Культура
УСТАЛЫЙ ДЕМОН
21 сентября
Помнится, один критик начал делить отечественных режиссеров на ангелов и демонов. По этой классификации Марка Захарова всенепременно надо отнести к демонам. Демоны, впрочем, тоже бывают разные. Руководитель "Ленкома" - ироничный, а когда пытается повернуться трагической половиной своей маски, получается, выражаясь языком Зощенко, "разнотык и прискорбный случай".
Доказательство - последние премьеры Захарова: "Плач палача" и "Ва-банк". В "Палаче" (по Ф. Дюрренматту и Ж. Аную) у Марка Анатольевича уголок рта опущен вниз, в комедии по А.Н. Островскому поднят вверх. От режиссера делегированы в обе постановки меланхолики-иронисты: Леонид Броневой (Отец в "Плаче палача") и Александр Збруев (Флор Федулыч). Они-то и срывают "главный аплодисмент". Демоны также присутствуют. Флор Федулыч (по совместительству дьявол) живет, согреваясь огоньками адского пламени, и пропадает в дыму. Палач от Дюрренматта, он же господин Анри по тексту Ануя (А. Абдулов), искушает Писателя-Орфея (А. Лазарев) то смертью за политические убеждения, то романтической смертью за вечную любовь. Однако в том и другом случае "последняя жертва" выходит какая-то куцая, а мефистофельство сомнительным. Абдулов должен сыграть убийцу-животное, философа, народного трибуна, сентиментального Воланда, причем без малейшей паузы. Над этой вереницей личин витает старая роль артиста: Верховенский из "Диктатуры совести". Ключом к "Палачу" названо слово "метаморфозы", но и оно не объясняет противоречия постановки: две очень разные пьесы друг с другом не монтируются, хоть ты тресни!
Монте-Кристо и Папа Римский
Збруев ("Ва-банк"), если не считать дыма и красного освещения, никак свою дьявольскую сущность не проявляет. Скорее, он напоминает Жана Маре в роли графа Монте-Кристо. Особенно роскошным халатом и неограниченными возможностями. Что хочешь может из кармана вытащить: шубу, оперную диву Патти (в "Ленкоме" она больше смахивает на Верку Сердючку). У Захарова особые отношения с оперой. Самое смешное место в спектакле по Островскому, когда Лавр Миронович (И. Агапов) с пристрастием допрашивает няньку Михевну (М. Стругова), как она относится к "Аиде" Верди. Опера, видимо, для Захарова - символ европейской культуры, страшно далекий от нашего менталитета.
Комично или патетично постановщик премьер говорит о невежестве, глухоте и неувядающей провинциальности "почтеннейшей публики", которая внешне пытается угнаться за Европой. В "Палаче" Абдулов выплевывает в зал: "Вы, быдло, нелюди, покорились бесноватым ворюгам и слащавым вурдалакам, которые питаются вашим мясом!" В сокращении из "Последней жертвы" Захаров издевается над нашей поверхностностью, выводя на сцену словоблуда Лавра Мироновича. Что нам болезнь и смерть Папы Римского!? Так, языком поболтать.
Режиссер, побывавший парией и фаворитом, судя по спектаклям, не верит в способность большинства сегодняшних людей серьезно думать и сильно чувствовать. Поэтому модернизированный миф Орфея и Эвридики (в "Плач палача" вошла пьеса Ануя "Эвридика"), несмотря на красивую пару в белом (Лазарев и Мария Миронова), опрокидывается в никуда.
Домашний олигарх
Зато комедия Островского модернизирована элегантно, пусть и вывернули первоисточник наизнанку. У Островского "последняя жертва" - отдать себя, молодую, нелюбимому старику, чтобы не помереть в нищете. В "Ленкоме" вдовушка достигает триумфа семейной жизни: получает импозантного олигарха для домашнего употребления (опять же в белом). Сцена "соблазнения" Фрола Федулыча разыгрывается Збруевым и Захаровой виртуозно, психологически подробно, пародийно. В результате Юлия Павловна оказывается соблазненной сама, режиссер добавляет ей фразу от своих щедрот: "Что же это я от вас уйти-то не могу?" Да и кто может устоять перед Збруевым?! (одна из самых удачных работ актера). Спокоен, уверен в себе, не мелочен. Нам африканские страсти ни к чему. Африканские страсти нужны только идиотке Ирине Лавровне (О. Железняк), начитавшейся дамских романов, и нимфоманке Пивокуровой (Е. Степанова). Нам подайте положительного нового русского - жить с ним, как за каменной стеной. Непременно с деньгами. Когда Тугина сообщает: "Мне позарез 6 тысяч", - Збруев-Федул аж согнулся от жалости: "Сколько, сколько?" Стоит ли из-за таких пустяков огород городить...
