литература не очень нравится, но тем не менее - это новая реальность. Она формирует нынешнее поколение. Они носят эти книги в рюкзаках. Поколение виртуальной реальности. Как сказал мне Пелевин, когда мы с ним виделись: "У меня украли жену, и я проиграл две войны!" Как так? "В компьютере, разумеется" - так он это высокомерно сказал, мол, какая же жизнь может быть другая - в компьютере все. Эта другая реальность и владеет сейчас умами, что и хорошо и плохо.
- Поэтому вы принципиально работаете на старой пишущей машинке?
- Компьютер мне напоминает штампы, которыми оперировал герой "Золотого теленка" Полыхаев. Помните, он шлепал на все бумаги свой штамп-подпись: "Глубоко скорблю" или "Искренно взволнован"... Вот компьютер - такой набор готовых формулировок, мифов и прочего. Мне кажется, голова - это лучший компьютер. В ней больше связей, ассоциаций. Совершенно невозможные связи, идеи иногда возникают, а компьютер - это сочетание возможного. Так что я последний оплот реакции в смысле компьютерного творчества. Нет, не последний: один мой друг вообще пишет только рукой, считая что и пишущая машинка - это насилие над свободой фантазии. Пока все лучшие вещи в мировой литературе написаны от руки. Несколько шедевров на машинке. А на компьютере, по-моему, ничего. Говорят, что роман "Сто лет одиночества" написан на компьютере, но я почему-то в этом сомневаюсь...
Отсутствие всяких преград - вот просто напечатал и послал - это очень расслабляет. Раз - и ты уже в мировом пространстве. Раньше надо было думать о многих вещах, скажем о той же цензуре. Не угождать ей, а попробовать ее перепрыгнуть. На этом сопротивлении и рождались такие писатели, как, скажем, Фазиль Искандер.
- А как вы относитесь к спорам-разговорам и к закону о языке?
- Уголовники говорят, что дело милиции блюсти закон, а наше дело его нарушать. С натяжкой это можно применить и к литературе. Законы, конечно, должны быть, но ведь Пушкин гениально сказал: "Как уст румяных без улыбки/ Без грамматической ошибки я речи русской не терплю". Нельзя все загонять за ограду. Пускай правила будут, а мы их будем нарушать...
- А вообще, депутатское ли дело принимать законы о языке?
- Так это все равно как принимать закон о миграции птиц. Русский язык, да и все другие, развивается не депутатами и не писателями. Он развивается толпой - торговцами, преступниками, крестьянами... тогда язык плещется. Важно слушать, как бомжи говорят, технократы, копьютерщики, у них появилось много емких слов. Те же "прикол" или "отпад" - это не только новые слова. Это новые понятия. Их нельзя заменить на соответствующие старые слова - "восторг" и "ужас". Так что "эту песню не задушишь, не убьешь". А словари и законы должны быть - необходима клетка, которую надо подпиливать.
Сейчас в издательстве "Звезда" выйдет моя книжка "Запомните нас такими". Это литературные мемуары, байки... Там есть у меня статья "И вырвал грешный мой язык". О том, что когда вырвали русский язык как грешный, то грузины перестали читать армян, эстонцы латышей. Рухнуло огромное дерево культуры. Эстонцы, которые так боролись с русским языком, теперь не имеют такой аудитории. У них было с чем бороться, был азарт. Теперь бороться не с чем, и они поскучнели. Самые радикальные из них приезжают и говорят, что они с удовольствием бы перевелись сейчас на русский. Но отломанную ветвь уже не приклеишь...
- А как насчет мата - разрешать-запрещать?
- Это все равно как половую жизнь регулировать. Вот появились в перестройку непечатные тексты в печати. Но оказалось, что названы они были очень точно - непечатные. Потому что они не лежат на бумаге. Слова эти не приклеиваются к бумаге, торчат. То, что не пишется, то и не читается. Устная речь не то что речь письменная. Но для характеристики героя в редких случаях можно употребить крепкое словцо. В моей повести "Третье дыхание", которая скоро выйдет в "Новом мире", герой, немолодой человек со многими проблемами, приезжает в Москву, и целую ночь к нему в гостиницу, мешая спать, звонят проститутки. Конечно, он называет их непечатным словом. В сердцах, разумеется. Не скажет же: "Мне звонили нехорошие девушки". А вот мат для фрондирования, для выпендрежа очень неприятен...
