Культура
ВАЛЕРИЙ ПЛОТНИКОВ: ЗОНТИК, КАМЕРА, ТРЕНОГА
12 мартa
- Не считаю себя фотографом. Просто так сложилось в жизни. С таким же успехом, думаю, мог бы рисовать или заниматься кинематографом. Скажем, я - собеседник.
- Вы мечтали стать живописцем?
- С десяти лет я учился в художественной школе при Академии художеств. В то время предполагалось, что искусство может быть только реалистическим, желательно соцреалистическим, в крайнем случае всех устраивали художники-передвижники. Но Брейгеля, Босха, Ван Гога, Гогена я узнал именно здесь. Миша Шемякин, с которым сидел за одной партой и занимался, с точки зрения преподавателей, всякими безобразиями, открыл мне эти имена. И покатился я по наклонной плоскости от Репина и Шишкина к импрессионистам. Терпение преподавателей иссякло, и нас с Мишей исключили. Поэтому заканчивал последний класс вместе с Сережей Соловьевым в школе рабочей молодежи, чтобы быстрее выйти во взрослую жизнь.
- Значит, с Сергеем Соловьевым вы знакомы с детства?
- Мы росли вместе. Мне было четырнадцать лет, Сереже тринадцать. Познакомились мы на "Ленфильме", где была по нынешним временам такая завиральная киностудия "Юнфильм". Директор "Ленфильма" приютил вот таких мальчишек, как мы. У нас была замечательная команда: Сережа Соловьев, Володя Тыкке, Лева Додин, Саша Стефанович, Вагран Шахиджанян, Лева Васильев. Мы бредили кинематографом и театром, собирались снимать и начали было. Но не случилось, не успели.
- Почему вы считаете, что не успели?
- Когда уже заканчивал операторский факультет ВГИКа, наступило такое безвременье и такая ситуация в кинематографе, что не хотелось принимать участие в этом. А я, к сожалению, человек нетерпимый и конкретный. Снимать кино, чтобы получать зарплату, - не мое. И в кинематограф-то пошел, думая, что с Сережей Соловьевым мы будем делать великое российское кино, серьезное, умное. Как это было раньше, когда кинематограф был искусством. Сейчас киноискусства и напрочь нет: кто-то занимается жонглерством, кто-то заработком, заработком и еще раз заработком. Я их понимаю, хотя это безумно грустно.
Во ВГИКе я понял, чтобы быть Феллини, Антониони, Тарковским, Иоселиани, надо иметь свои мысли, суждения о жизни, о мироздании. А когда нет даже обыкновенного образования и ты не знаешь ни истории литературы, ни истории искусства, то глубина проникновения в жизнь крайне невелика. Считается, что режиссер - это тот, кто кричит: "Мотор!", командует процессом и людьми. Все легко и просто. Нет, это не так.
- После учебы во ВГИКе вы почти не работали оператором. Фотография увлекла?
- Нельзя так сказать, хотя она мне интересна и я счастлив, что всю жизнь занимаюсь любимым делом. Просто фотография служит мне подспорьем и помогает запечатлеть многих достойных, интересных людей.
Никогда не называю свою работу творчеством. Меня часто обвиняют в декоративизме, украшательстве, раньше, при советской власти, в лакировке действительности. Но я создавал свой мир, в котором царствовала гармония. Делаю хорошие профессиональные портреты на память, чтобы люди помнили, могли видеть и ощущать то время и ту эпоху, которых уже больше нет. Чувствую, что мне это удалось.
- Как вы находите своего персонажа?
- Скажем, и по сердцу, и по душе. Это самое замечательное, когда снимаешь в свое удовольствие, это здорово! И получается тогда все хорошо. Обычно сначала мы много общаемся, встречаемся, гуляем, беседуем, потом я говорю: "Теперь мы еще и поснимаемся". Если передо мной личность, неординарность, уникальность, единственность, то портрет получится. Дмитрий Лихачев, Козинцев, Антониони, Горовец, Рихтер, Смоктуновский - это личности, величины.
А заказной портрет не мой вариант, и зачастую отказываюсь от этого. Есть много людей, известных и интересных, но они не мои.
Наличие седой бороды или изможденное, в морщинах лицо - еще не повод для психологического портрета, а просто старый человек, самоигральный материал. Нужно уметь увидеть интересного человека из сотен стариков. Иногда стоит пройти мимо и не тратить пленку зря. В мастерство фотографа входит не снимать то, что съемке не подлежит, это показывает его состоятельность.
