Культура
ИСТИННОЕ ЦАРСТВО В МАРИИНСКОМ ТЕАТРЕ
18 мартa
В основу "Сказания" положены события, относящиеся ко времени похода на Русь хана Батыя. История города, чудесным образом скрывшегося с глаз татар, сохранилась в летописях и преданиях, а с веками преломилась в народных сказаниях и легендах. Невидимый град каждому представляется по-своему, каждый сам находит потаенную дорогу к Китежу. "Истинное царство есть град Китеж, находящийся под озером", - писал в конце XIX века русский философ Николай Бердяев. Воды озера, скрывающие в себе Китеж, отражают в себе город, стоящий на облаках. "Небесной" сути оперы соответствует поэтичный, выдержанный в былинном духе текст Владимира Бельского (за либретто автор в свое время получил Пушкинскую премию). История девы Февронии, живущей отшельницей в дремучих керженских лесах, и легенда о граде Китеже, укрытом водами озера Светлояр от глаз врага, сплетаются в опере воедино. Но главным сокровищем оперы, бесспорно, является музыка, исполненная мелодической прелести и бесхитростного лиризма, прозрачная и ясная, как лесной ручей.
Сценическое и постановочное решение спектакля шокирует зрителя, привыкшего к традиционным постановкам опер Римского-Корсакова. Но эта опера, насквозь проникнутая мистикой и духовностью, и не может быть оформлена наподобие "Садко". Вместе с тем в оформлении присутствуют цитаты из декораций Васнецова и Коровина, созданные к первой постановке "Китежа" в 1907 году. На этом фоне снуют бомжи и пьяницы, перекусывают бизнесмены в длиннополых пальто, меж столами снует официантка в мини-юбке, фартучке и кружевной наколке. Вторжение иноземных врагов обставлено словно инопланетный десант: в крепостной стене проламывается брешь, жутко светят прожекторы, и на гигантском кронштейне выдвигается двухголовое металлическое и зубастое чудище с глазами-фарами, копытами Медного всадника и простертой дланью полководца на коне. В сцене смерти Февронии постановщик спектакля Дмитрий Черняков обозначает момент перехода ее души в светлый Китеж, слой за слоем обнажая пространство сцены, уводя действие вглубь. От черноты авансцены через лесную пустынь бредет Феврония на встречу с женихом, княжичем Всеволодом, проводником девы в инобытии. Небесные птицы, Сирин и Алконост, одетые бомжеватыми вида бабами, поют прекрасными голосами о любви, смерти и воскрешении. Наконец, раздвигается последняя завеса - и из глубины льется невыразимый свет Небесного Китежа, свет знания и радости. Создатели спектакля сумели обойтись без ложно понятой "духовности": на сцене нет ни икон, ни крестов, ни церковных куполов... При этом миф о граде Китеже тесно переплетен с петербургской фантасмагорией Достоевского и Белого. Поиски Китежа на сцене превращаются для тонко чувствующего зрителя в поиски Петербурга.
В неярком, блеклом пространстве спектакля огромную роль играет световая партитура Глеба Фильштинского. Практически одним светом решена третья картина - Великий Китеж. Народ стоит, тесно прижавшись плечом к плечу. Кажется, что позади, в темноте, есть еще и еще люди - на главной площади собрался весь город. Не персонифицированы появляющиеся татары - вползает темная шевелящаяся масса, поглощающая весь земной свет. Все остальное доверено зрительскому воображению.
Решительно поломав традицию постановок "Китежа", Мариинский театр в глубине остался традиции верен, ибо нашел новые опоры, на которых одна из самых прекрасных русских легенд зажила трепетной и трогательной жизнью.
Сценическое и постановочное решение спектакля шокирует зрителя, привыкшего к традиционным постановкам опер Римского-Корсакова. Но эта опера, насквозь проникнутая мистикой и духовностью, и не может быть оформлена наподобие "Садко". Вместе с тем в оформлении присутствуют цитаты из декораций Васнецова и Коровина, созданные к первой постановке "Китежа" в 1907 году. На этом фоне снуют бомжи и пьяницы, перекусывают бизнесмены в длиннополых пальто, меж столами снует официантка в мини-юбке, фартучке и кружевной наколке. Вторжение иноземных врагов обставлено словно инопланетный десант: в крепостной стене проламывается брешь, жутко светят прожекторы, и на гигантском кронштейне выдвигается двухголовое металлическое и зубастое чудище с глазами-фарами, копытами Медного всадника и простертой дланью полководца на коне. В сцене смерти Февронии постановщик спектакля Дмитрий Черняков обозначает момент перехода ее души в светлый Китеж, слой за слоем обнажая пространство сцены, уводя действие вглубь. От черноты авансцены через лесную пустынь бредет Феврония на встречу с женихом, княжичем Всеволодом, проводником девы в инобытии. Небесные птицы, Сирин и Алконост, одетые бомжеватыми вида бабами, поют прекрасными голосами о любви, смерти и воскрешении. Наконец, раздвигается последняя завеса - и из глубины льется невыразимый свет Небесного Китежа, свет знания и радости. Создатели спектакля сумели обойтись без ложно понятой "духовности": на сцене нет ни икон, ни крестов, ни церковных куполов... При этом миф о граде Китеже тесно переплетен с петербургской фантасмагорией Достоевского и Белого. Поиски Китежа на сцене превращаются для тонко чувствующего зрителя в поиски Петербурга.
В неярком, блеклом пространстве спектакля огромную роль играет световая партитура Глеба Фильштинского. Практически одним светом решена третья картина - Великий Китеж. Народ стоит, тесно прижавшись плечом к плечу. Кажется, что позади, в темноте, есть еще и еще люди - на главной площади собрался весь город. Не персонифицированы появляющиеся татары - вползает темная шевелящаяся масса, поглощающая весь земной свет. Все остальное доверено зрительскому воображению.
Решительно поломав традицию постановок "Китежа", Мариинский театр в глубине остался традиции верен, ибо нашел новые опоры, на которых одна из самых прекрасных русских легенд зажила трепетной и трогательной жизнью.
