Культура
БЕЗДНА ПОД МИЗАНСЦЕНАМИ
02 апреля
Театр - памятник мировой культуры, охраняемый ЮНЕСКО, как какой-нибудь разрушающийся древнеегипетский храм... Театр, последние тексты пьес для которого были написаны почти 200 лет назад... Театр, зародившийся в представлениях деревенских акробатов, а к XVII веку застывший и ставший торжественной придворной церемонией... Мы увидели театр Но.
Сказать, что он далек от нас, - не сказать ничего. Он совершенно чужд нашей ментальности, психологии, эстетике. Однако когда мы осознаем - ничто в нас не способно стать точкой отсчета для его восприятия, то пускаемся в свободное плавание по волнам ассоциаций. И неожиданно возникает какое-то потустороннее понимание... Неслучайно на спектакли японской труппы общества "Хакусекай" было не пробиться от наплыва публики. И мало кто ушел до конца представления, хотя в данном случае это было бы почти простительным: не у всякого европейца психика способна выдержать заунывную флейту фуэ, прерываемую ритмом трех барабанов, невнятный даже для японца речитатив актеров, медлительные, как в ни на что не похожем сне, движения танца. Трое американцев тихо хихикали от начала и до конца. Не думаю, что это было выражением презрения к чужой культуре, скорее нервная реакция.
Впрочем, некое понимание публики было: во время фарса когэн, которыми в Но перемежаются "серьезные" пьесы, в зале раздавался смех. Разумеется, нелепые приключения отца и сына, которые с одними штанами-хакама на двоих являются в гости к отцу невесты, или двух глупых князей-дайме, которых провел бродяга, смешны, а игра комедийных актеров блестяща. Но ведь и это смешное очень далеко от нас. В Европе подобные фарсы служили отдушиной простонародью, которое всласть могло поиздеваться на них над своими "классовыми врагами". А фарсы Но смотрели придворные и самураи, и смеялись они именно потому, что сами были готовы разрубить человека надвое или вскрыть себе живот за любую мелочь, а не только за такие ужасные оскорбления.
"Если в литературе Муромати есть что-либо прямо адекватное всей эпохе в целом, то этим будет именно Но", - писал академик Николай Конрад. А эпоха Муромати продолжалась с 1338 по 1537 год. Давненько. И далековато. В эту эпоху вообще приобретала классический вид вся та экзотика, которая экспортируется ныне из Страны восходящего солнца. Тогда все это было живо, исполнено смысла, развивалось, было "адекватным эпохе". Сейчас - стало памятником цивилизации, которая тогда никоим образом не соприкасалась с нашей. И мы подсознательно ощущаем - не для нас работают эти актеры, а для давно ушедших людей в высоких шапках и странно-пышных костюмах, с двумя мечами у пояса, и расстояние до них больше, чем до Марса.
С драмами еще хуже. Нет, верхний пласт смысла понятен. Когда в финале "Сумидагава" из символической могилы появляется призрак мальчика, а мать пытается безуспешно схватить его, зал сочувственно замирает. Замирает он и когда в кульминационный момент "Фуна Бэнкэй" из морских глубин поднимается разгневанный призрак военачальника Тайра-но Томомори. Мать и сын навеки разделены смертью. Или - если прогнал свою любовь, вместо нее из пучины к тебе придет чудовище. Это мы понимаем. Но для японского менталитета вопрос не в этом - скорбь матери и храбрость Есицунэ, бьющегося с призраком, - все это моно-но-аварэ, "печальное очарование вещей", опадающая сакура, быстротечная жизнь в мире желаний, выход из которых лишь в небытие, нирвану. Монотонные молитвы будде Амиде и богам синтонисткого пантеона сопровождают явление обоих призраков, и они вновь уходят в сумрак иномира.
И во всем этом - бездна совершенно конкретного смысла, полностью понять который можно, лишь в совершенстве владея японским языком и будучи солидно начитанным в тогдашней литературе. Ибо текст пьес-екеку соткан из тысяч литературных ассоциаций, аллюзий, знаков. Это присуще вообще всему японскому искусству. Вот пример из другого жанра, простенькая танка (пятистишие):
Да, я три года
Давал себя обманывать лисице.