- Вы работаете в жанре портрета, постановочной фотографии. Занимались ли репортажной съемкой?
- Сейчас готовлю третий свой альбом, в котором основное место занимает репортаж. Альбом будет посвящен Владимиру Высоцкому. Финальная часть - это прощание с Володей. Оказалось, я был единственным, кто сделал этот репортаж. Ни профессионалы, ни любители не смогли себе такого позволить. Для истории и памяти не осталось бы никаких документальных фотоматериалов. Так было всегда, лишь по воспоминаниям современников мы знаем, какие многочисленные толпы приходили проститься с Есениным, Блоком, Маяковским, Пастернаком.
- Давайте поговорим об этике фотографа в репортажной работе. Или для репортажа нет запретных тем?
- Пятнадцать лет назад я был очевидцем катастрофы поезда "Аврора", который сошел с рельс около Бологого. Успел сделать три или четыре кадра, потом мне пришлось спасать людей, помогать. Какая здесь съемка? Наверное, можно было бы сделать уникальные снимки горящего поезда, гибнущих людей, искаженные ужасом лица. Но прежде всего нужно было помогать напуганным старикам и детям.
Этот ответ касается только меня самого. Интеллигентность должна быть свойственна любому, кто занимается искусством, будь это литература, фотография или журналистика.
- Бывают дни, когда все получается легко или, наоборот, ничего не выходит? Есть ли вдохновение? Или только мастерство?
- Я бы не говорил о вдохновении, скорее, это неготовность к съемке. Что-то не продумал, не нашел подхода к персонажу. Это мои проблемы. Надо точно понять, чего ты хочешь добиться.
Не всегда все у меня получалось. Когда была редакционная необходимость, понимая бессмысленность и ненужность съемки, все же снимал - материал готовился в номер, и надо было сдавать работу. Это грустное воспоминание о советской власти.
- Случались ли у вас какие-нибудь курьезы, неудачи или смешные эпизоды на съемке?
- Нет, курьезных случаев не было. Стараюсь тщательно подготовиться к съемке, все делаю фундаментально. Я педант и серьезно отношусь к работе. Редко, но бывало, к сожалению, перепутаю пленку или лаборант зальет не те химикаты в раствор. Работа пропала! Безумно обидно! Особенно когда это были уникальные съемки. А почти все они были именно такими, и нет возможности ни переснять, ни повторить. Поборов в себе горечь и отчаяние, все равно уже невозможно ничего сделать.
- Фотография для вас - образ жизни?
- Мне повезло, я люблю искусство, музыку, литературу. Вот это и есть мой образ жизни. Раньше, в юности, встречая меня на концерте в Филармонии, в Консерватории, знакомые спрашивали, что делаю здесь. Снимаю? Нет, отвечал, просто слушаю музыку. Теперь никого в Филармонии не встречаю. Я обыкновенный любитель: слушаю и смотрю с умилением, как музыкант извлекает звуки из скрипки или фортепьяно. На моей памяти были совершенно потрясающие откровения: музыка в исполнении Горовца, Рихтера, Плетнева. В прошлом году было несколько феерических концертов. Плетнев дает концерт! Публика в зале есть, но не до края. Сергей Стадлер играл на скрипке Паганини! Это фантастика! В рождественские праздники Темирканова выступал филадельфийский хор. Это было зрелище! В нашем белоколонном зале Филармонии черные лица хористов!
Мне нравится, когда Дима Маликов исполняет прелюдии Рахманинова. Это та музыка, которую я написал бы сам.
- У кого из художников или фотографов вы учились? Есть ли у вас кумиры?
- Есть фотографы, которые мне близки и симпатичны. Это Ричард Аведон, Оливеро Тоскани. Сейчас это уже невозможно представить. Оливеро Тоскани - жизнелюбивый, открытый миру и радостный человек - и вдруг изменился. К сожалению, я часто наблюдал, как красота и гармония становится поперек горла, и хочется чего-то гнусного, мерзопакостного. Аведон, который долго-долго увлекался гармонией, теперь нашел другие изыски, стал разгребать "мусорные кучи", пытаясь там найти какую-то эстетику. Я ему не судья, но и не товарищ. Не обязательно, на мой взгляд, прекрасному противопоставлять навозные кучи. Видимо, у них красоты было с избытком, чего не могу сказать про себя.
- В Петербурге есть своя школа фотомастерства?
