Общество
ОБЩАЯ БЕДА СПЛОТИЛА ЛЮДЕЙ
04 сентября
Блокада настолько многогранна, что каждое новое свидетельство о ней позволяет нам еще раз иначе посмотреть на те годы. Уникальными воспоминаниями о том времени поделился наш постоянный читатель Юрий Васильевич Галахов. В декабре 1941 года ему исполнилось десять лет. Детская память - особенная, ей свойственно выхватывать и запоминать такие мелочи, которые не всем бросаются в глаза...
"Первый вражеский снаряд разорвался в Ленинграде 3 сентября 1941 года на Глазовской улице, - рассказывает Юрий Галахов. - А первая бомба была сброшена на наш город в ночь с 4 на 5 сентября. Не было ни тревоги, ни каких-либо предупреждений. В ту ночь к Ленинграду прорвался один самолет и бросил три бомбы. Одна попала в дом на Невском, 119, вторая - рядом, на тротуар, так что треснул соседний дом. Утром, узнав, куда упали первые бомбы, мы бросились туда посмотреть, как и что. Невский был перегорожен, не пускали ни транспорт, ни прохожих. Однако мы смогли пробраться туда дворами. Дом еще дымился, центральная его часть была как будто вырвана. Люди разбирали завалы, таскали носилки. Было страшновато - такое нам приходилось видеть впервые..."
А 7 сентября был первый настоящий налет. До сентября, как отмечает Юрий Васильевич, на Ленинград не упало ни одной бомбы и ни одного снаряда, между тем как Москву бомбили еще с июля. Первая тревога в Ленинграде объявлялась еще в ночь с 22 на 23 июня, но тогда самолеты к городу не пропустили. И так до сентября - тревоги объявлялись, но бомбежек не было. Это позволило подготовиться к тяжелым испытаниям.
"Потом пошли настоящие тревоги, - продолжает Юрий Галахов. - Сидели в бомбоубежище и молились: только бы не в нас. Потом узнали по разговорам, что и в бомбоубежище не очень безопасно. Мы жили на Невском, 110, возле кинотеатра "Нева". Одно бомбоубежище было непосредственно под кинотеатром, другое - в поперечном флигеле военного типа. Под "Невой" все было культурненько - из фойе кинотеатра принесли диванчики, столы с клеенками, настольные лампы. Однако постепенно мы к бомбежкам привыкли и в бомбоубежище ходить перестали - вставали всей семьей у капитальной стены дома..."
19 сентября была вторая очень сильная бомбежка. Тогда разбомбили Поварской и Дмитровский переулки, дома на Стремянной улице. И в тот же день бомбы попали в госпиталь на Суворовском. Здание все было охвачено огнем, раненые выбрасывались из окон. Очевидцы рассказывали, что в огне стоял сплошной вой.
"Обстрелы были внезапными, о них не предупреждали заранее - не могли, - говорит Юрий Галахов. - Когда они уже начинались - объявляли тревогу. Обстрелы шли по районам, перемещаясь из одного в другой".
И еще одна очень характерная деталь блокадного быта, подмеченная Юрием Васильевичем. "Общая беда сплотила людей. Жили мы в ту пору в нашей коммунальной квартире так дружно, как никогда не жили. До войны постоянно ругались, даже до суда дело доходило. И после войны тоже. А тут - удивительный был дух людей на войне... И еще я очень хорошо помню Новый год 1942 года, который я встречал на елке во Дворце пионеров. Прекрасно помню, как нес оттуда, через Аничков мост, свой подарок - мандаринку, две печенюшки и конфетку".
Он не знал тогда, что на следующий день отца приговорят к расстрелу. Даже в самые страшные месяцы блокады бдительные "органы" не дремали, продолжая выискивать "врагов народа". "Отец работал машинистом на Витебском вокзале, - вспоминает Юрий Галахов. - Язык у него был острый. В семье всегда говорили о политике. Видимо, на работе он сказал что-то "не то" и стал жертвой доноса. Отец еще за две недели до ареста чувствовал, что его заберут".
И его арестовали - 4 ноября 1941 года. Отвезли в Большой дом, за что - не сказали: в те времена никто ничего не объяснял. Месяц ему можно было носить передачи в тюрьму, потом в Большом доме сказали: его перевели, передачи больше не носите. Затем, в декабре, узнали приговор: 58-я статья, 10 лет без права переписки. В семье еще не знали, что это значит...
"В марте 1942 года матери пришла повестка, - рассказывает Юрий Васильевич, - явиться в милицию. Там в паспорт вписали: высылка за 101-й километр, выдали эвакуационные талоны и предписание: в 24 часа явиться на Финляндский вокзал. Сказали: вы - временно эвакуированные". Вместе с семьей ленинградских немцев они попали далеко в Сибирь - за две тысячи километров от Омска.
Отца реабилитировали в 1957-м. Только тогда удалось узнать, за что же его арестовали. Как значилось в обвинении - за создание "контрреволюционной группы". 2 января 1942 года приговорен к расстрелу, спустя неделю приговор приведен в исполнение.