На что похож нефритовый мой ствол?
О, ужас! Темна Сидзими, Ракушек река.
Если расшифровать содержащиеся здесь символы русским языком, публиковать это не было бы никакой возможности по цензурным соображениям. А так - красиво, про разбитую любовь, моно-но-аварэ... Так и пьесы Но вряд ли можно понять неподготовленному европейцу, даже при наличии светящегося табло с переводом текста, как в Мариинке. И фарсы созданы по той же методе. "Звезду с неба не хотите?" - вопрошает в финале "Двух дайме" горожанин одураченных им вельмож. Это - распространенная игра слов: "хоси" - хочешь, и "хоси" - звезда. Самый простой пример...
И это еще не все. Театр Но - больше, чем искусство, это некий культурно-религиозный ритуал. Японцы воспринимают его не так, как мы привыкли воспринимать театр, они предаются длительной медитации, впитывая в себя флюиды родной цивилизации. Канонизированные еще двести лет назад скупые жесты могут обозначать все события в мире, легкий наклон головы меняет выражение маски со счастливого на горестное. Завороженные плавными восьмерками алебарды-нагинаты в руках у призрака, зрители понимают: если актер ускорит движения, плавность сменится смертоносным мельканием стали. И, зная это, они созерцают в своем сознании картину бешеного боя. И открывается японской душе в символическом действе метафизическая глубина мира. Наверное, это высшее прозрение, на какое способно язычество. Между прочим, когда в Японию в XVI веке проникло христианство, появилось несколько екеку христианского содержания. Они не дошли до нас, и понятно почему - это был нежизнеспособный гибрид несовместимых категорий.
Мы увидели в прошлые выходные живой (хоть и мертвый уже несколько столетий) Но - "искусство мистических старцев". Поистине так: мы видели игру выдающегося Сакаи Отосигэ, впервые вышедшего на сцену в 40-х годах, и юного Кандзэ Хироаки, который продолжит традицию одной из главных школ Но, сохраняющуюся в его семье. Древность и юность, скорость и оцепенение, жизнь и смерть. И бездна, которую скрывают мизансцены древнего театра. Мы видели Но.
Павел ВИНОГРАДОВ
Сказать, что он далек от нас, - не сказать ничего. Он совершенно чужд нашей ментальности, психологии, эстетике. Однако когда мы осознаем - ничто в нас не способно стать точкой отсчета для его восприятия, то пускаемся в свободное плавание по волнам ассоциаций. И неожиданно возникает какое-то потустороннее понимание... Неслучайно на спектакли японской труппы общества "Хакусекай" было не пробиться от наплыва публики. И мало кто ушел до конца представления, хотя в данном случае это было бы почти простительным: не у всякого европейца психика способна выдержать заунывную флейту фуэ, прерываемую ритмом трех барабанов, невнятный даже для японца речитатив актеров, медлительные, как в ни на что не похожем сне, движения танца. Трое американцев тихо хихикали от начала и до конца. Не думаю, что это было выражением презрения к чужой культуре, скорее нервная реакция.
Впрочем, некое понимание публики было: во время фарса когэн, которыми в Но перемежаются "серьезные" пьесы, в зале раздавался смех. Разумеется, нелепые приключения отца и сына, которые с одними штанами-хакама на двоих являются в гости к отцу невесты, или двух глупых князей-дайме, которых провел бродяга, смешны, а игра комедийных актеров блестяща. Но ведь и это смешное очень далеко от нас. В Европе подобные фарсы служили отдушиной простонародью, которое всласть могло поиздеваться на них над своими "классовыми врагами". А фарсы Но смотрели придворные и самураи, и смеялись они именно потому, что сами были готовы разрубить человека надвое или вскрыть себе живот за любую мелочь, а не только за такие ужасные оскорбления.
