Общество
НА ДРУТИ-РЕКЕ. МАРТ 1944-ГО
06 апреля
Уже был возведен мост под грузы 60 тонн. Но за ним простиралось подмороженное и покрытое снегом болото. Стояли погожие весенние дни начала весны, и болото вот-вот могло "поплыть". Предстояло переправить 173-й полк майора Гелюса (Т-34) и полк полковника Василия Ободовского, вооруженный американскими танками (М-3с). "Американец" сильно уступал нашей тридцатьчетверке, но особенно - по проходимости в болотистой местности. Полк М-3с приказали переправлять первым.
1 марта начальник штаба армии послал меня на Друть организовать переправу танков. Около 10 часов добираюсь до 173-го полка. Спускаюсь в землянку командира полка и застаю там такую картину. За столом оба командира, их замполиты и начальники штабов; рядом с офицерами их полковые подружки; на столе изобилие еды и напитков. Впечатление такое, будто им неизвестен приказ о переправе полков.
Меня встретили так, как обычно встречают в подвыпившей компании трезвого гостя, - штрафным стаканом водки. От вида застолья в такой момент, когда дорога каждая минута, меня охватило оцепенение и страх при мысли, что может быть сорвано выполнение боевой задачи. Я мгновенно осознал - если выпью, последствия могут быть самые печальные. Трибунал! Но самое страшное - танки не придут своевременно на помощь пехоте. А если откажусь выпить? Командиры полков, всегда ощущавшие себя выше штабных майоров, не пожелают слушать человека, который отнесся без должного уважения к компании. А что уж говорить о подвыпивших людях! Полковник Ободовский, человек не первой молодости, воевавший в Испании, - известный танкист, вся грудь в орденах. Да он поставит меня по команде и выгонит из полка. Доказывай потом свою правоту. Пятно выгнанного из полка никогда не смыть. Пить или не пить!? И в том и в другом случае я рисковал, но предложение выпить - знак неформальной общности, тест на доверие, открывающий возможность разговаривать на равных, покричать и поругаться... и выпил. Нервное напряжение было так велико, что я не почувствовал действия алкоголя. Но компанию это расположило ко мне, и я без труда вернул всех к суровой действительности. От каждого полка выделили мне по одному танку и разведподразделению для рекогносцировки, а к 13-14 часам к переправе подтянутся полки. Начальники штабов сразу пошли отдавать распоряжения.
Когда я подъехал к мосту, по нему переезжала возвращавшаяся с плацдарма повозка с ранеными. Спрашиваю возницу, держит ли наст? Отвечает - нормально. Думаю, раз прошла телега, пройдут и танки, и без колебаний отправляю "американца" пройти по пойме до западного берега. Машина вернулась, и командир доложил, что без труда прошел пойму в обоих направлениях.
Сейчас, на бумаге, все выглядит гладко - пришли, провели разведку, ждем подхода полков. Но был еще противник, постоянно, с немецкой пунктуальностью обстреливавший плацдарм и переправу. Мы отсиживались во время налетов в блиндаже вблизи моста. Доставалось и мосту, и рощам вблизи переправы, которые мы наметили как исходное положение для полков: после огневого налета оставались одни покореженные пни.
После полудня в блиндаж спустился Ободовский. Полк был на подходе. Я доложил результаты разведки, и он по радио дал команду двигаться на мост. И танки пошли.
Одиннадцать машин, двигавшихся безостановочно и прямолинейно, вышли на западный берег. Восемь машин, нарушившие строгий приказ командира полка двигаться безостановочно и возобновлявшие движение после остановки, буксовали, подгребая под себя едва державший их поверхностный слой, и засели в болоте. Танк Ободовского остался по эту сторону моста. После очередного налета мост восстанавливали саперы.
В блиндаже раздался телефонный зуммер. Звонил командующий.
- Горелик, доложите обстановку, - слышу голос генерала Горбатова.
Я доложил все как есть, и про удачу, и про неудачу.
- Где Ободовский? - спрашивает командующий.
Докладываю, что он рядом со мной, ждет, пока мост восстановят саперы. Слышу очень недовольный голос генерала:
- Горелик! Отведите Ободовского на плацдарм к его танкам и возвращайтесь. Решение о переправе Гелюса приму позже.
Передаю Ободовскому приказ командующего. Подумав, он говорит:
- Петро, зачем нам идти вдвоем? Мне все равно надо выполнять приказ. Я пойду и сообщу, что пришел, а ты доложишь генералу.
- Товарищ полковник, я вам доверяю, но приказ отдан и мне. Придется нам пойти вместе.
И мы пошли, вернее, поползли от одного застрявшего танка к другому, прижавшись во время огневых налетов к броне. Так добрались до плацдарма. В блиндаже командира стрелкового полка я оставил Ободовского, убедился, что он связался с ротными командирами, а сам тем же путем, переползая от танка к танку, возвратился к переправе и доложил в штаб армии. К вечеру на плацдарм без потерь переправился полк Гелюса. И тоже занял позиции в боевых порядках пехоты. Теперь защитников плацдарма поддерживали 30 танков. Неоднократные попытки противника сбросить наши части в болото окончились провалом, и он вынужден был примириться с тем, что наши войска прочно удерживают западный берег реки. Летом с удержанного плацдарма началось триумфальное наступление армии и освобождение Белоруссии.