- Нет, и быть не может - нет востребованности, невозможно реализоваться. На весь город два глянцевых или полуглянцевых журнала да издания среднего уровня. Это беда и нашего города, и всей страны. Весь свет в окошке там, за 650 км. Все издательства находятся в Москве, и фотографическая жизнь, к сожалению, тоже там.
- Вы тоже долго работали и жили в Москве. Что заставило вернуться в Петербург?
- Я никогда и не уезжал. Прописан был всегда здесь, на берегах Невы.
Сюда наша семья в 1945 году вернулась после эвакуации из Барнаула. Дом наш уцелел, и мы по-прежнему жили на Невском проспекте.
Теперь у меня есть своя легенда или анекдот. Номер этого замечательного дома по Невскому - 54, а по Малой Садовой - 3. Наш подъезд был с Малой Садовой, к сожалению, сейчас его нет. Но на этом месте теперь стоит памятник неизвестному фотографу. И те немногие люди, которые еще помнят, что я там жил, спрашивают, сколько же я заплатил за такой замечательный аттракцион. Намного позже я узнал, что в этом же доме, но со стороны Невского находилась мастерская Карла Буллы.
- Зонтик, шляпа-котелок и тренога с фотоаппаратом у вас, конечно же, есть. А собака ваша?
- Нет. Я вообще к животным в городе отношусь резко перпендикулярно. Мне их жаль. Считаю, что это бескультурье и хамство. Огромные, чудовищные, людоедообразные собаки, на которых хозяева вымещают свои комплексы, вызывают только отвращение.
- Как встретил вас Петербург?
- Я очень люблю этот город, и горько наблюдать за тем, что с ним происходит. Он неотвратимо разрушается, несмотря на все обновления. Если раньше город можно было спасти, помочь, то сейчас на этом поставлен крест, а потрачены на этот юбилей огромные деньги. Все бывает неслучайно. И фамилию человек носит такую, а не другую - тоже неслучайно. Чего можно было ожидать от деятельности "Комитета-300" и дамы с фамилией Покабатько.
В минуты отчаянья думаю: "Я задержался в том городе, который любил, но которого больше нет. Это я задержался, это я виноват". В первую очередь я говорю о людях, живших здесь. Мог бы сделать выставку "Лица, которые мы потеряли", собрав на ней портреты известных петербуржцев, которых уже нет с нами, в память о них.
Людмила ВОЛКОВА
- Вы мечтали стать живописцем?
- С десяти лет я учился в художественной школе при Академии художеств. В то время предполагалось, что искусство может быть только реалистическим, желательно соцреалистическим, в крайнем случае всех устраивали художники-передвижники. Но Брейгеля, Босха, Ван Гога, Гогена я узнал именно здесь. Миша Шемякин, с которым сидел за одной партой и занимался, с точки зрения преподавателей, всякими безобразиями, открыл мне эти имена. И покатился я по наклонной плоскости от Репина и Шишкина к импрессионистам. Терпение преподавателей иссякло, и нас с Мишей исключили. Поэтому заканчивал последний класс вместе с Сережей Соловьевым в школе рабочей молодежи, чтобы быстрее выйти во взрослую жизнь.
- Значит, с Сергеем Соловьевым вы знакомы с детства?
- Мы росли вместе. Мне было четырнадцать лет, Сереже тринадцать. Познакомились мы на "Ленфильме", где была по нынешним временам такая завиральная киностудия "Юнфильм". Директор "Ленфильма" приютил вот таких мальчишек, как мы. У нас была замечательная команда: Сережа Соловьев, Володя Тыкке, Лева Додин, Саша Стефанович, Вагран Шахиджанян, Лева Васильев. Мы бредили кинематографом и театром, собирались снимать и начали было. Но не случилось, не успели.
- Почему вы считаете, что не успели?
- Когда уже заканчивал операторский факультет ВГИКа, наступило такое безвременье и такая ситуация в кинематографе, что не хотелось принимать участие в этом. А я, к сожалению, человек нетерпимый и конкретный. Снимать кино, чтобы получать зарплату, - не мое. И в кинематограф-то пошел, думая, что с Сережей Соловьевым мы будем делать великое российское кино, серьезное, умное. Как это было раньше, когда кинематограф был искусством. Сейчас киноискусства и напрочь нет: кто-то занимается жонглерством, кто-то заработком, заработком и еще раз заработком. Я их понимаю, хотя это безумно грустно.
