Культура
ТАКОГО ПЕТЕРБУРГА В ЛИТЕРАТУРЕ ЕЩЕ НЕ БЫЛО...
09 ноября
2005 год оказался для отечественной литературы урожайным превесьма. Давно такого не было. С новыми книгами выступили Дмитрий Быков, Гаррос-Евдокимов, Павел Крусанов, Юрий Поляков, Татьяна Москвина; занял наконец подобающее ему место в русской словесности Алексей Иванов, несколько лет скромничавший и топтавшийся в передней; впечатляюще дебютировали - как бы ни относиться к их текстам - Анна Старобинец, Владимир Соловьев, Оксана Робски...
На этом фоне не затерялся и роман Сергея Носова "Грачи улетели" (СПб.: Лимбус Пресс). Да не то что не затерялся - был восторженно принят публикой и критиками. История трех питерских чудаков и оригиналов, в одночасье по капризу очарованной "этими дикими русскими" немецкой арткритикессы превратившихся в звезд актуального искусства, глянулась носителям самых разных - порою диаметрально противоположных - клановых предпочтений и эстетических воззрений.
"Это умный и смешной роман; он есть лучшее, что пришло из Питера за последние пять лет", - уверяет обозреватель "Афиши" Лев Данилкин.
Географическая привязка эта не случайна. Литературоведческий термин "петербургский текст", ставший уже чем-то давно прошедшим, понятие, о котором последний раз вспоминали, говоря разве что о "Пушкинском Доме" Андрея Битова, благодаря Носову актуализировалось и вновь ожило. Ленинград-Петербург в произведениях Носова не просто фон разворачивающегося действия, не формально изготовленный театральный задник, но сквозной самостоятельный герой его текстов. Но Сергей Носов писатель петербургский не только и не столько по причинам географическим, стилистическим, тематическим, он - идеологически петербургский автор. Носов один из лидеров (впрочем, там лидеры все) неформальной литературной группировки "Петербургские фундаменталисты", куда входят также Павел Крусанов, Илья Стогов, Владимир Рекшан, Татьяна Москвина, Наль Подольский, Александр Секацкий, Сергей Коровин. Наблюдая развеселые хеппенинги "фундаменталистов", что взрывают стоячую воду приневской так называемой культурной жизни, вспоминаешь свидетельства современников о "Цехе поэтов", "Арзамасе", "Серапионовых братьях" - настолько высока концентрация талантов в этой компании. Впрочем, несмотря на общность эстетических и житейских воззрений, само объединение "Петербургские фундаменталисты" представляет собою все же не идеологический проект, а скорее институализацию дружбы симпатизирующих друг другу прозаиков. Что косвенным образом подтверждает и проза Сергея Носова.
- Сергей, в ваших текстах в качестве эпизодических персонажей часто можно встретить ваших знакомых и друзей. В чем смысл этого приема?
- Я часто пишу о времени, в котором живу, о городе, в котором живу, отчего же на моих страницах не появляться и людям, реально живущим в этом же времени и в этом же городе? Как известно, "Ленинград - город маленький". Выйдешь на Невский и обязательно кого-нибудь встретишь. Если персонаж условного произведения встретит на Малой Конюшенной бронзовую скульптуру "Городового", действительно там зачем-то установленную, это же никому не покажется странным. Но чем тогда необычна будет встреча с писателем Павлом Крусановым, который достопримечателен в пространстве Петербурга куда больше, чем бронзовый "Городовой" работы скульптора Чаркина? По дружбе с автором писатель Крусанов мог бы какую-нибудь важную новость поведать герою, то есть поработать на развитие сюжета. Его появление мотивировано. Он знает, что делает. Идет, допустим, в клуб "Борей". А что делает здесь бронзовый "Городовой", не знает никто.
- То, что вы рисуете своих друзей, и рисуете их обаятельнейшими персонажами, по-человечески понятно и композиционно убедительно. Но меня всегда больше поражало другое - то, что ваши произведения отличает удивительное отношение ко всем без исключения персонажам: сочувствие к ним, даже самым вроде несимпатичным. Это ваша программная установка или так получается само собой?
