Общество
"АМЕРИКАНСКИЙ ДЕДУШКА" НЕ ЖАЛЕЛ НИ О ЧЕМ
06 ноября
"Мой дедушка, Давид Шур, летом 1917 года вернулся в Россию из Америки, чтобы делать революцию, - рассказывает петербурженка Мария Яковлевна Мурина. - Пять лет вынужденного изгнания не изменили его взглядов и помыслов. Человек идеи, он иначе не представлял себе свою жизнь. Деда никогда не интересовал материальный достаток, и жизнь в Америке не изменила, не "обуржуазила" его".
Ему было тогда уже 36 лет. Позади осталось детство в белорусской Копоси близ Орши, служба в армии, а потом возвращение домой и бурная революционная молодость. Семья была настоящей революционной ячейкой: из шести братьев в семье четверо ушли в революцию. Сестры распространяли листовки.
В 1903 году Давид Шур стал одним из зачинщиков рабочей забастовки, и присланные казаки высекли его розгами. Дважды он сидел в тюрьмах. Последний раз его с братом Иосифом посадили в 1910 году, и спустя два года соратники по борьбе устроили им побег, а затем отправили на партийные деньги в Америку.
"Американское бегство разделила вместе с дедом его жена Елизавета, которая была, между прочим, дочерью местного фабриканта, - рассказывает Мария Мурина. - Они уехали в изгнание, в полную неизвестность, не зная, что будет дальше. В пути через океан на теплоходе умер их двухлетний сын. А спустя три года в Америке родилась моя мама. Когда в России произошла февральская революция, у деда была только одна мысль: скорее домой, продолжать революцию! Трудно даже представить себе, как надо было любить деда, чтобы опять броситься за ним в неизвестность и снова, как пять лет назад, с маленьким ребенком пересекать океан. Это был настоящий подвиг любви..."
В семейном архиве до сих пор сохранились уникальные реликвии тех дней - "Свидетельство на проезд в Россию", выданное Давиду Шуру российским генеральным консульством в Нью-Йорке, в котором говорилось, что он является политэмигрантом на основании "удостоверения Конференции Российских революционных организаций города Нью-Йорка". Проезд по России оплачивала "эмигрантская комиссия харбинского исполкома".
В Петрограде Давид Шур оказался в 1920 году, с тех пор остался здесь. Пролетарская столица стала для него родным городом. Несмотря на свою бурную революционную биографию, в советское время никаких высот он не достиг и карьеры политработника не сделал. Просто работал на заводе инструментальщиком. Старший брат, Иосиф, перебрался в Москву, где стал председателем Палаты мер и весов. По семейной легенде, он был женат на дочери то ли московского губернатора, то ли городского головы. Сталинские "чистки" не прошли мимо него: в 1938 году арестовали и расстреляли сначала его сына, а потом и его самого.
Давиду Шуру повезло: его не тронули, хотя и настоятельно требовали публичного отречения от своего брата. Он этого не сделал и поплатился членством в партии, что в те годы значило очень много. "После войны дед работал в инвалидной артели, - рассказывает Мария Мурина. - Пенсия у него была грошовая, и работа давала ему небольшой заработок. У деда были золотые руки, он превосходно рисовал и разукрашивал детские игрушки". И никто не знал, что этот простой пенсионер был когда-то борцом с самодержавием. Давид любил вспоминать революционное прошлое, но делал это всегда с юмором.
Реликвией прошлого был американский сундук с коваными ручками и петлями, проделавший путешествие от Нью-Йорка до Петрограда. В нем хранились старые бабушкины платья и туфли, в которые потом играли дети. А вообще старые предметы хранить не было принято: в доме никогда не было "культа вещей".
"В семье достаточно много говорили вслух того, что во всеуслышание говорить было нельзя, - вспоминает Мария Мурина. - Взрослые не раз обсуждали "плоды революции". Сталина в семье не любили, а перед Лениным был пиетет. Дед презирал чиновников, советскую номенклатуру и, в общем, понимал, что то, что получилось, не совсем то, что хотелось. Но, пожалуй, он никогда не жалел, что его жизнь сложилась так, как она сложилась. Про Америку он вспоминал без всякой радости - ему там все не нравилось. Там не было широты и открытости. В России он любил все: и русскую душу, и природу, и стиль жизни. Он был в настоящем смысле слова патриотом страны".