- И последний вопрос, без которого сегодня никак нельзя обойтись, - юбилей города и ваше к нему отношение?
- Мы с иронией всегда относились к юбилеям, во всяком случае советским. И нынешний юбилей мне несколько претил. Но вот начал писать повесть для журнала "Звезда", юбилейного номера, и подумал: я же живу в этом городе, наслаждаюсь им, значит, надо отдать ему дань. Повесть называется "Петербургская идиллия". Как мы с другом вышли из дома, сели в катер и плавали по каналу Грибоедова. Выходили, общались с людьми, дальше плыли, опять выходили. Катер ломался, мы его пытались чинить, с кем-то знакомились... Такое вот идиллическое петербургское плавание...
Вельможный дух этого юбилея мне не по душе. Похоже, и большинству горожан тоже. Везде персоны VIP и все такое. Как будто в Петербурге никогда не было обычных людей, сплошные графы и князья. Хочется, чтоб все происходило на другом уровне, не вельможном. Я могу общаться с любыми людьми, но моими героями всегда были люди не из лимузинов, а из трамваев...
Александр УРЕС
- И что делать?
- Ничего. Копить деньги. Совсем недавно и сто рублей казались непомерной суммой, а сегодня уже ничего...
- Тогда хотя бы расскажите об этой книге...
- Дело происходит на юге, в низовьях Волги или возле Каспия. Я люблю эти края. Предки мои оттуда. Южная такая, черная казацкая порода, что-то от Григория Мелехова. И герой мой из этой же породы, но давно стал столичным жителем. И вот вновь возвращается на родину, но не один, а с целой командой политтехнологов, экономистов, писателей, филологов... Они едут осуществлять экономический подъем, внедрять в захолустье рыночные отношения, одаривать "красный пояс" богатствами цивилизации. Им приходится сталкиваться с местными жителями, которых можно воспринимать как мафию, сопротивляющуюся вторжению капитала, а можно - как местных озорников, отстаивающих свою самобытность. В результате приезжие растворяются в южном благоденствии. Захолустье ведь очаровательное. Это вообще моя любимая идея - очаровывание жизнью. Хотя повесть окрашена в грустные тона. Грустный гротеск о нашей жизни...
- А ведь раньше вы чурались политических тем...
- Да, советское время мы проводили в дружбе, попойках, гулянках... А в политическом смысле были почти святыми. Но в 90-е годы оставаться в стороне было невозможно.
- Но тогда ничего подобного - иронического, критического - вы не писали?
- Конечно. Об этом и речи идти не могло. Как писателям-коммунистам нельзя было ругать советскую власть, так и писателям-демократам нелепо было обличать современные порядки. Сам же за это боролся, и какой уж тут критический взгляд.
- Стало быть, это ваше нынешнее осмысление демократических перемен?
- Да, вторая повесть в этом сборнике называется "Ужас победы". Название говорит само за себя. Там есть такой герой - маленький большой человек. У него имеется прототип - один известный наш режиссер, тоже вот такой маленький большой человек. Мы с ним встретились на конгрессе в Вашингтоне, где он выскочил на трибуну и стал кричать, что в России сифилис, все погибает и только вы, Запад, можете нас спасти. Эмигрант, который сидел рядом со мной, произнес: "Да, он на большую деньгу замахнулся..." Мне надоело, я вышел и сказал, что все это чепуха, никакого сифилиса в России нет, нам не надо помогать, мы проживем своим умом. В зале, конечно, возмущение: их позвали, чтоб помочь, а оказывается - ничего не нужно. Маленький большой человек подбежал ко мне, обнял: "Как ты им врезал, молодец!" Он был совершенно искренен и в том и в другой случае. Вулканическая, деятельная личность. И герой повести "Ужас победы" превращает бывший санаторий ЦК в санаторий новых технологий. В общем, довольно грустная получается ахинея из этих завоеваний. Демократию пытаются запрячь, сделать из нее отвертку, или пилу, или кувалду...
