Общество
ВАСЯ ТЕРКИН БЫЛ КОЛЛЕКТИВНЫМ ПСЕВДОНИМОМ
07 май
Впервые я увидела настоящую военную газету, когда мне было лет 10. Точнее, целую пачку пожелтевших газет. Название было "Слава Родине" или как-то по-другому, но запомнила две строчки под заголовком: "Прочти и передай товарищу" и "Раздавим фашистскую гадину!". Запомнились карикатуры на Гитлера, фотографии бойцов после боя (я подумала: неужели после боя они красили губы и ресницы? Ретушь выглядела как косметика на лицах) и заметки, слог которых уже тогда мне казался несколько примитивным, но вместе с тем живой пафос, живое чувство с лихвой перекрывали этот недостаток.
Репортаж из поселка Н. о взятии высоты Икс, сводки Совинформбюро, письма советских людей из тыла... Я как будто прикасалась к войне, перелистывала ее страницы. А потом за праздничным столом в День Победы родственники делились фронтовыми побасенками, в которых часто присутствовали военные журналисты. Рассказывали о том, как они носились по дорогам на каких-то несусветных полуторках, как возили с собой походные типографии, бумагу, пишущие машинки... И чем дальше на запад уходила война, тем больше появлялось трофейных машинок. У меня дома есть такая - "Рейнметалл". К слову, ни разу не была в ремонте и до сих пор печатает, хотя мы, дети в количестве четырех штук, весьма любили нещадно колотить по клавишам этой машинки...
Газету, рассказывали фронтовики, расхватывали мгновенно. Причем большей популярностью пользовалась не "Правда" и прочая центральная печать, а так называемые "дивизионки" - так сказать, местная пресса, хотя место, понятно, менялось едва ли не ежедневно. Стоит обратить внимание на одну деталь - газета была не только коллективным пропагандистом и агитатором. Она, простите, еще и на самокрутки была нужна. И, к слову, на фронте даже политруки и особисты глядели сквозь пальцы на такое безыдейное использование печатного СМИ - даже если махорочный табак заворачивали в лик вождя всех народов...
ВСЕГДА ДРУЖИТЬ И ПИСАТЬ ПРАВДУ
Военным корреспондентом, кстати, был Хемингуэй. И в сущности, Лев Толстой - "Севастопольские рассказы" являют собой блестящий пример военного репортажа. И на наши фронты уходило немало людей, мечтавших о высоком искусстве. К тому же журналистика тесно переплеталась с прозой и поэзией, агитка с лирикой из глубин души... Страну облетали фотокадры, сделанные репортерами, о следах фашистских зверств на освобожденных территориях. Собственно, и об Александре Матросове, и о подвиге молодогвардейцев, и о Зое Космодемьянской страна узнавала из уст военных журналистов.
Обо многом и не узнавала. Те, кто, например, в финскую кампанию писали под коллективным псевдонимом "Вася Теркин" (взятом из произведений дореволюционного Боборыкина), только детям своим и только потом рассказывали о "той войне незнаменитой". Или не могли газетчики рассказать всей правды об "освобождении" Западной Белоруссии в 1939 году.
Журналист журналисту и тогда был рознь. Одни действительно "на эмке драной и с одним наганом первыми врывались в города". Можно по-разному относиться к Константину Симонову, но в тексте своей знаменитой песни он не кривит душой. А были и те, кто не уходил далеко от штабных землянок... Я слышала немало иронических рассказов о таких "писаках": "Мне дали медаль "За отвагу" и повели фотографировать для газеты. Сидит такой дядя и говорит, что у меня сапоги пыльные да вихры взлохмачены, да глаза красные, а я не спал трое суток. Я ему рассказываю, как было, а он потом написал так, что я себя не узнал. Да не кричал я: "За Сталина!" - я ж так в ту минуту, в том бою матерился..."