- Когда мы совершаем дурное, мы редко не находим себе оправданий. У меня несколько драматургический подход к изображению героев: точка авторского зрения часто совмещается с точкой зрения персонажей. Они не всегда высказываются прямо, но за ними всегда подразумевается право на демонстрацию (хотя бы себе) фигур своего индивидуального понимания происходящего. Мое авторское доверие к ним, часто провокативное, побуждает на ответную откровенность. Я не оправдываю, но хочу их понять. Герой "Хозяйки истории" - самодовольный идиот, моральный урод, жлоб-интеллектуал Подпругин - во всех отношениях скверная личность, но, по большому счету, он заслуживает сочувствия, как любой из нас, хороших и добросовестных: мы все одинаково смертны.
- Не менее чем прозаик, петербургский фундаменталист и друг своих друзей, вы известны как драматург. Вам не предлагали сотрудничество - как сценаристу сериалов и "большого кино"?
- Предложений от большого кино как-то не поступало. Лично мне моя проза кажется вполне кинематографичной. Но я плохо представляю эту фабрику - "большое кино"; скорее всего, там меня не читали. На сценарии сериалов спрос всегда есть. Только мне горько смотреть на коллег, втянувшихся в это дело. Конвейер, он и есть конвейер.
У меня был опыт участия в сериале, но очень давний и какой-то запредельно дурацкий, тогда мало кто верил в возможности отечественных сериалов. Это было еще до дефолта и задолго до успеха саги про ментов. Меня вовлекли в предприятие едва ли не насильно, был момент, когда я не мог отказаться: уже арендовали камеру и наметили на ближайшие выходные съемки, ангажировав популярных актеров, но оказалось, что ролей для этих актеров на самом деле не было, потому что не было сценария, вернее, то, что было у них, было не сценарий. Мне сказали: "Спасай!" Не знали, о чем снимать. Я написал начальную серию практически за ночь и улетел на три дня в Омск, где намечалась премьера моего первого спектакля, так мне позвонили туда с просьбой срочно переделать эпизод на новую героиню, и я прямо по телефону диктовал, что приходило в голову. А когда вернулся, дописывал прямо на съемочной площадке. У нас был таинственный заказчик, со своими необъяснимыми капризами и сверхидеями. Зачем он финансировал этот проект и что хотел получить, большая загадка. Написав три серии, я повздорил с продюсером, отдал свои наработки и ушел из этого сумасшедшего дома. Еще бы немного и меня самого надо было бы определять в клинику. Далее творили без меня. Самое удивительное, что этот сериал был показан.
- В чем принципиальная разница в работе над прозой и драматургическими произведениями?
- Я, наверное, ничего не открою нового, если скажу, что драматургия - это самый технологичный род литературы (все-таки будем утверждать, что это литература). Прозу, пожалуй, писать проще. Просто у пьесы больше, чем у прозаического текста, шансов не получиться. В прозе больше свободы для маневра, ее легче спасти. Прозу можно писать, не представляя читателя, вообще не держа его в голове, как бы для себя, полагая условного читателя собственным клоном; пьеса пишется всегда для кого-то, пьеса - это всегда вместилище: в нее должны войти посторонние и в ней жить... Мне кажется, драматургия вообще ближе к поэзии, чем к прозе. И по духу, и по принципам построения текста. Ну вот, скажем, сонет - можно ведь игнорировать известный строй рифмовки и написать стихотворение в четырнадцать строк, но это уже не будет сонетом. Можно писать диалог, сколь угодно непринужденный, но пьеса из него не обязана получиться. Что касается прозы, она может произрастать из чего угодно - из анекдота, например, из какого-нибудь несоответствия, из сопряжения ощущений, - а драматургия всегда произрастает из образа. Во всяком случае, у меня так.
- Так "из какого сора" растут ваши тексты? Что, например, явилось первотолчком к написанию "Грачей"?
- "Грачи", даром что проза, выросли не просто из "сора", а буквально "как желтый одуванчик у забора, как лопухи и лебеда", точно по рецепту, ибо "бетонный забор, пародирующий свой великий китайский аналог" (так сказано о нем в романе) действительно существует в реальности. Когда-то случайно посетив промзону, распластавшуюся между двумя железнодорожными ветками на территории бывшего холерного кладбища, я был настолько заворожен антуражем, что решил непременно отправить сюда своего литературного героя сторожить склад олифы недалеко от завода мясокостной муки и едва сохранившихся могил другого погоста - старообрядческого. И это никакая не окраина - радиус Московских ворот, метров пятьсот от парадного Московского проспекта! Кажется, такого Петербурга в литературе еще не было... Другой первопричинный импульс - это простой, в общем-то житейский вопрос, который многие из нас задают, когда знакомятся с некоторыми образцами современного искусства: "А почему я не художник?" Захотелось поэкспериментировать, проверить, так ли уж этот вопрос наивен. Были и другие толчки, определяющие свои темы. Так что в романе разное срослось. Пожалуй, правильный глагол для характеристики творческой кухни.