"Если в литературе Муромати есть что-либо прямо адекватное всей эпохе в целом, то этим будет именно Но", - писал академик Николай Конрад. А эпоха Муромати продолжалась с 1338 по 1537 год. Давненько. И далековато. В эту эпоху вообще приобретала классический вид вся та экзотика, которая экспортируется ныне из Страны восходящего солнца. Тогда все это было живо, исполнено смысла, развивалось, было "адекватным эпохе". Сейчас - стало памятником цивилизации, которая тогда никоим образом не соприкасалась с нашей. И мы подсознательно ощущаем - не для нас работают эти актеры, а для давно ушедших людей в высоких шапках и странно-пышных костюмах, с двумя мечами у пояса, и расстояние до них больше, чем до Марса.
С драмами еще хуже. Нет, верхний пласт смысла понятен. Когда в финале "Сумидагава" из символической могилы появляется призрак мальчика, а мать пытается безуспешно схватить его, зал сочувственно замирает. Замирает он и когда в кульминационный момент "Фуна Бэнкэй" из морских глубин поднимается разгневанный призрак военачальника Тайра-но Томомори. Мать и сын навеки разделены смертью. Или - если прогнал свою любовь, вместо нее из пучины к тебе придет чудовище. Это мы понимаем. Но для японского менталитета вопрос не в этом - скорбь матери и храбрость Есицунэ, бьющегося с призраком, - все это моно-но-аварэ, "печальное очарование вещей", опадающая сакура, быстротечная жизнь в мире желаний, выход из которых лишь в небытие, нирвану. Монотонные молитвы будде Амиде и богам синтонисткого пантеона сопровождают явление обоих призраков, и они вновь уходят в сумрак иномира.
И во всем этом - бездна совершенно конкретного смысла, полностью понять который можно, лишь в совершенстве владея японским языком и будучи солидно начитанным в тогдашней литературе. Ибо текст пьес-екеку соткан из тысяч литературных ассоциаций, аллюзий, знаков. Это присуще вообще всему японскому искусству. Вот пример из другого жанра, простенькая танка (пятистишие):
Да, я три года
Давал себя обманывать лисице.
На что похож нефритовый мой ствол?
О, ужас! Темна Сидзими, Ракушек река.
Если расшифровать содержащиеся здесь символы русским языком, публиковать это не было бы никакой возможности по цензурным соображениям. А так - красиво, про разбитую любовь, моно-но-аварэ... Так и пьесы Но вряд ли можно понять неподготовленному европейцу, даже при наличии светящегося табло с переводом текста, как в Мариинке. И фарсы созданы по той же методе. "Звезду с неба не хотите?" - вопрошает в финале "Двух дайме" горожанин одураченных им вельмож. Это - распространенная игра слов: "хоси" - хочешь, и "хоси" - звезда. Самый простой пример...
И это еще не все. Театр Но - больше, чем искусство, это некий культурно-религиозный ритуал. Японцы воспринимают его не так, как мы привыкли воспринимать театр, они предаются длительной медитации, впитывая в себя флюиды родной цивилизации. Канонизированные еще двести лет назад скупые жесты могут обозначать все события в мире, легкий наклон головы меняет выражение маски со счастливого на горестное. Завороженные плавными восьмерками алебарды-нагинаты в руках у призрака, зрители понимают: если актер ускорит движения, плавность сменится смертоносным мельканием стали. И, зная это, они созерцают в своем сознании картину бешеного боя. И открывается японской душе в символическом действе метафизическая глубина мира. Наверное, это высшее прозрение, на какое способно язычество. Между прочим, когда в Японию в XVI веке проникло христианство, появилось несколько екеку христианского содержания. Они не дошли до нас, и понятно почему - это был нежизнеспособный гибрид несовместимых категорий.
Мы увидели в прошлые выходные живой (хоть и мертвый уже несколько столетий) Но - "искусство мистических старцев". Поистине так: мы видели игру выдающегося Сакаи Отосигэ, впервые вышедшего на сцену в 40-х годах, и юного Кандзэ Хироаки, который продолжит традицию одной из главных школ Но, сохраняющуюся в его семье. Древность и юность, скорость и оцепенение, жизнь и смерть. И бездна, которую скрывают мизансцены древнего театра. Мы видели Но.
Павел ВИНОГРАДОВ