"Тогда, во время войны, мы не пытались уйти от ударов судьбы, - говорит Юрий Галахов. - Не задумывались, справедливо или нет наше выселение. Вокруг было столько смертей, на наших глазах столько людей исчезли перед войной - мы просто воспринимали это как данность..."
Сергей ГЛЕЗЕРОВ
"Первый вражеский снаряд разорвался в Ленинграде 3 сентября 1941 года на Глазовской улице, - рассказывает Юрий Галахов. - А первая бомба была сброшена на наш город в ночь с 4 на 5 сентября. Не было ни тревоги, ни каких-либо предупреждений. В ту ночь к Ленинграду прорвался один самолет и бросил три бомбы. Одна попала в дом на Невском, 119, вторая - рядом, на тротуар, так что треснул соседний дом. Утром, узнав, куда упали первые бомбы, мы бросились туда посмотреть, как и что. Невский был перегорожен, не пускали ни транспорт, ни прохожих. Однако мы смогли пробраться туда дворами. Дом еще дымился, центральная его часть была как будто вырвана. Люди разбирали завалы, таскали носилки. Было страшновато - такое нам приходилось видеть впервые..."
А 7 сентября был первый настоящий налет. До сентября, как отмечает Юрий Васильевич, на Ленинград не упало ни одной бомбы и ни одного снаряда, между тем как Москву бомбили еще с июля. Первая тревога в Ленинграде объявлялась еще в ночь с 22 на 23 июня, но тогда самолеты к городу не пропустили. И так до сентября - тревоги объявлялись, но бомбежек не было. Это позволило подготовиться к тяжелым испытаниям.
"Потом пошли настоящие тревоги, - продолжает Юрий Галахов. - Сидели в бомбоубежище и молились: только бы не в нас. Потом узнали по разговорам, что и в бомбоубежище не очень безопасно. Мы жили на Невском, 110, возле кинотеатра "Нева". Одно бомбоубежище было непосредственно под кинотеатром, другое - в поперечном флигеле военного типа. Под "Невой" все было культурненько - из фойе кинотеатра принесли диванчики, столы с клеенками, настольные лампы. Однако постепенно мы к бомбежкам привыкли и в бомбоубежище ходить перестали - вставали всей семьей у капитальной стены дома..."
19 сентября была вторая очень сильная бомбежка. Тогда разбомбили Поварской и Дмитровский переулки, дома на Стремянной улице. И в тот же день бомбы попали в госпиталь на Суворовском. Здание все было охвачено огнем, раненые выбрасывались из окон. Очевидцы рассказывали, что в огне стоял сплошной вой.
"Обстрелы были внезапными, о них не предупреждали заранее - не могли, - говорит Юрий Галахов. - Когда они уже начинались - объявляли тревогу. Обстрелы шли по районам, перемещаясь из одного в другой".
И еще одна очень характерная деталь блокадного быта, подмеченная Юрием Васильевичем. "Общая беда сплотила людей. Жили мы в ту пору в нашей коммунальной квартире так дружно, как никогда не жили. До войны постоянно ругались, даже до суда дело доходило. И после войны тоже. А тут - удивительный был дух людей на войне... И еще я очень хорошо помню Новый год 1942 года, который я встречал на елке во Дворце пионеров. Прекрасно помню, как нес оттуда, через Аничков мост, свой подарок - мандаринку, две печенюшки и конфетку".
Он не знал тогда, что на следующий день отца приговорят к расстрелу. Даже в самые страшные месяцы блокады бдительные "органы" не дремали, продолжая выискивать "врагов народа". "Отец работал машинистом на Витебском вокзале, - вспоминает Юрий Галахов. - Язык у него был острый. В семье всегда говорили о политике. Видимо, на работе он сказал что-то "не то" и стал жертвой доноса. Отец еще за две недели до ареста чувствовал, что его заберут".
И его арестовали - 4 ноября 1941 года. Отвезли в Большой дом, за что - не сказали: в те времена никто ничего не объяснял. Месяц ему можно было носить передачи в тюрьму, потом в Большом доме сказали: его перевели, передачи больше не носите. Затем, в декабре, узнали приговор: 58-я статья, 10 лет без права переписки. В семье еще не знали, что это значит...
"В марте 1942 года матери пришла повестка, - рассказывает Юрий Васильевич, - явиться в милицию. Там в паспорт вписали: высылка за 101-й километр, выдали эвакуационные талоны и предписание: в 24 часа явиться на Финляндский вокзал. Сказали: вы - временно эвакуированные". Вместе с семьей ленинградских немцев они попали далеко в Сибирь - за две тысячи километров от Омска.
Отца реабилитировали в 1957-м. Только тогда удалось узнать, за что же его арестовали. Как значилось в обвинении - за создание "контрреволюционной группы". 2 января 1942 года приговорен к расстрелу, спустя неделю приговор приведен в исполнение.
"Тогда, во время войны, мы не пытались уйти от ударов судьбы, - говорит Юрий Галахов. - Не задумывались, справедливо или нет наше выселение. Вокруг было столько смертей, на наших глазах столько людей исчезли перед войной - мы просто воспринимали это как данность..."
Сергей ГЛЕЗЕРОВ