Во ВГИКе я понял, чтобы быть Феллини, Антониони, Тарковским, Иоселиани, надо иметь свои мысли, суждения о жизни, о мироздании. А когда нет даже обыкновенного образования и ты не знаешь ни истории литературы, ни истории искусства, то глубина проникновения в жизнь крайне невелика. Считается, что режиссер - это тот, кто кричит: "Мотор!", командует процессом и людьми. Все легко и просто. Нет, это не так.
- После учебы во ВГИКе вы почти не работали оператором. Фотография увлекла?
- Нельзя так сказать, хотя она мне интересна и я счастлив, что всю жизнь занимаюсь любимым делом. Просто фотография служит мне подспорьем и помогает запечатлеть многих достойных, интересных людей.
Никогда не называю свою работу творчеством. Меня часто обвиняют в декоративизме, украшательстве, раньше, при советской власти, в лакировке действительности. Но я создавал свой мир, в котором царствовала гармония. Делаю хорошие профессиональные портреты на память, чтобы люди помнили, могли видеть и ощущать то время и ту эпоху, которых уже больше нет. Чувствую, что мне это удалось.
- Как вы находите своего персонажа?
- Скажем, и по сердцу, и по душе. Это самое замечательное, когда снимаешь в свое удовольствие, это здорово! И получается тогда все хорошо. Обычно сначала мы много общаемся, встречаемся, гуляем, беседуем, потом я говорю: "Теперь мы еще и поснимаемся". Если передо мной личность, неординарность, уникальность, единственность, то портрет получится. Дмитрий Лихачев, Козинцев, Антониони, Горовец, Рихтер, Смоктуновский - это личности, величины.
А заказной портрет не мой вариант, и зачастую отказываюсь от этого. Есть много людей, известных и интересных, но они не мои.
Наличие седой бороды или изможденное, в морщинах лицо - еще не повод для психологического портрета, а просто старый человек, самоигральный материал. Нужно уметь увидеть интересного человека из сотен стариков. Иногда стоит пройти мимо и не тратить пленку зря. В мастерство фотографа входит не снимать то, что съемке не подлежит, это показывает его состоятельность.
- Вы работаете в жанре портрета, постановочной фотографии. Занимались ли репортажной съемкой?
- Сейчас готовлю третий свой альбом, в котором основное место занимает репортаж. Альбом будет посвящен Владимиру Высоцкому. Финальная часть - это прощание с Володей. Оказалось, я был единственным, кто сделал этот репортаж. Ни профессионалы, ни любители не смогли себе такого позволить. Для истории и памяти не осталось бы никаких документальных фотоматериалов. Так было всегда, лишь по воспоминаниям современников мы знаем, какие многочисленные толпы приходили проститься с Есениным, Блоком, Маяковским, Пастернаком.
- Давайте поговорим об этике фотографа в репортажной работе. Или для репортажа нет запретных тем?
- Пятнадцать лет назад я был очевидцем катастрофы поезда "Аврора", который сошел с рельс около Бологого. Успел сделать три или четыре кадра, потом мне пришлось спасать людей, помогать. Какая здесь съемка? Наверное, можно было бы сделать уникальные снимки горящего поезда, гибнущих людей, искаженные ужасом лица. Но прежде всего нужно было помогать напуганным старикам и детям.
Этот ответ касается только меня самого. Интеллигентность должна быть свойственна любому, кто занимается искусством, будь это литература, фотография или журналистика.
- Бывают дни, когда все получается легко или, наоборот, ничего не выходит? Есть ли вдохновение? Или только мастерство?
- Я бы не говорил о вдохновении, скорее, это неготовность к съемке. Что-то не продумал, не нашел подхода к персонажу. Это мои проблемы. Надо точно понять, чего ты хочешь добиться.
Не всегда все у меня получалось. Когда была редакционная необходимость, понимая бессмысленность и ненужность съемки, все же снимал - материал готовился в номер, и надо было сдавать работу. Это грустное воспоминание о советской власти.
- Случались ли у вас какие-нибудь курьезы, неудачи или смешные эпизоды на съемке?
- Нет, курьезных случаев не было. Стараюсь тщательно подготовиться к съемке, все делаю фундаментально. Я педант и серьезно отношусь к работе. Редко, но бывало, к сожалению, перепутаю пленку или лаборант зальет не те химикаты в раствор. Работа пропала! Безумно обидно! Особенно когда это были уникальные съемки. А почти все они были именно такими, и нет возможности ни переснять, ни повторить. Поборов в себе горечь и отчаяние, все равно уже невозможно ничего сделать.