- Критики, говоря о "Грачах", вспоминают термин "петербургский текст", который вы своим романом реанимировали...
- Я стараюсь не употреблять выражений типа "петербургский текст", хотя, когда работал над "Грачами", конечно, отдавал себе отчет в том, что получается нечто специфически петербургское. Еще недавно считалось, что "петербургский миф" завершен, подобно древнегреческому, а в конце "петербургского текста" давно поставлена жирная точка. Но вот же заговорили теперь о "петербургском неомифологизме" и других любопытных вещах, и, пожалуй, небезосновательно - что-то в нашем болоте действительно происходит. По-моему, "петербургскому тексту" ничего не угрожает, пока он не мнит себя исключительно петербургским. Я бы сравнил "петербургский текст" не с ископаемым дронтом, а с каким-нибудь еще живым, в меру диковинным существом - с галапагосской слоновой черепахой, например, которая хоть и галапагосская, но способна плавать чуть ли не по всему океану.
ДОСТОВЕРНО:
Сергей Анатольевич Носов родился в Ленинграде в 1957 году. После окончания Ленинградского института авиационного приборостроения (ЛИАП) работал инженером на кафедре, затем был сторожем шахты Метростроя, редактором в журнале "Костер" и на "Радио России". Впоследствии окончил Литературный институт имени Горького. Автор пятнадцати пьес, многие из которых широко идут в петербургских и российских театрах: "Дон Педро", "Путем Колумба", "Берендеи", "Джон Леннон, отец", "Тесный мир"... Как прозаик Сергей Носов опубликовал книги "Внизу под звездами" (1990), "Памятник Во Всем Виноватому" (1994), "Член общества, или Голодное время" (2000), "Доска, или Встречи на Сенной" (в соавторстве с Геннадием Григорьевым, 2003) и др. Подборка стихов Носова напечатана в антологии "Поздние петербуржцы" (1995).
Роман "Хозяйка истории" вошел в шорт-лист Букеровской премии (2001), роман "Дайте мне обезьяну" дошел до финала премии "Национальный бестселлер" (2002).
Женат, воспитывает дочь и сына. Живет и работает в Петербурге.
Сергей КНЯЗЕВ
На этом фоне не затерялся и роман Сергея Носова "Грачи улетели" (СПб.: Лимбус Пресс). Да не то что не затерялся - был восторженно принят публикой и критиками. История трех питерских чудаков и оригиналов, в одночасье по капризу очарованной "этими дикими русскими" немецкой арткритикессы превратившихся в звезд актуального искусства, глянулась носителям самых разных - порою диаметрально противоположных - клановых предпочтений и эстетических воззрений.
"Это умный и смешной роман; он есть лучшее, что пришло из Питера за последние пять лет", - уверяет обозреватель "Афиши" Лев Данилкин.
Географическая привязка эта не случайна. Литературоведческий термин "петербургский текст", ставший уже чем-то давно прошедшим, понятие, о котором последний раз вспоминали, говоря разве что о "Пушкинском Доме" Андрея Битова, благодаря Носову актуализировалось и вновь ожило. Ленинград-Петербург в произведениях Носова не просто фон разворачивающегося действия, не формально изготовленный театральный задник, но сквозной самостоятельный герой его текстов. Но Сергей Носов писатель петербургский не только и не столько по причинам географическим, стилистическим, тематическим, он - идеологически петербургский автор. Носов один из лидеров (впрочем, там лидеры все) неформальной литературной группировки "Петербургские фундаменталисты", куда входят также Павел Крусанов, Илья Стогов, Владимир Рекшан, Татьяна Москвина, Наль Подольский, Александр Секацкий, Сергей Коровин. Наблюдая развеселые хеппенинги "фундаменталистов", что взрывают стоячую воду приневской так называемой культурной жизни, вспоминаешь свидетельства современников о "Цехе поэтов", "Арзамасе", "Серапионовых братьях" - настолько высока концентрация талантов в этой компании. Впрочем, несмотря на общность эстетических и житейских воззрений, само объединение "Петербургские фундаменталисты" представляет собою все же не идеологический проект, а скорее институализацию дружбы симпатизирующих друг другу прозаиков. Что косвенным образом подтверждает и проза Сергея Носова.