Военный журналист, ленинградец Александр Лифшиц в 1943 году встретился со своими приехавшими с разных фронтов друзьями - поэтами Вадимом Шефнером, Александром Гитовичем и писателем Чивилихиным. Встреча состоялась в "Астории". В холодном неотапливаемом номере они подписали "Асторийское соглашение", главным смыслом которого было всегда дружить и всегда писать правду. Война их заставила остро почувствовать неуместную фальшь многого, что происходило в стране в советскую эпоху, и эта острота восприятия сделала трудным и послевоенный творческий путь. Многие из тех, кто "с лейкой и блокнотом", испытали на себе и борьбу с космополитизмом, и прочие прелести.
Да и в войну бывало всякое. Сын того же Лифшица вспоминал со слов отца, как к тому за что-то придралось политуправление и отправило "на другую работу". Но журналист, к тому же поэт, и здесь не мог обойтись без прощального "хулиганства" - составляя напоследок агитстишок, заканчивавшийся четверостишием: "Шевельнутся солдаты во мраке// И шагнут через пламя и дым,// Цель такая у нас, что в атаке,// Если надо, и жизнь отдадим", сделал акростих: начальные буквы строчек составляли фразу: "Армия помни о своем поэте Лифшице".
ОНИ ЧЕСТНО ДЕЛАЛИ СВОЮ РАБОТУ
Они мечтали о мире. Для фронтового фотокора Ольги Ландер самым дорогим снимком был не сюжет с поля боя, а карточка, на которой был запечатлен приезд на позиции концертной украинской бригады: бойцы с просветленными лицами слушают песни...
Потом долгие годы казалось, что фронтовой журналистики уже никогда не будет. Потому что в кампаниях, которые вел СССР в "мирное время", перед печатью были поставлены весьма специфические задачи.
Сотрудники же "дивизионок" 1941-1945 годов - при всей военной цензуре и при всех идеологических директивах, при невозможности порой сказать прямым текстом очень многое, что потом долгие годы пришлось носить в своей душе, - все же честно делали свою работу, которую нам сейчас даже трудно представить. Вообразите себе только эту полуторку с походной типографией, сам технологический процесс написания статей (где-нибудь на пеньке, на опушке, после боя, карандашиком в блокноте), фотосъемки, проявки...
Помимо задач, поставленных политотделами, они решали другие задачи. Военкор Борзенко советовал коллегам: упоминать больше людей, больше фамилий. Неисповедимы были пути газетного листка. Он мог пройти через многие руки, избежав раскурки, а потом для чьих-то родителей в дальней деревне вырезка из дивизионки многие годы была драгоценнейшей реликвией, последней памятью о родной кровиночке...
Светлана ГАВРИЛИНА
Репортаж из поселка Н. о взятии высоты Икс, сводки Совинформбюро, письма советских людей из тыла... Я как будто прикасалась к войне, перелистывала ее страницы. А потом за праздничным столом в День Победы родственники делились фронтовыми побасенками, в которых часто присутствовали военные журналисты. Рассказывали о том, как они носились по дорогам на каких-то несусветных полуторках, как возили с собой походные типографии, бумагу, пишущие машинки... И чем дальше на запад уходила война, тем больше появлялось трофейных машинок. У меня дома есть такая - "Рейнметалл". К слову, ни разу не была в ремонте и до сих пор печатает, хотя мы, дети в количестве четырех штук, весьма любили нещадно колотить по клавишам этой машинки...
Газету, рассказывали фронтовики, расхватывали мгновенно. Причем большей популярностью пользовалась не "Правда" и прочая центральная печать, а так называемые "дивизионки" - так сказать, местная пресса, хотя место, понятно, менялось едва ли не ежедневно. Стоит обратить внимание на одну деталь - газета была не только коллективным пропагандистом и агитатором. Она, простите, еще и на самокрутки была нужна. И, к слову, на фронте даже политруки и особисты глядели сквозь пальцы на такое безыдейное использование печатного СМИ - даже если махорочный табак заворачивали в лик вождя всех народов...
ВСЕГДА ДРУЖИТЬ И ПИСАТЬ ПРАВДУ
Военным корреспондентом, кстати, был Хемингуэй. И в сущности, Лев Толстой - "Севастопольские рассказы" являют собой блестящий пример военного репортажа. И на наши фронты уходило немало людей, мечтавших о высоком искусстве. К тому же журналистика тесно переплеталась с прозой и поэзией, агитка с лирикой из глубин души... Страну облетали фотокадры, сделанные репортерами, о следах фашистских зверств на освобожденных территориях. Собственно, и об Александре Матросове, и о подвиге молодогвардейцев, и о Зое Космодемьянской страна узнавала из уст военных журналистов.
