Общество
"ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ" ЭМИГРАНТОВ
06 ноября
Каждый год во всех эмигрантских центрах день переворота отмечали как день национального траура и надежды на то, что власть большевиков в России все-таки не вечна. Для эмигрантов ноябрь был связан не только с воспоминанием о "черном дне", но и с днем рождения Добровольческой армии, выступившей в ноябре 1917 года на вооруженную борьбу с большевиками.
В этот день носились пророчества, мечты и предсказания. Однако настроения менялись год от года. Пока шла гражданская война, эмигрантов не покидала вера в то, что вопрос удастся решить военным путем. Поэтому за рубежом внимательно следили за событиями на фронтах гражданской войны в России. Иногда казалось, что победа совсем близка...
Сначала говорили о "двух неделях", за которые падут большевики, затем о "двух месяцах". Потом откладывали с осени на весну, с весны на осень. В 1919 году, когда английские танки Юденича едва не загрохотали по улицам Петрограда, а конница Деникина, казалось, еще чуть-чуть - и ворвется на улицы Москвы, в эмиграции уверенно ждали конца большевистской власти. В 1920 году ждали спасения от войны с Польшей, потом ждали чуда от Врангеля. И даже когда армия Врангеля уже покидала Крым, еще теплилась надежда на то, что советскую власть можно будет все-таки свергнуть силой.
"Еще Россия не погибла, еще русская армия геройски защищает наблюдательный пункт на Перекопском перешейке, - писала парижская эмигрантская газета "Общее дело" 6 ноября 1920 года. - Не забудем: большевизм в конце, а не в начале. Ночь уже борется с днем, но чуется уже появление предрассветной зари". "Подсчитывая этот трехлетний юбилейный итог, беспристрастная история нервно скомкает страницу затянувшейся "истории", - замечала та же газета спустя два дня. - Большевизм, может быть, успеет отпраздновать свой третий юбилей, но он не доживет до четвертого".
Надежда угасла, когда в Советской России начался НЭП. "Четвертая годовщина большевистского переворота ознаменована признанием самих большевиков, что они не могут идти дальше по избранному ими пути, - читаем в берлинской газете "Руль" 8 ноября 1921 года. - Отсюда можно с полным основанием заключить, что процесс разрушения уже весь завершен и что роль большевиков сыграна до конца. Ясно, почему четвертой годовщины они не празднуют: завтрашний день принадлежит уже не им".
Но прошел еще год, а большевики вовсе не собирались отдавать власть. "Сегодня - пятилетний печальный юбилей октябрьского переворота, - писала газета "Дни" 7 ноября 1922 года. - Но где найти тот телескоп, в который на российском горизонте усмотрится узкая полоска зари?" Эмигранты все больше понимали, что большевизм в России надолго, если не навсегда, и их надеждам вернуться в прежнюю Россию не суждено осуществиться. "Что мы можем? Спорить о программе, о вреде или пользе интервенции, о монархии или республике, - размышляла 7 ноября 1923 года эмигрантская белградская газета "Новое время". - Шестая годовщина русской скорби, русского траура... Шестая... О, если б последняя".
"Когда большевики захватили власть, - писала в 1925 году, к восьмой годовщине Октябрьской революции, "Новая газета", - царило общее убеждение, что это будет короткая авантюра. Время шло. Никто не предвидел, насколько большевики бесстыдны, свирепы и цепки; никто не мог предвидеть, насколько попутен окажется им черный вихрь истории".
На следующий год эмигрантские газеты почти не отмечали годовщину революции. Только "Дни" 7 ноября начали свою передовицу фразой: "Еще одним годом меньше осталось до освобождения России". В Берлине перед почтенной аудиторией с речью об итогах и перспективах выступил редактор ведущей эмигрантской газеты "Руль" Гессен, который признавал, что "в область прошлого отходит спор о приятии и неприятии революции". Его мнение было созвучно идейному течению "сменовеховства", которое говорило о национальном характере большевизма и призывало эмигрантов возвращаться в Россию.
Сергей ГЛЕЗЕРОВ
В этот день носились пророчества, мечты и предсказания. Однако настроения менялись год от года. Пока шла гражданская война, эмигрантов не покидала вера в то, что вопрос удастся решить военным путем. Поэтому за рубежом внимательно следили за событиями на фронтах гражданской войны в России. Иногда казалось, что победа совсем близка...
Сначала говорили о "двух неделях", за которые падут большевики, затем о "двух месяцах". Потом откладывали с осени на весну, с весны на осень. В 1919 году, когда английские танки Юденича едва не загрохотали по улицам Петрограда, а конница Деникина, казалось, еще чуть-чуть - и ворвется на улицы Москвы, в эмиграции уверенно ждали конца большевистской власти. В 1920 году ждали спасения от войны с Польшей, потом ждали чуда от Врангеля. И даже когда армия Врангеля уже покидала Крым, еще теплилась надежда на то, что советскую власть можно будет все-таки свергнуть силой.
"Еще Россия не погибла, еще русская армия геройски защищает наблюдательный пункт на Перекопском перешейке, - писала парижская эмигрантская газета "Общее дело" 6 ноября 1920 года. - Не забудем: большевизм в конце, а не в начале. Ночь уже борется с днем, но чуется уже появление предрассветной зари". "Подсчитывая этот трехлетний юбилейный итог, беспристрастная история нервно скомкает страницу затянувшейся "истории", - замечала та же газета спустя два дня. - Большевизм, может быть, успеет отпраздновать свой третий юбилей, но он не доживет до четвертого".
Надежда угасла, когда в Советской России начался НЭП. "Четвертая годовщина большевистского переворота ознаменована признанием самих большевиков, что они не могут идти дальше по избранному ими пути, - читаем в берлинской газете "Руль" 8 ноября 1921 года. - Отсюда можно с полным основанием заключить, что процесс разрушения уже весь завершен и что роль большевиков сыграна до конца. Ясно, почему четвертой годовщины они не празднуют: завтрашний день принадлежит уже не им".
Но прошел еще год, а большевики вовсе не собирались отдавать власть. "Сегодня - пятилетний печальный юбилей октябрьского переворота, - писала газета "Дни" 7 ноября 1922 года. - Но где найти тот телескоп, в который на российском горизонте усмотрится узкая полоска зари?" Эмигранты все больше понимали, что большевизм в России надолго, если не навсегда, и их надеждам вернуться в прежнюю Россию не суждено осуществиться. "Что мы можем? Спорить о программе, о вреде или пользе интервенции, о монархии или республике, - размышляла 7 ноября 1923 года эмигрантская белградская газета "Новое время". - Шестая годовщина русской скорби, русского траура... Шестая... О, если б последняя".
"Когда большевики захватили власть, - писала в 1925 году, к восьмой годовщине Октябрьской революции, "Новая газета", - царило общее убеждение, что это будет короткая авантюра. Время шло. Никто не предвидел, насколько большевики бесстыдны, свирепы и цепки; никто не мог предвидеть, насколько попутен окажется им черный вихрь истории".
На следующий год эмигрантские газеты почти не отмечали годовщину революции. Только "Дни" 7 ноября начали свою передовицу фразой: "Еще одним годом меньше осталось до освобождения России". В Берлине перед почтенной аудиторией с речью об итогах и перспективах выступил редактор ведущей эмигрантской газеты "Руль" Гессен, который признавал, что "в область прошлого отходит спор о приятии и неприятии революции". Его мнение было созвучно идейному течению "сменовеховства", которое говорило о национальном характере большевизма и призывало эмигрантов возвращаться в Россию.
Сергей ГЛЕЗЕРОВ