- Сергей, в ваших текстах в качестве эпизодических персонажей часто можно встретить ваших знакомых и друзей. В чем смысл этого приема?
- Я часто пишу о времени, в котором живу, о городе, в котором живу, отчего же на моих страницах не появляться и людям, реально живущим в этом же времени и в этом же городе? Как известно, "Ленинград - город маленький". Выйдешь на Невский и обязательно кого-нибудь встретишь. Если персонаж условного произведения встретит на Малой Конюшенной бронзовую скульптуру "Городового", действительно там зачем-то установленную, это же никому не покажется странным. Но чем тогда необычна будет встреча с писателем Павлом Крусановым, который достопримечателен в пространстве Петербурга куда больше, чем бронзовый "Городовой" работы скульптора Чаркина? По дружбе с автором писатель Крусанов мог бы какую-нибудь важную новость поведать герою, то есть поработать на развитие сюжета. Его появление мотивировано. Он знает, что делает. Идет, допустим, в клуб "Борей". А что делает здесь бронзовый "Городовой", не знает никто.
- То, что вы рисуете своих друзей, и рисуете их обаятельнейшими персонажами, по-человечески понятно и композиционно убедительно. Но меня всегда больше поражало другое - то, что ваши произведения отличает удивительное отношение ко всем без исключения персонажам: сочувствие к ним, даже самым вроде несимпатичным. Это ваша программная установка или так получается само собой?
- Когда мы совершаем дурное, мы редко не находим себе оправданий. У меня несколько драматургический подход к изображению героев: точка авторского зрения часто совмещается с точкой зрения персонажей. Они не всегда высказываются прямо, но за ними всегда подразумевается право на демонстрацию (хотя бы себе) фигур своего индивидуального понимания происходящего. Мое авторское доверие к ним, часто провокативное, побуждает на ответную откровенность. Я не оправдываю, но хочу их понять. Герой "Хозяйки истории" - самодовольный идиот, моральный урод, жлоб-интеллектуал Подпругин - во всех отношениях скверная личность, но, по большому счету, он заслуживает сочувствия, как любой из нас, хороших и добросовестных: мы все одинаково смертны.
- Не менее чем прозаик, петербургский фундаменталист и друг своих друзей, вы известны как драматург. Вам не предлагали сотрудничество - как сценаристу сериалов и "большого кино"?
- Предложений от большого кино как-то не поступало. Лично мне моя проза кажется вполне кинематографичной. Но я плохо представляю эту фабрику - "большое кино"; скорее всего, там меня не читали. На сценарии сериалов спрос всегда есть. Только мне горько смотреть на коллег, втянувшихся в это дело. Конвейер, он и есть конвейер.
У меня был опыт участия в сериале, но очень давний и какой-то запредельно дурацкий, тогда мало кто верил в возможности отечественных сериалов. Это было еще до дефолта и задолго до успеха саги про ментов. Меня вовлекли в предприятие едва ли не насильно, был момент, когда я не мог отказаться: уже арендовали камеру и наметили на ближайшие выходные съемки, ангажировав популярных актеров, но оказалось, что ролей для этих актеров на самом деле не было, потому что не было сценария, вернее, то, что было у них, было не сценарий. Мне сказали: "Спасай!" Не знали, о чем снимать. Я написал начальную серию практически за ночь и улетел на три дня в Омск, где намечалась премьера моего первого спектакля, так мне позвонили туда с просьбой срочно переделать эпизод на новую героиню, и я прямо по телефону диктовал, что приходило в голову. А когда вернулся, дописывал прямо на съемочной площадке. У нас был таинственный заказчик, со своими необъяснимыми капризами и сверхидеями. Зачем он финансировал этот проект и что хотел получить, большая загадка. Написав три серии, я повздорил с продюсером, отдал свои наработки и ушел из этого сумасшедшего дома. Еще бы немного и меня самого надо было бы определять в клинику. Далее творили без меня. Самое удивительное, что этот сериал был показан.
- В чем принципиальная разница в работе над прозой и драматургическими произведениями?