Обо многом и не узнавала. Те, кто, например, в финскую кампанию писали под коллективным псевдонимом "Вася Теркин" (взятом из произведений дореволюционного Боборыкина), только детям своим и только потом рассказывали о "той войне незнаменитой". Или не могли газетчики рассказать всей правды об "освобождении" Западной Белоруссии в 1939 году.
Журналист журналисту и тогда был рознь. Одни действительно "на эмке драной и с одним наганом первыми врывались в города". Можно по-разному относиться к Константину Симонову, но в тексте своей знаменитой песни он не кривит душой. А были и те, кто не уходил далеко от штабных землянок... Я слышала немало иронических рассказов о таких "писаках": "Мне дали медаль "За отвагу" и повели фотографировать для газеты. Сидит такой дядя и говорит, что у меня сапоги пыльные да вихры взлохмачены, да глаза красные, а я не спал трое суток. Я ему рассказываю, как было, а он потом написал так, что я себя не узнал. Да не кричал я: "За Сталина!" - я ж так в ту минуту, в том бою матерился..."
Военный журналист, ленинградец Александр Лифшиц в 1943 году встретился со своими приехавшими с разных фронтов друзьями - поэтами Вадимом Шефнером, Александром Гитовичем и писателем Чивилихиным. Встреча состоялась в "Астории". В холодном неотапливаемом номере они подписали "Асторийское соглашение", главным смыслом которого было всегда дружить и всегда писать правду. Война их заставила остро почувствовать неуместную фальшь многого, что происходило в стране в советскую эпоху, и эта острота восприятия сделала трудным и послевоенный творческий путь. Многие из тех, кто "с лейкой и блокнотом", испытали на себе и борьбу с космополитизмом, и прочие прелести.
Да и в войну бывало всякое. Сын того же Лифшица вспоминал со слов отца, как к тому за что-то придралось политуправление и отправило "на другую работу". Но журналист, к тому же поэт, и здесь не мог обойтись без прощального "хулиганства" - составляя напоследок агитстишок, заканчивавшийся четверостишием: "Шевельнутся солдаты во мраке// И шагнут через пламя и дым,// Цель такая у нас, что в атаке,// Если надо, и жизнь отдадим", сделал акростих: начальные буквы строчек составляли фразу: "Армия помни о своем поэте Лифшице".
ОНИ ЧЕСТНО ДЕЛАЛИ СВОЮ РАБОТУ
Они мечтали о мире. Для фронтового фотокора Ольги Ландер самым дорогим снимком был не сюжет с поля боя, а карточка, на которой был запечатлен приезд на позиции концертной украинской бригады: бойцы с просветленными лицами слушают песни...
Потом долгие годы казалось, что фронтовой журналистики уже никогда не будет. Потому что в кампаниях, которые вел СССР в "мирное время", перед печатью были поставлены весьма специфические задачи.
Сотрудники же "дивизионок" 1941-1945 годов - при всей военной цензуре и при всех идеологических директивах, при невозможности порой сказать прямым текстом очень многое, что потом долгие годы пришлось носить в своей душе, - все же честно делали свою работу, которую нам сейчас даже трудно представить. Вообразите себе только эту полуторку с походной типографией, сам технологический процесс написания статей (где-нибудь на пеньке, на опушке, после боя, карандашиком в блокноте), фотосъемки, проявки...
Помимо задач, поставленных политотделами, они решали другие задачи. Военкор Борзенко советовал коллегам: упоминать больше людей, больше фамилий. Неисповедимы были пути газетного листка. Он мог пройти через многие руки, избежав раскурки, а потом для чьих-то родителей в дальней деревне вырезка из дивизионки многие годы была драгоценнейшей реликвией, последней памятью о родной кровиночке...
Светлана ГАВРИЛИНА
