ЛЕГЕНДЫ И ПОРТРЕТ

Великой ее стали называть задолго до смерти, и в этом были единодушны все - зрители, партнеры по сцене, которые не часто преклоняются перед коллегами, критики. Гордость русского театра... мировой гений... незабываемая... великая... Ермолова. При этом - увы - от великой и незабываемой не осталось почти ничего. Хотя прожила она необыкновенно долгую жизнь: родилась за 8 лет до отмены крепостного права, а ушла из жизни за год до начала великого сталинского перелома - в 1928 году. Но гении редко заботятся об увековечении собственного величия. Им это ни к чему.
Ермолова же в этом смысле и вовсе исключительный случай: сама сожгла почти весь свой архив, на вопросы интервьюеров и анкет отвечала крайне неохотно и сдержанно. Ее называли великой молчальницей. Фотографии в ролях маловыразительны. Как справедливо заметила одна из актрис, поздних современниц Ермоловой: "На них изображена дама в маскарадных костюмах - только и всего". Сохранились шипящие записи голоса, но они нынешнему слуху кажутся неестественными.
Никаких сенсационных поворотов личной жизни, закулисных скандалов и интриг. Событиями становились только ее спектакли, только роли. И почти все они стали легендами. Начиная с первой, когда шестнадцатилетняя, не подающая особых надежд дочь суфлера Малого театра, ученица балетной школы Маша Ермолова заменила заболевшую актрису, случайно сыграв "взрослую" роль - Эмилию Галотти в одноименной драме Лессинга. И театральная Москва, которую трудно удивить, была покорена сразу и навсегда.
А потом последовали и вовсе невероятные по силе воздействия Катерина в "Грозе", Лауренсия в "Овечьем источнике", Юдифь в "Уриэль Акосте", Жанна д‘Арк в "Орлеанской деве", Мария Стюарт в одноименной драме Шиллера... и множество других ролей, которые в пьесах нынче помнят только историки театра. Но публике было все равно, какая пьеса, какие партнеры и декорации, - важно было лишь одно: играет ли Ермолова. Пример безграничной власти актера над публикой. Ермоловский глубокий низкий голос, ее невероятный темперамент, накал высоких страстей захватывали зрителей мгновенно и не отпускали ни на минуту. На "Орлеанскую деву" Москва ломилась целых 18 лет подряд. Малый театр не вмещал желающих. Спектакль стали давать в Большом, но и это не спасало. Очередь за билетами занимали с 11 часов вечера предыдущего дня, полиция ввела лотерею, определявшую счастливцев, которым достанутся билеты.
Но объяснить, расчленить игру Ермоловой на составляющие, "поверить алгеброй гармонию" не удавалось даже выдающимся ее современникам. Проницательнейший Немирович-Данченко писал, что сила воздействия Ермоловой "не поддается никакому анализу". Партнеры, игравшие с ней многократно, все равно каждый раз попадали под власть ее громадного таланта: "Я играл с ней Незнамова в пьесе Островского "Без вины виноватые... - вспоминал А. Остужев. - Мне трудно было произносить текст моей роли: я плакал настоящими слезами".
Пожалуй, только другой выдающийся художник смог запечатлеть величие Ермоловой. Валентин Серов в 1905 году написал знаменитый портрет великой актрисы. Серову понадобилось 32 сеанса. Работа шла в доме Ермоловой на Тверском бульваре. Во время сеансов оба молчали, Серов тоже относился к породе молчальников. Он писал ее, сидя на маленькой скамеечке, глядя снизу вверх, как на памятник. Это и получился портрет-памятник. Строгий, торжественный, внутренне необычайно насыщенный, вобравший в себя могучий дар и высокую простоту ермоловской натуры.
Вот и все, что осталось от былых восторгов, потрясений, слез, оваций, - легенды и портрет. Немало...
Александр УРЕС