- Фотография для вас - образ жизни?
- Мне повезло, я люблю искусство, музыку, литературу. Вот это и есть мой образ жизни. Раньше, в юности, встречая меня на концерте в Филармонии, в Консерватории, знакомые спрашивали, что делаю здесь. Снимаю? Нет, отвечал, просто слушаю музыку. Теперь никого в Филармонии не встречаю. Я обыкновенный любитель: слушаю и смотрю с умилением, как музыкант извлекает звуки из скрипки или фортепьяно. На моей памяти были совершенно потрясающие откровения: музыка в исполнении Горовца, Рихтера, Плетнева. В прошлом году было несколько феерических концертов. Плетнев дает концерт! Публика в зале есть, но не до края. Сергей Стадлер играл на скрипке Паганини! Это фантастика! В рождественские праздники Темирканова выступал филадельфийский хор. Это было зрелище! В нашем белоколонном зале Филармонии черные лица хористов!
Мне нравится, когда Дима Маликов исполняет прелюдии Рахманинова. Это та музыка, которую я написал бы сам.
- У кого из художников или фотографов вы учились? Есть ли у вас кумиры?
- Есть фотографы, которые мне близки и симпатичны. Это Ричард Аведон, Оливеро Тоскани. Сейчас это уже невозможно представить. Оливеро Тоскани - жизнелюбивый, открытый миру и радостный человек - и вдруг изменился. К сожалению, я часто наблюдал, как красота и гармония становится поперек горла, и хочется чего-то гнусного, мерзопакостного. Аведон, который долго-долго увлекался гармонией, теперь нашел другие изыски, стал разгребать "мусорные кучи", пытаясь там найти какую-то эстетику. Я ему не судья, но и не товарищ. Не обязательно, на мой взгляд, прекрасному противопоставлять навозные кучи. Видимо, у них красоты было с избытком, чего не могу сказать про себя.
- В Петербурге есть своя школа фотомастерства?
- Нет, и быть не может - нет востребованности, невозможно реализоваться. На весь город два глянцевых или полуглянцевых журнала да издания среднего уровня. Это беда и нашего города, и всей страны. Весь свет в окошке там, за 650 км. Все издательства находятся в Москве, и фотографическая жизнь, к сожалению, тоже там.
- Вы тоже долго работали и жили в Москве. Что заставило вернуться в Петербург?
- Я никогда и не уезжал. Прописан был всегда здесь, на берегах Невы.
Сюда наша семья в 1945 году вернулась после эвакуации из Барнаула. Дом наш уцелел, и мы по-прежнему жили на Невском проспекте.
Теперь у меня есть своя легенда или анекдот. Номер этого замечательного дома по Невскому - 54, а по Малой Садовой - 3. Наш подъезд был с Малой Садовой, к сожалению, сейчас его нет. Но на этом месте теперь стоит памятник неизвестному фотографу. И те немногие люди, которые еще помнят, что я там жил, спрашивают, сколько же я заплатил за такой замечательный аттракцион. Намного позже я узнал, что в этом же доме, но со стороны Невского находилась мастерская Карла Буллы.
- Зонтик, шляпа-котелок и тренога с фотоаппаратом у вас, конечно же, есть. А собака ваша?
- Нет. Я вообще к животным в городе отношусь резко перпендикулярно. Мне их жаль. Считаю, что это бескультурье и хамство. Огромные, чудовищные, людоедообразные собаки, на которых хозяева вымещают свои комплексы, вызывают только отвращение.
- Как встретил вас Петербург?
- Я очень люблю этот город, и горько наблюдать за тем, что с ним происходит. Он неотвратимо разрушается, несмотря на все обновления. Если раньше город можно было спасти, помочь, то сейчас на этом поставлен крест, а потрачены на этот юбилей огромные деньги. Все бывает неслучайно. И фамилию человек носит такую, а не другую - тоже неслучайно. Чего можно было ожидать от деятельности "Комитета-300" и дамы с фамилией Покабатько.
В минуты отчаянья думаю: "Я задержался в том городе, который любил, но которого больше нет. Это я задержался, это я виноват". В первую очередь я говорю о людях, живших здесь. Мог бы сделать выставку "Лица, которые мы потеряли", собрав на ней портреты известных петербуржцев, которых уже нет с нами, в память о них.
Людмила ВОЛКОВА