- Я, наверное, ничего не открою нового, если скажу, что драматургия - это самый технологичный род литературы (все-таки будем утверждать, что это литература). Прозу, пожалуй, писать проще. Просто у пьесы больше, чем у прозаического текста, шансов не получиться. В прозе больше свободы для маневра, ее легче спасти. Прозу можно писать, не представляя читателя, вообще не держа его в голове, как бы для себя, полагая условного читателя собственным клоном; пьеса пишется всегда для кого-то, пьеса - это всегда вместилище: в нее должны войти посторонние и в ней жить... Мне кажется, драматургия вообще ближе к поэзии, чем к прозе. И по духу, и по принципам построения текста. Ну вот, скажем, сонет - можно ведь игнорировать известный строй рифмовки и написать стихотворение в четырнадцать строк, но это уже не будет сонетом. Можно писать диалог, сколь угодно непринужденный, но пьеса из него не обязана получиться. Что касается прозы, она может произрастать из чего угодно - из анекдота, например, из какого-нибудь несоответствия, из сопряжения ощущений, - а драматургия всегда произрастает из образа. Во всяком случае, у меня так.
- Так "из какого сора" растут ваши тексты? Что, например, явилось первотолчком к написанию "Грачей"?
- "Грачи", даром что проза, выросли не просто из "сора", а буквально "как желтый одуванчик у забора, как лопухи и лебеда", точно по рецепту, ибо "бетонный забор, пародирующий свой великий китайский аналог" (так сказано о нем в романе) действительно существует в реальности. Когда-то случайно посетив промзону, распластавшуюся между двумя железнодорожными ветками на территории бывшего холерного кладбища, я был настолько заворожен антуражем, что решил непременно отправить сюда своего литературного героя сторожить склад олифы недалеко от завода мясокостной муки и едва сохранившихся могил другого погоста - старообрядческого. И это никакая не окраина - радиус Московских ворот, метров пятьсот от парадного Московского проспекта! Кажется, такого Петербурга в литературе еще не было... Другой первопричинный импульс - это простой, в общем-то житейский вопрос, который многие из нас задают, когда знакомятся с некоторыми образцами современного искусства: "А почему я не художник?" Захотелось поэкспериментировать, проверить, так ли уж этот вопрос наивен. Были и другие толчки, определяющие свои темы. Так что в романе разное срослось. Пожалуй, правильный глагол для характеристики творческой кухни.
- Критики, говоря о "Грачах", вспоминают термин "петербургский текст", который вы своим романом реанимировали...
- Я стараюсь не употреблять выражений типа "петербургский текст", хотя, когда работал над "Грачами", конечно, отдавал себе отчет в том, что получается нечто специфически петербургское. Еще недавно считалось, что "петербургский миф" завершен, подобно древнегреческому, а в конце "петербургского текста" давно поставлена жирная точка. Но вот же заговорили теперь о "петербургском неомифологизме" и других любопытных вещах, и, пожалуй, небезосновательно - что-то в нашем болоте действительно происходит. По-моему, "петербургскому тексту" ничего не угрожает, пока он не мнит себя исключительно петербургским. Я бы сравнил "петербургский текст" не с ископаемым дронтом, а с каким-нибудь еще живым, в меру диковинным существом - с галапагосской слоновой черепахой, например, которая хоть и галапагосская, но способна плавать чуть ли не по всему океану.
ДОСТОВЕРНО:
Сергей Анатольевич Носов родился в Ленинграде в 1957 году. После окончания Ленинградского института авиационного приборостроения (ЛИАП) работал инженером на кафедре, затем был сторожем шахты Метростроя, редактором в журнале "Костер" и на "Радио России". Впоследствии окончил Литературный институт имени Горького. Автор пятнадцати пьес, многие из которых широко идут в петербургских и российских театрах: "Дон Педро", "Путем Колумба", "Берендеи", "Джон Леннон, отец", "Тесный мир"... Как прозаик Сергей Носов опубликовал книги "Внизу под звездами" (1990), "Памятник Во Всем Виноватому" (1994), "Член общества, или Голодное время" (2000), "Доска, или Встречи на Сенной" (в соавторстве с Геннадием Григорьевым, 2003) и др. Подборка стихов Носова напечатана в антологии "Поздние петербуржцы" (1995).
Роман "Хозяйка истории" вошел в шорт-лист Букеровской премии (2001), роман "Дайте мне обезьяну" дошел до финала премии "Национальный бестселлер" (2002).
Женат, воспитывает дочь и сына. Живет и работает в Петербурге.
Сергей КНЯЗЕВ