С тех пор прошло более 60 лет. Точно ли передала память детали пережитого, не упущено ли что-либо существенное? Мы ведь тогда дневников не вели, это строжайше запрещалось. Но одна картина глубоко сидит в памяти: лежу, прижавшись к броне, слышу и чувствую близкий разрыв мины - и вижу, как осыпается под разлетающимися осколками снег, образуя дорожку, которая неотвратимо приближается, неся с собой твою гибель. Бррр... И останавливается, обессиленная, вблизи. Зримо ощутимая картина близости смерти. Но пронесло.
Охватывая мысленным взором всю "днепровскую эпопею", я невольно признаюсь себе, что самым запавшим в душу и вместе с тем самым горьким воспоминанием остался мрачный январский день, когда я со срочным приказанием мчался из Довска в район Селец-Холопеев, обгоняя колонны пехоты. Шла перегруппировка войск.
Теперь я могу сравнить происходившее по времени несколько позже на Друти с тем, что я пережил в тот январский день. На Друти к обостренному чувству ответственности примешивалось и чувство страха: что говорить, сосало под ложечкой, когда вблизи разрывались мины.
Январское задание не было чревато опасностью. Войска двигались вдоль фронта, вне досягаемости огня артиллерии противника. День был нелетный, не могло быть и ударов авиации. Ответственность сводилась лишь к тому, чтобы мчаться и вовремя доставить приказ. Что же так взволновало меня и оставило глубокий след в памяти? Люди, солдаты в колоннах, которых я обгонял. Сильный ночью мороз к утру сменился оттепелью. Дороги развезло. Дождь со снегом слепил глаза. Пехота в насквозь промокших валенках, чавкая, шла по лужам. А я на скорости мчался, обдавая промокших и промерзших людей веером брызг.
Что могли думать обо мне люди, шедшие под тяжестью оружия и в набухших от влаги шинелях? Я не видел лиц, но всю дорогу мне казалось, что солдаты бросают в мою сторону взгляд, полный упрека и, может быть, ненависти; мерещилось, что взгляд этот как бы говорил: "Попадись ты нам, начальник, в других обстоятельствах, мы показали бы тебе кузькину мать и за эту не ко времени оттепель, и за промокшие валенки, и за всю эту бесконечную войну".
Мне было жаль солдат, какая-то печаль охватила меня, боль за них. Несмотря ни на что, они шли вперед. Жаль было и себя, который не был перед ними ни в чем виноват и ничем не мог им помочь. Над ними, как и надо мной, властвовал неумолимый приказ - суровый закон войны.
Петр ГОРЕЛИК
1 марта начальник штаба армии послал меня на Друть организовать переправу танков. Около 10 часов добираюсь до 173-го полка. Спускаюсь в землянку командира полка и застаю там такую картину. За столом оба командира, их замполиты и начальники штабов; рядом с офицерами их полковые подружки; на столе изобилие еды и напитков. Впечатление такое, будто им неизвестен приказ о переправе полков.
Меня встретили так, как обычно встречают в подвыпившей компании трезвого гостя, - штрафным стаканом водки. От вида застолья в такой момент, когда дорога каждая минута, меня охватило оцепенение и страх при мысли, что может быть сорвано выполнение боевой задачи. Я мгновенно осознал - если выпью, последствия могут быть самые печальные. Трибунал! Но самое страшное - танки не придут своевременно на помощь пехоте. А если откажусь выпить? Командиры полков, всегда ощущавшие себя выше штабных майоров, не пожелают слушать человека, который отнесся без должного уважения к компании. А что уж говорить о подвыпивших людях! Полковник Ободовский, человек не первой молодости, воевавший в Испании, - известный танкист, вся грудь в орденах. Да он поставит меня по команде и выгонит из полка. Доказывай потом свою правоту. Пятно выгнанного из полка никогда не смыть. Пить или не пить!? И в том и в другом случае я рисковал, но предложение выпить - знак неформальной общности, тест на доверие, открывающий возможность разговаривать на равных, покричать и поругаться... и выпил. Нервное напряжение было так велико, что я не почувствовал действия алкоголя. Но компанию это расположило ко мне, и я без труда вернул всех к суровой действительности. От каждого полка выделили мне по одному танку и разведподразделению для рекогносцировки, а к 13-14 часам к переправе подтянутся полки. Начальники штабов сразу пошли отдавать распоряжения.
Когда я подъехал к мосту, по нему переезжала возвращавшаяся с плацдарма повозка с ранеными. Спрашиваю возницу, держит ли наст? Отвечает - нормально. Думаю, раз прошла телега, пройдут и танки, и без колебаний отправляю "американца" пройти по пойме до западного берега. Машина вернулась, и командир доложил, что без труда прошел пойму в обоих направлениях.