Сергей ГЛЕЗЕРОВ
Ему было тогда уже 36 лет. Позади осталось детство в белорусской Копоси близ Орши, служба в армии, а потом возвращение домой и бурная революционная молодость. Семья была настоящей революционной ячейкой: из шести братьев в семье четверо ушли в революцию. Сестры распространяли листовки.
В 1903 году Давид Шур стал одним из зачинщиков рабочей забастовки, и присланные казаки высекли его розгами. Дважды он сидел в тюрьмах. Последний раз его с братом Иосифом посадили в 1910 году, и спустя два года соратники по борьбе устроили им побег, а затем отправили на партийные деньги в Америку.
"Американское бегство разделила вместе с дедом его жена Елизавета, которая была, между прочим, дочерью местного фабриканта, - рассказывает Мария Мурина. - Они уехали в изгнание, в полную неизвестность, не зная, что будет дальше. В пути через океан на теплоходе умер их двухлетний сын. А спустя три года в Америке родилась моя мама. Когда в России произошла февральская революция, у деда была только одна мысль: скорее домой, продолжать революцию! Трудно даже представить себе, как надо было любить деда, чтобы опять броситься за ним в неизвестность и снова, как пять лет назад, с маленьким ребенком пересекать океан. Это был настоящий подвиг любви..."
В семейном архиве до сих пор сохранились уникальные реликвии тех дней - "Свидетельство на проезд в Россию", выданное Давиду Шуру российским генеральным консульством в Нью-Йорке, в котором говорилось, что он является политэмигрантом на основании "удостоверения Конференции Российских революционных организаций города Нью-Йорка". Проезд по России оплачивала "эмигрантская комиссия харбинского исполкома".
В Петрограде Давид Шур оказался в 1920 году, с тех пор остался здесь. Пролетарская столица стала для него родным городом. Несмотря на свою бурную революционную биографию, в советское время никаких высот он не достиг и карьеры политработника не сделал. Просто работал на заводе инструментальщиком. Старший брат, Иосиф, перебрался в Москву, где стал председателем Палаты мер и весов. По семейной легенде, он был женат на дочери то ли московского губернатора, то ли городского головы. Сталинские "чистки" не прошли мимо него: в 1938 году арестовали и расстреляли сначала его сына, а потом и его самого.
Давиду Шуру повезло: его не тронули, хотя и настоятельно требовали публичного отречения от своего брата. Он этого не сделал и поплатился членством в партии, что в те годы значило очень много. "После войны дед работал в инвалидной артели, - рассказывает Мария Мурина. - Пенсия у него была грошовая, и работа давала ему небольшой заработок. У деда были золотые руки, он превосходно рисовал и разукрашивал детские игрушки". И никто не знал, что этот простой пенсионер был когда-то борцом с самодержавием. Давид любил вспоминать революционное прошлое, но делал это всегда с юмором.
Реликвией прошлого был американский сундук с коваными ручками и петлями, проделавший путешествие от Нью-Йорка до Петрограда. В нем хранились старые бабушкины платья и туфли, в которые потом играли дети. А вообще старые предметы хранить не было принято: в доме никогда не было "культа вещей".
"В семье достаточно много говорили вслух того, что во всеуслышание говорить было нельзя, - вспоминает Мария Мурина. - Взрослые не раз обсуждали "плоды революции". Сталина в семье не любили, а перед Лениным был пиетет. Дед презирал чиновников, советскую номенклатуру и, в общем, понимал, что то, что получилось, не совсем то, что хотелось. Но, пожалуй, он никогда не жалел, что его жизнь сложилась так, как она сложилась. Про Америку он вспоминал без всякой радости - ему там все не нравилось. Там не было широты и открытости. В России он любил все: и русскую душу, и природу, и стиль жизни. Он был в настоящем смысле слова патриотом страны".
Сергей ГЛЕЗЕРОВ
