Культура
ЖЕСТОКОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ
23 июля
Авиньонские кружева. Настоящее европейское качество! Семь столетий, как сделаны, а все еще не пыль: в набитом ею расписном сундуке различаются на ощупь.
Сонет XXXVI:
"Поверить бы, что смерть спасает от злой любви - только бы меня тут и видели! Но знаю, знаю, что это был бы только переход от слез к слезам, от муки - к новой муке. Так что - жизнь, прощай - дальше я ни шагу: роковая стрела достанет сама, мимо не пролетит, и слава богу, в смысле, Амуру. Больше ни о чем его и не прошу, равно как и ту, что не пожалела для меня белил (по чьей милости я стал такой бледный): полно умолять глухих; разве такую броню пробьешь?"
Сонет CXVIII:
"Вот уже и шестнадцать лет прошло, жизни осталось чуть. Но тяжесть на сердце такая, словно беда стряслась вчера. Должно же все это когда-нибудь кончиться - какой угодно ценой, чем хуже, тем лучше (мне вред на пользу, горечь - майский мед), лишь бы изжить эту злую долю, - неужто это случится не прежде, чем смерть закроет моей мадонне глаза? Вот я опять приехал - надо бы поскорей отсюда прочь, - прежняя тоска овладевает, а я и рад. Совсем как тогда, обливаюсь слезами - скажете, удивительно? - ничего не поделаешь: все во мне переменилось - кроме меня самого".
Сонет CCCLXIII:
"Смерть погасила солнце. Зрение отдыхает. Та, что жгла и леденила, обратилась в прах. Увял мой лавр, оставив место вязу. Облегчающая боль: не о чем мечтать, нечего бояться, не на что надеяться, вот и от отчаяния сердце не разорвется; ничто уже не в силах ни ранить его, ни исцелить. Наконец-то свобода. Она сладостна, хоть и горька. Устав от жизни, но не сытый ею, возвращаюсь к Тому, Кто бровью движет небеса".
Не исключено, что никакой Лауры не было: от реальной дамы должна бы остаться в стихах мелочь какая-нибудь, побрякушка, цветная лента, прядь волос, тень голоса с тенью улыбки. Эта же составлена из красоты и добродетели: отталкивающий магнит, и больше ничего.
Но также допускаю, что, наоборот, была такая знакомая - и двадцать один год ждала, когда же Петрарка объяснится, признается, что действительно сгорает и что все эти шедевры самиздата действительно про нее, как в купринском "Гранатовом браслете". А он, как в чеховской "Шуточке", ускользал.
В саду его литературы итальянская лирика была вроде как живая изгородь. Он исправно ее подстригал, но больше заботился о ценных породах плодовых деревьев - латинских.
И вообще держался как властитель дум, мудрец и мастер. Тираны его уважали как носителя классической культуры. Мол, так и передайте потомкам, мессир Франческо: в наше время умели ценить такого человека, как вы.
А стихи на "вольгаре" переписывала для себя интеллигентная молодежь, разные стиляги вроде Боккаччо.
Но вот как получилось: личный сюжет затмил великие труды. Даже и скифам не все равно, кто кого там любил и какой именно любовью.
Петрарка тяготился своим временем, своим полом, вообще, как он говорил, человеческим состоянием. Что вы хотите? Литератор:
"Чуднo сказать: хочу писать и не знаю, что и кому писать, но все равно -жестокое удовольствие! - бумага, перо, чернила и бессонные ночи мне милее сна и отдыха. Да что там! Я не терзаюсь и не тоскую, только когда пишу... Что делать, раз я не могу ни перестать писать, ни вытерпеть отдых?"
А прославился как один из величайших исполнителей роли человека.
Самуил ЛУРЬЕ
Сонет XXXVI:
"Поверить бы, что смерть спасает от злой любви - только бы меня тут и видели! Но знаю, знаю, что это был бы только переход от слез к слезам, от муки - к новой муке. Так что - жизнь, прощай - дальше я ни шагу: роковая стрела достанет сама, мимо не пролетит, и слава богу, в смысле, Амуру. Больше ни о чем его и не прошу, равно как и ту, что не пожалела для меня белил (по чьей милости я стал такой бледный): полно умолять глухих; разве такую броню пробьешь?"
Сонет CXVIII:
"Вот уже и шестнадцать лет прошло, жизни осталось чуть. Но тяжесть на сердце такая, словно беда стряслась вчера. Должно же все это когда-нибудь кончиться - какой угодно ценой, чем хуже, тем лучше (мне вред на пользу, горечь - майский мед), лишь бы изжить эту злую долю, - неужто это случится не прежде, чем смерть закроет моей мадонне глаза? Вот я опять приехал - надо бы поскорей отсюда прочь, - прежняя тоска овладевает, а я и рад. Совсем как тогда, обливаюсь слезами - скажете, удивительно? - ничего не поделаешь: все во мне переменилось - кроме меня самого".
Сонет CCCLXIII:
"Смерть погасила солнце. Зрение отдыхает. Та, что жгла и леденила, обратилась в прах. Увял мой лавр, оставив место вязу. Облегчающая боль: не о чем мечтать, нечего бояться, не на что надеяться, вот и от отчаяния сердце не разорвется; ничто уже не в силах ни ранить его, ни исцелить. Наконец-то свобода. Она сладостна, хоть и горька. Устав от жизни, но не сытый ею, возвращаюсь к Тому, Кто бровью движет небеса".
Не исключено, что никакой Лауры не было: от реальной дамы должна бы остаться в стихах мелочь какая-нибудь, побрякушка, цветная лента, прядь волос, тень голоса с тенью улыбки. Эта же составлена из красоты и добродетели: отталкивающий магнит, и больше ничего.
Но также допускаю, что, наоборот, была такая знакомая - и двадцать один год ждала, когда же Петрарка объяснится, признается, что действительно сгорает и что все эти шедевры самиздата действительно про нее, как в купринском "Гранатовом браслете". А он, как в чеховской "Шуточке", ускользал.
В саду его литературы итальянская лирика была вроде как живая изгородь. Он исправно ее подстригал, но больше заботился о ценных породах плодовых деревьев - латинских.
И вообще держался как властитель дум, мудрец и мастер. Тираны его уважали как носителя классической культуры. Мол, так и передайте потомкам, мессир Франческо: в наше время умели ценить такого человека, как вы.
А стихи на "вольгаре" переписывала для себя интеллигентная молодежь, разные стиляги вроде Боккаччо.
Но вот как получилось: личный сюжет затмил великие труды. Даже и скифам не все равно, кто кого там любил и какой именно любовью.
Петрарка тяготился своим временем, своим полом, вообще, как он говорил, человеческим состоянием. Что вы хотите? Литератор:
"Чуднo сказать: хочу писать и не знаю, что и кому писать, но все равно -жестокое удовольствие! - бумага, перо, чернила и бессонные ночи мне милее сна и отдыха. Да что там! Я не терзаюсь и не тоскую, только когда пишу... Что делать, раз я не могу ни перестать писать, ни вытерпеть отдых?"
А прославился как один из величайших исполнителей роли человека.
Самуил ЛУРЬЕ