Сейчас, на бумаге, все выглядит гладко - пришли, провели разведку, ждем подхода полков. Но был еще противник, постоянно, с немецкой пунктуальностью обстреливавший плацдарм и переправу. Мы отсиживались во время налетов в блиндаже вблизи моста. Доставалось и мосту, и рощам вблизи переправы, которые мы наметили как исходное положение для полков: после огневого налета оставались одни покореженные пни.
После полудня в блиндаж спустился Ободовский. Полк был на подходе. Я доложил результаты разведки, и он по радио дал команду двигаться на мост. И танки пошли.
Одиннадцать машин, двигавшихся безостановочно и прямолинейно, вышли на западный берег. Восемь машин, нарушившие строгий приказ командира полка двигаться безостановочно и возобновлявшие движение после остановки, буксовали, подгребая под себя едва державший их поверхностный слой, и засели в болоте. Танк Ободовского остался по эту сторону моста. После очередного налета мост восстанавливали саперы.
В блиндаже раздался телефонный зуммер. Звонил командующий.
- Горелик, доложите обстановку, - слышу голос генерала Горбатова.
Я доложил все как есть, и про удачу, и про неудачу.
- Где Ободовский? - спрашивает командующий.
Докладываю, что он рядом со мной, ждет, пока мост восстановят саперы. Слышу очень недовольный голос генерала:
- Горелик! Отведите Ободовского на плацдарм к его танкам и возвращайтесь. Решение о переправе Гелюса приму позже.
Передаю Ободовскому приказ командующего. Подумав, он говорит:
- Петро, зачем нам идти вдвоем? Мне все равно надо выполнять приказ. Я пойду и сообщу, что пришел, а ты доложишь генералу.
- Товарищ полковник, я вам доверяю, но приказ отдан и мне. Придется нам пойти вместе.
И мы пошли, вернее, поползли от одного застрявшего танка к другому, прижавшись во время огневых налетов к броне. Так добрались до плацдарма. В блиндаже командира стрелкового полка я оставил Ободовского, убедился, что он связался с ротными командирами, а сам тем же путем, переползая от танка к танку, возвратился к переправе и доложил в штаб армии. К вечеру на плацдарм без потерь переправился полк Гелюса. И тоже занял позиции в боевых порядках пехоты. Теперь защитников плацдарма поддерживали 30 танков. Неоднократные попытки противника сбросить наши части в болото окончились провалом, и он вынужден был примириться с тем, что наши войска прочно удерживают западный берег реки. Летом с удержанного плацдарма началось триумфальное наступление армии и освобождение Белоруссии.
С тех пор прошло более 60 лет. Точно ли передала память детали пережитого, не упущено ли что-либо существенное? Мы ведь тогда дневников не вели, это строжайше запрещалось. Но одна картина глубоко сидит в памяти: лежу, прижавшись к броне, слышу и чувствую близкий разрыв мины - и вижу, как осыпается под разлетающимися осколками снег, образуя дорожку, которая неотвратимо приближается, неся с собой твою гибель. Бррр... И останавливается, обессиленная, вблизи. Зримо ощутимая картина близости смерти. Но пронесло.
Охватывая мысленным взором всю "днепровскую эпопею", я невольно признаюсь себе, что самым запавшим в душу и вместе с тем самым горьким воспоминанием остался мрачный январский день, когда я со срочным приказанием мчался из Довска в район Селец-Холопеев, обгоняя колонны пехоты. Шла перегруппировка войск.
Теперь я могу сравнить происходившее по времени несколько позже на Друти с тем, что я пережил в тот январский день. На Друти к обостренному чувству ответственности примешивалось и чувство страха: что говорить, сосало под ложечкой, когда вблизи разрывались мины.
Январское задание не было чревато опасностью. Войска двигались вдоль фронта, вне досягаемости огня артиллерии противника. День был нелетный, не могло быть и ударов авиации. Ответственность сводилась лишь к тому, чтобы мчаться и вовремя доставить приказ. Что же так взволновало меня и оставило глубокий след в памяти? Люди, солдаты в колоннах, которых я обгонял. Сильный ночью мороз к утру сменился оттепелью. Дороги развезло. Дождь со снегом слепил глаза. Пехота в насквозь промокших валенках, чавкая, шла по лужам. А я на скорости мчался, обдавая промокших и промерзших людей веером брызг.
Что могли думать обо мне люди, шедшие под тяжестью оружия и в набухших от влаги шинелях? Я не видел лиц, но всю дорогу мне казалось, что солдаты бросают в мою сторону взгляд, полный упрека и, может быть, ненависти; мерещилось, что взгляд этот как бы говорил: "Попадись ты нам, начальник, в других обстоятельствах, мы показали бы тебе кузькину мать и за эту не ко времени оттепель, и за промокшие валенки, и за всю эту бесконечную войну".
Мне было жаль солдат, какая-то печаль охватила меня, боль за них. Несмотря ни на что, они шли вперед. Жаль было и себя, который не был перед ними ни в чем виноват и ничем не мог им помочь. Над ними, как и надо мной, властвовал неумолимый приказ - суровый закон войны.
Петр ГОРЕЛИК