- Значит, выдвижение вашей книги на Государственную премию - определенное признание того, что критика существующего порядка возможна и нужна?
- Да, если книга получит премию, это будет свидетельством, что такие подколки, такая ирония возможны, что общество не боится насмешек над собой. Тем более что происшедшие изменения - действительно не совсем те, о которых мы мечтали.
- От советской эпохи по линии литературы из общественных организаций сегодня остался сильно постаревший и ослабевший Союз писателей...
- Действительно, в советском прошлом союз распоряжался издательствами, благами, деньгами. Теперь он потускнел. Но нынче вокруг некоторых издательств возникли активные, в основном молодежные, компании. Талантливая молодежь при издательстве "Амфора". Они издают такие книжечки узенькие, очень модные, молодежь их читает и обсуждает. Это литература в таком пелевинском духе, но они уже пошли дальше Пелевина. Или группа переводчиков издательства "Симпозиум" - издают современную западную литературу. Издательство "Лимбус-пресс" пытается раскручивать новые имена. Премию объявили - "Национальный бестселлер". Думается, что у Союза писателей должна быть координирующая роль. Собрать эти конкурирующие группы под одной крышей, чтоб они стали друг другу взаимополезны.
Мы ведь проигрываем Москве. В наших магазинах москвичи стоят шеренгами. Они мастера маркетинга и рекламы. А нам нечего противопоставить. Они теснят нас не талантом, а напором своим. В Москву приедешь - там обязательно вручение какой-нибудь премии. Многометровые столы, уставленные водкой. Ходят молодые хлопцы и говорят: "Эта водка не та, а икру я вчера уже ел..." Или: "Что, старик, ты 10 тысяч получил, ну разве это премия..." Там такая пресыщенность. А у нас другая крайность - вообще нет никаких премий. В этом году, видимо, не будет премии "Северная Пальмира". Мы упускаем многие возможности, теряем светскую литературную жизнь.
- Может быть, это потому, что, как считают некоторые, литература перестала быть властительницей дум?
- Нет, не перестала. Толпы молодежи в книжных магазинах и именно в отделах серьезной литературы. Тут, правда, не без издержек. Мода на суперинтеллектуальную литературу - на Павича, Кортасара и тех, кто под них немножко косит. Это литература, которая все знает, обо всем судит снисходительно, ни в чем не участвует и ни за что не отвечает. Все свысока, все не жизнь, а пиар. Мне такая литература не очень нравится, но тем не менее - это новая реальность. Она формирует нынешнее поколение. Они носят эти книги в рюкзаках. Поколение виртуальной реальности. Как сказал мне Пелевин, когда мы с ним виделись: "У меня украли жену, и я проиграл две войны!" Как так? "В компьютере, разумеется" - так он это высокомерно сказал, мол, какая же жизнь может быть другая - в компьютере все. Эта другая реальность и владеет сейчас умами, что и хорошо и плохо.
- Поэтому вы принципиально работаете на старой пишущей машинке?
- Компьютер мне напоминает штампы, которыми оперировал герой "Золотого теленка" Полыхаев. Помните, он шлепал на все бумаги свой штамп-подпись: "Глубоко скорблю" или "Искренно взволнован"... Вот компьютер - такой набор готовых формулировок, мифов и прочего. Мне кажется, голова - это лучший компьютер. В ней больше связей, ассоциаций. Совершенно невозможные связи, идеи иногда возникают, а компьютер - это сочетание возможного. Так что я последний оплот реакции в смысле компьютерного творчества. Нет, не последний: один мой друг вообще пишет только рукой, считая что и пишущая машинка - это насилие над свободой фантазии. Пока все лучшие вещи в мировой литературе написаны от руки. Несколько шедевров на машинке. А на компьютере, по-моему, ничего. Говорят, что роман "Сто лет одиночества" написан на компьютере, но я почему-то в этом сомневаюсь...