Остальные полуэстрадные персонажи в платьях XIX века тоже очень забавны. И деловая тетушка Глафира (А. Якунина), наглая, цепкая, готовая к любым метаморфозам ради шубы, и кавказский ансамбль ростовщика Салая (С. Чонишвили), удивленного, что никого не режет. Все же посреди веселья посещает мысль: а зачем нас стращали в "Палаче" "бесноватыми ворюгами", питающимися нашим мясом, когда жизнь с капиталистами поворачивается к общему удовольствию? На пресс-конференции журналистам объясняли: Марк Анатольевич, долго крепившись, выкрикнул, наконец, всю правду, добавив к Дюрренматту свой обличительный монолог. Нет, я слишком уважаю Захарова, чтобы поверить в серьезность его гневной филиппики. В 1989 году еще куда ни шло, а сейчас мы такие сарказмы каждый день слышим из уст оппозиции.
"Мышья суета"
За выкриками в "Палаче" и стебом "Ва-банка" стоят вещи гораздо более печальные. В первом спектакле рассуждают об условности жизни и смерти - намекают, дескать, наша жизнь ближе к смерти. В комедии по поводу смерти не философствуют, однако образ застылости, контрастирующий с бессмысленной беготней дворни, присутствует и здесь. В "Палаче" никто не едет на паровозе, хоть паровоз пыхтит, гудит - во второй премьере кареты встали в пробке. Да и куда ехать? Зачем?
С открытия гастролей я ушел расстроенный - пропала энергия, которой славился "Ленком". "Ва-банк", к счастью, порадовал живостью, почти капустничной шалостью, легкостью. Все же мотив разочарования, усталости от "мышьей суеты" присутствует и в парафразе на "Последнюю жертву". Это естественно, нельзя же вечно пылать и возбуждаться. Но смущает, что чуть ли не впервые на большинстве афиш имя режиссеров (Захарова, Нюганена) не указано. Что это, рекламная необходимость (откуда публике знать Захарова? - он в сериалах не снимается) или сознательная позиция демона-мудреца, глядящего на мир с меланхолической усмешкой постороннего?
Евгений СОКОЛИНСКИЙ
Доказательство - последние премьеры Захарова: "Плач палача" и "Ва-банк". В "Палаче" (по Ф. Дюрренматту и Ж. Аную) у Марка Анатольевича уголок рта опущен вниз, в комедии по А.Н. Островскому поднят вверх. От режиссера делегированы в обе постановки меланхолики-иронисты: Леонид Броневой (Отец в "Плаче палача") и Александр Збруев (Флор Федулыч). Они-то и срывают "главный аплодисмент". Демоны также присутствуют. Флор Федулыч (по совместительству дьявол) живет, согреваясь огоньками адского пламени, и пропадает в дыму. Палач от Дюрренматта, он же господин Анри по тексту Ануя (А. Абдулов), искушает Писателя-Орфея (А. Лазарев) то смертью за политические убеждения, то романтической смертью за вечную любовь. Однако в том и другом случае "последняя жертва" выходит какая-то куцая, а мефистофельство сомнительным. Абдулов должен сыграть убийцу-животное, философа, народного трибуна, сентиментального Воланда, причем без малейшей паузы. Над этой вереницей личин витает старая роль артиста: Верховенский из "Диктатуры совести". Ключом к "Палачу" названо слово "метаморфозы", но и оно не объясняет противоречия постановки: две очень разные пьесы друг с другом не монтируются, хоть ты тресни!
Монте-Кристо и Папа Римский
Збруев ("Ва-банк"), если не считать дыма и красного освещения, никак свою дьявольскую сущность не проявляет. Скорее, он напоминает Жана Маре в роли графа Монте-Кристо. Особенно роскошным халатом и неограниченными возможностями. Что хочешь может из кармана вытащить: шубу, оперную диву Патти (в "Ленкоме" она больше смахивает на Верку Сердючку). У Захарова особые отношения с оперой. Самое смешное место в спектакле по Островскому, когда Лавр Миронович (И. Агапов) с пристрастием допрашивает няньку Михевну (М. Стругова), как она относится к "Аиде" Верди. Опера, видимо, для Захарова - символ европейской культуры, страшно далекий от нашего менталитета.