Отсутствие всяких преград - вот просто напечатал и послал - это очень расслабляет. Раз - и ты уже в мировом пространстве. Раньше надо было думать о многих вещах, скажем о той же цензуре. Не угождать ей, а попробовать ее перепрыгнуть. На этом сопротивлении и рождались такие писатели, как, скажем, Фазиль Искандер.
- А как вы относитесь к спорам-разговорам и к закону о языке?
- Уголовники говорят, что дело милиции блюсти закон, а наше дело его нарушать. С натяжкой это можно применить и к литературе. Законы, конечно, должны быть, но ведь Пушкин гениально сказал: "Как уст румяных без улыбки/ Без грамматической ошибки я речи русской не терплю". Нельзя все загонять за ограду. Пускай правила будут, а мы их будем нарушать...
- А вообще, депутатское ли дело принимать законы о языке?
- Так это все равно как принимать закон о миграции птиц. Русский язык, да и все другие, развивается не депутатами и не писателями. Он развивается толпой - торговцами, преступниками, крестьянами... тогда язык плещется. Важно слушать, как бомжи говорят, технократы, копьютерщики, у них появилось много емких слов. Те же "прикол" или "отпад" - это не только новые слова. Это новые понятия. Их нельзя заменить на соответствующие старые слова - "восторг" и "ужас". Так что "эту песню не задушишь, не убьешь". А словари и законы должны быть - необходима клетка, которую надо подпиливать.
Сейчас в издательстве "Звезда" выйдет моя книжка "Запомните нас такими". Это литературные мемуары, байки... Там есть у меня статья "И вырвал грешный мой язык". О том, что когда вырвали русский язык как грешный, то грузины перестали читать армян, эстонцы латышей. Рухнуло огромное дерево культуры. Эстонцы, которые так боролись с русским языком, теперь не имеют такой аудитории. У них было с чем бороться, был азарт. Теперь бороться не с чем, и они поскучнели. Самые радикальные из них приезжают и говорят, что они с удовольствием бы перевелись сейчас на русский. Но отломанную ветвь уже не приклеишь...
- А как насчет мата - разрешать-запрещать?
- Это все равно как половую жизнь регулировать. Вот появились в перестройку непечатные тексты в печати. Но оказалось, что названы они были очень точно - непечатные. Потому что они не лежат на бумаге. Слова эти не приклеиваются к бумаге, торчат. То, что не пишется, то и не читается. Устная речь не то что речь письменная. Но для характеристики героя в редких случаях можно употребить крепкое словцо. В моей повести "Третье дыхание", которая скоро выйдет в "Новом мире", герой, немолодой человек со многими проблемами, приезжает в Москву, и целую ночь к нему в гостиницу, мешая спать, звонят проститутки. Конечно, он называет их непечатным словом. В сердцах, разумеется. Не скажет же: "Мне звонили нехорошие девушки". А вот мат для фрондирования, для выпендрежа очень неприятен...
- И последний вопрос, без которого сегодня никак нельзя обойтись, - юбилей города и ваше к нему отношение?
- Мы с иронией всегда относились к юбилеям, во всяком случае советским. И нынешний юбилей мне несколько претил. Но вот начал писать повесть для журнала "Звезда", юбилейного номера, и подумал: я же живу в этом городе, наслаждаюсь им, значит, надо отдать ему дань. Повесть называется "Петербургская идиллия". Как мы с другом вышли из дома, сели в катер и плавали по каналу Грибоедова. Выходили, общались с людьми, дальше плыли, опять выходили. Катер ломался, мы его пытались чинить, с кем-то знакомились... Такое вот идиллическое петербургское плавание...
Вельможный дух этого юбилея мне не по душе. Похоже, и большинству горожан тоже. Везде персоны VIP и все такое. Как будто в Петербурге никогда не было обычных людей, сплошные графы и князья. Хочется, чтоб все происходило на другом уровне, не вельможном. Я могу общаться с любыми людьми, но моими героями всегда были люди не из лимузинов, а из трамваев...
Александр УРЕС