Комично или патетично постановщик премьер говорит о невежестве, глухоте и неувядающей провинциальности "почтеннейшей публики", которая внешне пытается угнаться за Европой. В "Палаче" Абдулов выплевывает в зал: "Вы, быдло, нелюди, покорились бесноватым ворюгам и слащавым вурдалакам, которые питаются вашим мясом!" В сокращении из "Последней жертвы" Захаров издевается над нашей поверхностностью, выводя на сцену словоблуда Лавра Мироновича. Что нам болезнь и смерть Папы Римского!? Так, языком поболтать.
Режиссер, побывавший парией и фаворитом, судя по спектаклям, не верит в способность большинства сегодняшних людей серьезно думать и сильно чувствовать. Поэтому модернизированный миф Орфея и Эвридики (в "Плач палача" вошла пьеса Ануя "Эвридика"), несмотря на красивую пару в белом (Лазарев и Мария Миронова), опрокидывается в никуда.
Домашний олигарх
Зато комедия Островского модернизирована элегантно, пусть и вывернули первоисточник наизнанку. У Островского "последняя жертва" - отдать себя, молодую, нелюбимому старику, чтобы не помереть в нищете. В "Ленкоме" вдовушка достигает триумфа семейной жизни: получает импозантного олигарха для домашнего употребления (опять же в белом). Сцена "соблазнения" Фрола Федулыча разыгрывается Збруевым и Захаровой виртуозно, психологически подробно, пародийно. В результате Юлия Павловна оказывается соблазненной сама, режиссер добавляет ей фразу от своих щедрот: "Что же это я от вас уйти-то не могу?" Да и кто может устоять перед Збруевым?! (одна из самых удачных работ актера). Спокоен, уверен в себе, не мелочен. Нам африканские страсти ни к чему. Африканские страсти нужны только идиотке Ирине Лавровне (О. Железняк), начитавшейся дамских романов, и нимфоманке Пивокуровой (Е. Степанова). Нам подайте положительного нового русского - жить с ним, как за каменной стеной. Непременно с деньгами. Когда Тугина сообщает: "Мне позарез 6 тысяч", - Збруев-Федул аж согнулся от жалости: "Сколько, сколько?" Стоит ли из-за таких пустяков огород городить...
Остальные полуэстрадные персонажи в платьях XIX века тоже очень забавны. И деловая тетушка Глафира (А. Якунина), наглая, цепкая, готовая к любым метаморфозам ради шубы, и кавказский ансамбль ростовщика Салая (С. Чонишвили), удивленного, что никого не режет. Все же посреди веселья посещает мысль: а зачем нас стращали в "Палаче" "бесноватыми ворюгами", питающимися нашим мясом, когда жизнь с капиталистами поворачивается к общему удовольствию? На пресс-конференции журналистам объясняли: Марк Анатольевич, долго крепившись, выкрикнул, наконец, всю правду, добавив к Дюрренматту свой обличительный монолог. Нет, я слишком уважаю Захарова, чтобы поверить в серьезность его гневной филиппики. В 1989 году еще куда ни шло, а сейчас мы такие сарказмы каждый день слышим из уст оппозиции.
"Мышья суета"
За выкриками в "Палаче" и стебом "Ва-банка" стоят вещи гораздо более печальные. В первом спектакле рассуждают об условности жизни и смерти - намекают, дескать, наша жизнь ближе к смерти. В комедии по поводу смерти не философствуют, однако образ застылости, контрастирующий с бессмысленной беготней дворни, присутствует и здесь. В "Палаче" никто не едет на паровозе, хоть паровоз пыхтит, гудит - во второй премьере кареты встали в пробке. Да и куда ехать? Зачем?
С открытия гастролей я ушел расстроенный - пропала энергия, которой славился "Ленком". "Ва-банк", к счастью, порадовал живостью, почти капустничной шалостью, легкостью. Все же мотив разочарования, усталости от "мышьей суеты" присутствует и в парафразе на "Последнюю жертву". Это естественно, нельзя же вечно пылать и возбуждаться. Но смущает, что чуть ли не впервые на большинстве афиш имя режиссеров (Захарова, Нюганена) не указано. Что это, рекламная необходимость (откуда публике знать Захарова? - он в сериалах не снимается) или сознательная позиция демона-мудреца, глядящего на мир с меланхолической усмешкой постороннего?
Евгений СОКОЛИНСКИЙ
